Весь этот анархический экстаз отчего-то заставляет меня думать о том, что компьютерные модели работы мозга с их не столь давними попытками разобраться в творческих процессах достигли, по-видимому, какого-то серьезного препятствия, уткнулись в тупик. Полагаю, для того чтобы иметь созидательное воображение, нужно уметь представлять себе нечто такое, чего еще не существует. Значит, любой творческий акт подобен обычной лжи: он требует вообразить существование вещи, которой фактически нет в природе, и писать или говорить о ней так, словно эта фикция вполне реальна. Подавляющее большинство книг, написанных в жанре беллетристики, стремятся поведать нам вымышленные истории — да так, чтобы убедить нас, будто все описанные события действительно происходят или происходили. Мотивация, лежащая в основе рассказа и лжи, конечно, разная, но творческий процесс аналогичен в обоих случаях.

Чтобы получить машину, действительно способную творить, мы неизбежно должны будем создать нечто, похожее на HAL [31], которое сможет не только производить, сопоставлять и просеивать гигантские объемы информации, но и воображать, творить, лгать и вводить в заблуждение. С точки зрения машины никакой разницы между воображением и наглым враньем может и не оказаться.

У нас, созданных из мяса марионеток, есть своя мораль, инстинкты, законы и табу — они призваны помочь нам выдерживать баланс, который по своей природе человекоцентричен, а потому не универсален. Нам хотелось бы думать, что моральные устои и запреты даны свыше и применимы ко всем людям, но на самом деле они рассказывают нам, что хорошо и что плохо для нас как для биологического вида, а иногда — лишь для нашего племени, нашей нации, конкретного района обитания. Что ж, гипотетическую творческую машину непременно придется наделить неким машинным эквивалентом этих законов и запретов. К тому же, если она будет создавать нечто ценное для людей, ей также потребуется научиться испытывать страх, любовь, голод и грусть; наши инстинкты и побуждения, наша интуиция, все детали наших мыслительных процессов и принятия решений, ходы рассуждения. Нашими действиями управляет не только логический анализ ситуации, но и всяческие иррациональные импульсы, не говоря уже об эмоциях, — значит, чтобы научить машину по-настоящему думать как мы, надо будет дать ей возможность объединять рациональный подход с эмоциональным. Вы уже, наверное, догадываетесь, куда ведут эти рассуждения.

Далее, творческим машинам, по-видимому, может потребоваться весь сумбурный набор человеческих атрибутов — генетическая мотивация, социальная жизнь и даже какая-то форма половой жизни (желание, страсть, совокупление, порождение потомства), — чтобы развить религиозные и социальные отношения, которые послужат, как это происходит с нами самими, сдерживанию негативных эмоций, лжи и нарциссизма, которые неизбежно вылезут из этого «ящика Пандоры». Эти социальные структуры лишь до какой-то степени смогут смягчить антиобщественные тенденции: с людьми это работает точно так же. Мы способны создавать мыслящие существа исключительно по собственному образу и подобию (иначе мы не можем): стало быть, то дерьмо, в котором мы сами порой оказываемся, неизбежно замарает и наши «творения».

На этот печальный вывод можно и возразить: если, скажем, изобретенный нами велосипед — способ «продвинуть» ноги, тогда, возможно, нам все-таки удастся придумать что-то получше нас самих? Ну, в физическом смысле, во всяком случае. Подозреваю, речь в таком случае идет о развитии инструментария. Вороны и шимпанзе пользуются инструментами, способными дотянуться туда, куда не достают пальцы или клювы, но их усилия едва ли можно назвать творческими. Для этого нам потребуется смастерить машину, которая окажется «лучше» нас самих в эмоциональном и творческом ключе. Если мы даже преуспеем и создадим такую машину, велик шанс, что мы не сможем оценить степень улучшения.

