Меня знакомят с Грейсоном Перри — гончаром-трансвеститом, несколько лет тому назад получившим премию Тернера. «Пришло время и горшечнику-трансвеститу получить этот приз!» — вскричал он, когда премия досталась ему. А еще он заметил, что куда важнее то, что приз получает человек, работающий с глиной, чем его сексуальные пристрастия. Грейсон прав. У меня есть один из его горшков. Он покрывает их изображениями и текстами, как правило, довольно грубого содержания. Ниже один из них, под названием «Скучные невозмутимые люди».

Ian Hodgson/Reuters

Перри был в наряде викторианской куколки, из-за чего напоминал Алису в Стране Чудес, когда та вдруг выросла. Белые кудри парика, платье с передником в цветочек и голые ноги в розовых носочках с кружевными оборками, упрятанные в белые кожаные сандалии… И где он только находит все эти штуки нужного размера? Не иначе, кто-то шьет их на заказ? Да, кивает Грейсон, и они обходятся весьма недешево.

Перри знал, что одна из его работ стоит у меня, и эта новость сильно обрадовала его годы тому назад. Я же был взволнован нашим знакомством. Перри женат, у него есть дочь: я сохранил вырезку с фотографией, попавшую в британские газеты, когда Грейсон получал приз Тернера. На фото он стоит в своем платье рядом с привлекательной, с виду совершенно обычной женщиной (его жена врач-психиатр!), которая хохочет во все горло, а впереди лучезарно улыбается их дочка, явно довольная, что папочке вручили самую престижную в стране награду, которую только может получить художник. Папочка тем временем изображает ужас при виде всей шумихи, но все трое веселятся на полную катушку. Если такая семья может быть счастливой — если такая семья вообще может существовать, — тогда хвала Всевышнему за английскую терпимость к эксцентричным персонажам. Где-то в другом месте эти люди были бы несчастны, подавлены, изолированы. Не все культурные стереотипы (такие, например, как «английские эксцентрики») совершенно ошибочны или вредны.

Мы немного болтаем о том о сем, и затем С. неожиданно разражается залпом довольно неловких, с моей точки зрения, вопросов: «Вы играете множество разных персонажей?» (Да. Эту девочку зовут Клэр.) «А когда вы впервые примерили женское платье?» (В тринадцать лет. Только не платье, а балетную пачку сестры.)

Несколько часов спустя я обедаю в сверхмодном ресторане, где мы сидим рядом с довольно крупной четой из Северной Ирландии, которые, надо признаться, кажутся лишними в таком классном заведении (вы только посмотрите, я уже разбрасываюсь собственными классовыми оценками и стереотипами: что, скажите на милость, эти двоеделают в такомместе?). Несложно догадаться, мужчина — важная шишка у себя в провинции и приехал провести несколько деловых встреч, а жена составляет ему компанию, чего ж не съездить в Лондон за счет фирмы? Они ведут себя как северяне, проводящие выходные в большом городе, но в разговоре упоминают, что остановились в соседнем «Ритце», а это далеко не каждому директору местного филиала по карману. Мне, например, это совсем недоступно. Они объясняют нам тонкости приготовления нескольких местных блюд. «Джерси ройалс» — крошечные картофелины, которые появляются в определенное время года и затем быстро исчезают из продажи. Я посматриваю на супругов во время разговора: лицо, шея, руки женщины становятся вдруг ярко-красными — то ли из-за бокала вина, то ли из-за какой-нибудь болезни. Но оба настолько неприхотливы, беспечны и лишены претензий, что минуту-другую спустя я вообще перестаю это замечать.

