— Нет, — отвечает полицейский, отступая на несколько шагов к воде. Глаза Штурмана стекленеют и фокусируются на какой-то одной точке, как линза фотокамеры. — Я не читаю стихов.

Штурман достает один из мешков и развязывает шелковую веревку. Он извлекает пригоршню алмазов и кладет их в раскрытую ладонь полицейского.

— Они приплыли сюда на корабле, который разбился о камни справа от вас, — продолжает он, понизив голос, без улыбки. — Они выпили чаю, который считали безопасным. Он не был безопасным. Мы только что похоронили сорока двух. И вопрос сейчас вот в чем: способны ли вы принять за данность, что вкусившие лотос совершили фатальную ошибку? Потому что если способны, то, что лежит у вас в руке, поможет вам купить самый симпатичный домик на острове, который выплачивает вам зарплату. А если вы не верите, что стихи иногда сбываются, тогда я вас обоих пристрелю. Прямо сейчас.

— Питер? — вздрагивает Тень.

Чувство абсолютного покоя охватывает Штурмана, вытесняя страх и вину, толкнувшие его на убийство из корысти. Этот остров — его. Песок, деревья и все остальное здесь. Он достает пистолет из кармана и взводит его.

— Если вы кому-нибудь об этом расскажете, вам никто не поверит, — говорит он. — Поэтому мне эта история очень нравится. Я вам обоим делаю предложение: вы возвращаетесь и говорите, что «Ла Вентура» пошла ко дну здесь неподалеку и что выживших не обнаружено. Сделайте так — и никогда сюда не возвращайтесь, а я сделаю так, чтобы каждый из вас получал по алмазу раз в месяц, пока они у меня не закончатся. Если что, у меня тут есть лодка, и я постараюсь вас обоих найти. Не сомневайтесь, что у меня это получится.

— Я… я не… — начинает Толивер, все еще глядя на пригоршню прозрачной смерти.

— Не знаешь, нужны ли они тебе? — подсказывает Штурман, добавляя еще несколько камней в его руку. — Думаю, на самом деле ты сомневаешься, что сможешь жить с чувством вины. Сможешь ли ты забыть обо мне, будто меня никогда не существовало? Сможешь ли потратить деньги достаточно медленно, чтобы никто ничего не заподозрил? По-моему, сможешь. По-моему, ты способен на большее, чем думаешь, офицер.

— Питер, — говорит Тень, протягивая руку. — У меня нет сомнений.

— Молодец.

Штурман наклоняет мешок, и камни падают тонкой струйкой, пока маленькая ладонь варщика чая не наполняется отраженным солнцем, ослепляя всех. Он высыпает камни в полиэтиленовый пакет, который подобрал на берегу, и засовывает в карман.

— Позвони своим коллегам, сообщи в береговую охрану или кому там, — командует Штурман, с удовольствием наблюдая, как Толивер наконец убирает свою награду в карман. — Постарайся, чтобы это звучало правдоподобно.

Тень уже направляется к лодке. Он не оборачивается, чтобы попрощаться. Возможно, он теперь и богат. Но он прекрасно понимает, чего это ему будет стоить.

— Хотя бы скажите, как вас зовут? — просит полицейский, послушно выключая рацию.

— Ты это и сам знаешь, — отвечает Штурман, оглядывая свое новое королевство, явно утомленный общением с простым смертным. — Я тот, кого ты никогда больше не хочешь видеть.

Якоб рад, что фонарь, болтающийся над ним на проводе, перегорел. Ему нужна темнота, он кутается в нее как в одеяло и неподвижно сидит на лавочке на краю пирса.

Бары уже закрылись, и Якоб почти не замечает поздних посетителей, бредущих вдоль пристани, поддерживая друг друга. Последние живые огоньки болтаются на гирлянде как плененные светлячки — оптимистичная попытка украсить городок к надвигающемуся Рождеству. Красные, зеленые и синие лампочки приветствуют прохожих, которые купили напоследок по пиву и еще не готовы ложиться спать. Они о чем-то разговаривают, но Якоб их не слышит из-за лодок. Он сидит, вцепившись в свой спаскомплект, и ждет. Он доедает остатки холодной курицы, которыми поделился работник с кухни, когда он пробирался закоулками, как бродяга. На вкус она похожа на резину в манговом соусе.