На своем велосипеде я подъезжаю к «Такерия Канкун», где подают невероятно вкусные тако и буррито. Можно выбрать мясную начинку — мясо, разумеется, свинина или курица, но в ассортименте имеются также голова, язык, мозг… Затем я ставлю велик на скоростной трамвай, у каждого из которых имеются для этого специальные велосипедные козлы-держатели в голове состава (!). Выбранный мною маршрут везет меня через мост Голден-Гейт в Сосалито и округ Марин. На самом мысу и по западной части округа, немалая часть которого сохраняется как заповедная зона, полным-полно велосипедных дорожек. Там можно увидеть ястребов, стервятников, флоридских пум и тюленей. Дорожки вьются, поднимаясь и опускаясь по омытым туманом голым холмам. В итоге большинство дорожек заканчиваются, ныряя вниз, к какой-нибудь бухточке или скрытому от глаз пляжу. С холмов на мысу не разглядишь города: даже мост Голден-Гейт — и тот прячется за возвышенностями.

Прохладный свежий воздух и туманы напоминают мне об унылом, овеянном ветрами, но все же красивейшем шотландском побережье, хотя здесь дожди идут куда реже. Холмы Шотландии, как некогда в Исландии и Ирландии, были покрыты лесами, но постепенно их все вырубили, оставив красивую, загадочную, слегка сверхъестественную местность. Не поспоришь, разрушительная деятельность человека порой приводит к созданию замечательно красивых пейзажей. Кратеры открытой добычи руды и плотины оставляют сильнейшее впечатление. Овечьи стада, пасущиеся на открытых ныне всем ветрам склонах Шотландии, заботятся о том, чтобы ни одно дерево уже не смогло вырасти выше жалкого побега, так что, если молодое деревце и сумеет как-то уцепиться за болотистую почву, его шансы на выживание крайне скудны.

Здесь дождь идет реже, так что калифорнийские холмы не превратились в торфяные болота, и в долинах вокруг разрушенных бункеров (построенных для защиты от неизбежного японского вторжения) выросли целые рощицы.

Я качу на велосипеде по Мишн-стрит, направляясь в район Сома. День в разгаре, на улице довольно жарко, но, проезжая мимо гей-баров с садомазохистским уклоном, я вижу парней в полновесных кожаных прикидах мачо. Должно быть, им приходится нелегко в такой жаркий денек, но, судя по всему, именно в этом и заключается весь смысл. Эта часть города плоская: ее создали люди, насыпав землю на гниющие остовы кораблей, так что ощущение здесь совсем иное, чем в центре города, даже если до него рукой подать. Я останавливаюсь, чтобы посетить выставку в «Центре Йерба-Буэна», на которой представлены работы, созданные в Оклендском арт-центре «Креативный рост». Это объединение художников с умственными или психологическими отклонениями. Меня, как большого любителя всего, что обычно называют «аутсайдерским», некоторые их работы восхищают.

Входящая в это объединение художница по имени Джудит Скотт одержима оборачиванием предметов нитками и тесемками, она создает коконы размером почти с человека — впечатляющие, волнующие и немного жутковатые. Гигантские тотемы, талисманы, которые, по-видимому, обладают загадочной силой личных амулетов.

Джудит Скотт, «Без названия», 2001, предоставлено арт-центром «Креативный рост»

Другой художник, Дуайт Макинтош, создает рисунки, которые при внимательном изучении оказываются сотканными из множества слоев изображений — как последовательные снимки движущегося объекта, они прозрачны и наложены друг на друга. Они похожи на кадры из старых мультиков: там, если персонаж бежит очень быстро, одновременно можно увидеть десятки ног, что обозначает скорость. В графике Макинтоша друг на друга наложено столько изображений рук и ног, что поначалу сложно сказать, какое именно движение запечатлено, чем занимается нарисованный персонаж. Затем смысл медленно проступает на поверхность: ага, вот рука, а это… ой, это пенис. Они все мастурбируют. Причем, похоже, со сверхзвуковыми скоростями.