У дверей ресторана работают портье, одетые в традиционные английские костюмы, как и в нашей гостинице. Обожаю это соприкосновение двух полюсов одежды и манер: сдержанные, вежливые, безупречно одетые и внимательные служащие — по контрасту с миром театрального вызова, китча, ужаса, который воплощают «Братья Чэпмен», Дэмиен Херст, Эми Уайнхаус, молодые модники и футбольные фанаты. Думаю, без этого не обойтись: чем больше фасад, тем больше его оборотная сторона. Без одного не будет и другого. Я вспоминаю телефонные будки, заклеенные рекламками, обещающими порку и унижение. Надо полагать, для высших слоев общества прятать все в себе, поддерживая знаменитую невозмутимость, иногда становится невыносимым, а потому эти люди вынуждены время от времени прибегать к искусственному нарушению равновесия, чтобы хоть как-то пошатнуть набивший оскомину баланс власти. Ну вот, я опять прибегаю к стереотипам.

В Венесуэле имеется сеть кофеен, где клиентов — почти исключительно мужского пола — обслуживают привлекательные девушки в облегающих нарядах. Особенность, отделяющая заведения этой сети от прочих кафе, состоит в своеобразии интерьера, позволяющего официанткам возвышаться над посетителями. Скажем, барменша стоит за стойкой на слегка приподнятой платформе. Это значит, что типичный латиноамериканский мачо либо чувствует себя приниженным и наслаждается этим ощущением, либо переносится в детство, когда материнская грудь возвышалась над ним, оберегая и даруя комфорт.

Мы отправляемся выпить в отличное местечко в Сохо, с белыми скатертями на столах, но без особого шика. Впрочем, через несколько минут, когда мы уже подносим к губам напитки, в зал влетает пара футбольных хулиганов: плечи назад, кулаки наготове, повсюду татуировки, а головы, вероятно, чем-то задурманены. Они быстро оглядывают помещение и начинают выкрикивать что-то типа: «Вот грянет революция, у вас кусок в горле застрянет». Следует короткое выступление метрдотеля, бедного гея, который отступает в уверенности, что сейчас его стукнут… Остальные работники тянутся за мобильниками.

Молодчики заходят глубже, разбрасывая оскорбления встревоженным посетителям. Ресторанчик расположен по соседству с заведением «Айви», где обычно собирается подобная публика. Может, уроды-анархисты просто ошиблись адресом?

Ничего не происходит, и эти двое бредут к выходу. Я улыбаюсь одному из них, но тот бормочет что-то вроде «все вы получите свое», так что манеры у этого типа, скажем так, оставляют желать лучшего. Никаких «внутренних полицейских» в башке.

Они уходят, метрдотель извиняется перед клиентами и исчезает с глаз, чтобы уже не вернуться.

Классовое противостояние в Британии никуда не делось. Оно сплачивает «низы» и заставляет «верхи» нервничать. Еще бы им не любить частные клубы!

Вечером я разбираю велосипед. Сиденье, руль и колеса отщелкиваются от рамы, а затем все вместе укладываются в большой чемодан. Пора возвращаться в Нью-Йорк. Порой служащим гостиниц не нравится, когда я завожу велосипед в номер, но он частенько прибывает в закрытом чемодане, так что они не имеют ни малейшего представления, что я сижу в резиновых перчатках и орудую гаечным ключом, собирая (или, в данном случае, разбирая) свое средство передвижения.

Бизнесмен, сидящий напротив меня в зале ожидания Хитроу, воркует с ребенком по мобильному телефону.

В самолете я беру номер «Ньюсуик» и немедленно замечаю, насколько претенциозны, предвзяты, пристрастны все материалы американского журнала. Не то чтобы европейские и британские издания не были по-своему тенденциозны — да еще как! — но, живя в Соединенных Штатах, мы начинаем верить (нам постоянно об этом напоминают), что наша пресса честна и непредвзята. Проведя за границей совсем немного времени, я поражаюсь тому, насколько очевидна и ничем не прикрыта эта ложь: «репортажи», которые слово в слово вторят заявлениям пресс-секретаря Белого Дома, вкрапленные между строчек текста намеки, которые становятся очевидными для всякого, кто хоть немного пробыл вдали от Америки. Миф о нейтральности, неокрашенности новостей отлично прикрывает целый сонм свойственных нашей прессе изъянов.