Он знает, что его брат погиб.

Никто ему об этом не говорил, и он больше не пытался звонить Стэну, матери или кому-либо еще. Но Манни, который всюду умел найти выгоду, предотвратил бы смерть Лоры, он в этом уверен. То, что он этого не сделал, означает, что он погиб первым. Те же люди, что убили отца, пришли за сыновьями. Внезапно его посещает мысль, которую он тут же стыдливо гонит от себя — и как только она пришла ему в голову? Нет, конечно же Манни не имел ничего общего с теми людьми. Якоб жалеет, что у него нет с собой оружия. Это Стэн, думает он, вспоминая вздох, с которым адвокат повесил трубку. Это он якшался с армянами и всегда настаивал, чтобы Авраам сделал скидку, когда здоровяк в шерстяном свитере приходил в автосалон и гладил пальцами красную краску на капотах, как будто все машины уже принадлежали ему. Может быть, этот самый армянин отобрал у Шталей их бизнес и их жизнь, но именно Стэн подготовил ему стезю.

Якоб смотрит на рваные кроссовки, подаренные Штурманом, и заставляет мысли вернуться в текущий момент, на пирс, где он не просто так сидит и ждет неизвестно чего, вспоминая брата. У него нет времени на скорбь. Он поджидает лодку.

«Крис-крафт» уже несколько часов стоит неподвижно.

Это гладкая гоночная яхта со старомодной деревянной обивкой и белой полосой вдоль корпуса. Кокпит утоплен в палубу для большей скорости. Уже больше двух часов оттуда никто не выглядывал наружу, и нигде на судне не горит свет.

Якоб думает о Селесте. Она издавала горлом звук, похожий на стон животного. Он размышляет, сколько пройдет времени, пока она не перестанет вовсе издавать звуки. Его познания о мореходстве ограничены тем, что он видел в фильмах. Негусто. В воде отражаются редкие фонари, окрашивающие морскую пену в табачно-желтый цвет. Дует теплый бриз. Но Якоб также чувствует порыв ветра, от которого лампочки стукаются об провод, и знает, что в открытом море неспокойно. Он смотрит на пьяных, бредущих вдалеке и поющих хором что-то о Рождестве на Карибах. Затем, с колотящимся сердцем, он ступает на лодку.

А что, если там кто-то спит и я их разбужу? — думает Якоб, спускаясь к незапертой двери, ведущей в кубрик. Как обычно поступают настоящие воры? Убегают или пытаются побороть тех, кого застали врасплох? Он спотыкается обо что-то и соображает, что он, собственно, и есть настоящий вор. Потому что он не собирается спрашивать разрешения, чтобы присвоить эту лодку и все, что на ней есть. Мертвые подождут. А у живых истекает время, Селесту и ее семью никто другой не спасет. Только новоиспеченный вор с поврежденным локтем.

Якоб нащупывает фонарик. Он сперва убирает его под рубашку, а потом решается включить. Лунно-голубой свет падает на пол, куда он смахнул карты и чьи-то очки. Он может разглядеть силуэт руля на фоне разноцветных огоньков за окном. Проходит еще минута, за которую Якоб успевает приготовиться к появлению кого-нибудь с оружием. Он знает, что никому не причинил бы вреда. Но никто не приходит. Только пьяные где-то вдалеке заканчивают свою песню и празднуют это достижение.

Он уверен, что зажигание должно быть где-то рядом со штурвалом. Но компания у освещенных фонарями лавочек начинает расходиться, во все горло желая друг другу спокойной ночи, а Якоб все еще не может его нашарить. Его пальцы скользят по гладким кнопкам и переключателям, которые он нажимает и поворачивает, но без толку. На пристани наступает тишина, нарушаемая только скрипом трапов, когда капитаны и воскресные пираты возвращаются по своим яхтам. Якоб чертыхается и поворачивается, оставив попытки завести двигатель.

Свет в кабине загорается, и слышно, как кто-то бормочет, спускаясь по лестнице.

— Ох, простите, — ватными губами шепчет Якоб, обливаясь потом, в надежде успокоить возникшего перед ним громилу. — Простите, я, кажется, ошибся яхтой.