В итоге я уяснил себе (несмотря на постоянные протесты Соль и ее гневный отпор заявлениям, которых никто не произносил вслух), что ситуация на Филиппинах далеко не столь односложна, как хотелось бы ее видеть мне и другим придерживающимся левым взглядам жителям Запада. Режим Маркоса, насквозь коррумпированный с самого начала, был не хуже множества других. А поначалу, может, и лучше. Что выделяло правящую чету из общего списка, так это то, что они действительно строили больницы, дороги, мосты, культурные центры и художественные училища, одновременно выполняя план развития здравоохранения и другие программы, обещанные в ходе кампаний. Из открытых в те годы художественных училищ вышли многие деятели искусства — друзья людей, собравшихся в этой комнате. Всякий раз при приближении выборов подобные программы предлагали и другие политики, но Маркосы действительно держали слово. Таким образом, Фердинанд и Имельда на самом деле пользовались любовью многих филиппинцев — в начале своего правления, во всяком случае, — и, если верить некоторым экспертам, их по-прежнему боготворили в провинциях, даже во время изгнания — события, которое многих сельских жителей по-настоящему озадачило. Было время (в 60-е годы), когда правящая чета выстраивала свой имидж по прототипу семьи Кеннеди: позировала для семейных снимков во дворце Малаканьянг в сшитых лучшими портными версиях народных костюмов, стараясь выглядеть молодо и жизнерадостно. Кеннеди обожали в Штатах, Маркосов полюбили здесь. И не только жители страны, но и зарубежные корреспонденты. О Маркосах писали в «Тайм», в «Лайф» и множестве других изданий по всему миру: они были очень фотогеничной парой. Все поголовно купились на эту фантазию, точно так же как в США газеты поддержали миф Кеннеди, созданный приблизительно в те же годы.

Ted Spiegel/National Geographic/Getty Images

Конечно, начиная с перевыборов 1969 года и с момента введения военного положения в 1972 году, чашки весов начали клониться в другую сторону, и бюрократия, цензура, нарушения прав личности, убийства, коррупция и ложь наконец перевесили любовь и добрые дела. Вот уж точно «здесь лежит любовь»: ее то ли заровняли бульдозерами, то ли положили на хранение в швейцарский банк. Сначала, когда власть чем-то подкреплялась сразу после полной победы на выборах или введения военного положения, искушение воспользоваться этой вновь обретенной силой, должно быть, казалось непреодолимым. В той или иной мере это свойственно всем политикам. Им уже не придется играть в эти неприятные, неубедительные, требующие столько времени и сил политические игры. Кто-то скажет, что власть, которой смело распоряжаются, повышает эффективность усилий. Но, как мне показалось, довольно скоро необходимость цепляться за власть, удерживать ее снова и снова стала для них важнее всего прочего — как это обычно и происходит. В итоге жизнь во дворце окончательно превратилась в тесный клубок интриг, злых козней, страха и ударов исподтишка.

В одной из прочитанных мною книг говорилось, что на Филиппинах политические деятели рассматривают политику не как средство «продвинуть» идеологические цели своей партии или себя лично, а просто как средство захвата и удержания власти. Иногда политик может перейти в другую партию, с иной идеологией, если ему покажется, что шансов победить в качестве кандидата от конкурирующей партии у него будет больше. В начале своей карьеры Маркос сделал подобный ход, причем вполне успешно. Мы в Соединенных Штатах можем считать политические партии идеологической платформой для «проведения в жизнь» более-менее устойчивых намерений, а здесь они больше напоминают временные альянсы, меняющие позиции по собственному усмотрению. Конечно же, я начинаю задаваться вопросом, нет ли в мире и других мест, где положение вещей примерно такое же, хотя в большинстве других стран политики хотя бы стараются поддерживать видимость идеологической последовательности. Это могло бы объяснить, почему здесь люди, которых я считал заклятыми политическими противниками, способны преспокойно выпивать вместе.

Прослушав лекцию Соль, мы откололись от всех прочих и небольшой группой отправились перекусить в один из двух принадлежащих Джоэлю ресторанов, специализирующихся на блюдах из курицы. Подъехав к заведению, мы поспешили рассесться вокруг складного деревянного столика, стоящего на улице. Ресторанчик был когда-то крошечным прилавком с шатром-кухней и несколькими столиками, но теперь набрал популярность: курица, печенка на палочках и рис с чесноком действительно очень вкусны. Поесть можно и внутри, но и это помещение скорее напоминает дворик под крышей, чем обеденный зал. Жаровни стоят вдоль дороги. Думаю, поскольку Джоэль считается известным актером, я ожидал увидеть более «пафосный» ресторан, но тут и вкусно готовят, и атмосфера легка и приятна. Здесь обедают пестрые типажи всех рас и возрастов, они подсаживаются к разным столикам и непринужденно болтают над своими напитками и тарелками. Меню включает в себя практически все, что видит посетитель: все кушанья готовятся прямо перед тобой. Если тут и можно заказать какие-то дополнительные блюда, узнать об их существовании я бы не мог.

По дороге к району, где стоит моя гостиница, Бутч говорит, что ему нужно заскочить в караоке-бар, поздравить с Рождеством своего художника-постановщика и давнюю музу — Марту, которая теперь «играет за другую команду» и сидит сейчас в баре со своей подружкой. Распорядитель ведет нас по масляно-желтому коридору мимо череды одинаковых дверей: одна из них открывается, и внутри четверо друзей Бутча распевают что-то, глядя в телеэкран. Мы заказываем по пиву, но присоединиться к праздничным распевам у нас не получается. Кто-то программирует аппарат на песню «Burning Down the House», надеясь, видимо, что я все-таки спою, но я лишь пялюсь на экран: там парень, похожий на Джона Бон Джови 80-х годов, позирует с гитарой на фоне горящего макета какого-то строения. Наверное, я не фанат подобных увеселений, но ситуация застала меня врасплох. Марта, очень симпатичная в своих брюках в шотландскую клетку, бурно веселится и поет эту песню вместо меня, хотя моя артикуляция в ней, похоже, чуточку замысловата.

Кто-то объявляет, что караоке появилось здесь в 1975 году: изобретение Роберто дель Росарио называлось тогда «Sing Along System». Клубы караоке на Филиппинах повсюду, они рассчитаны на все вкусы и на любой карман. Быть может, это предлог для того, чтобы подарить каждому возможность петь? Даже если я молчал в караоке-баре, знаю по опыту, что пение обладает терапевтическим эффектом и вообще занятие веселое. Здесь поют западные поп-песни — и некоторые филиппинские, хотя чаще всего по-английски. Типичному филиппинцу западные поп-песни не кажутся зарубежными. Поп-музыка (и особенно американская) настолько прочно входит в культуру страны, что филиппинцы считают ее частью собственного мира. Так и есть, в некотором смысле. Кто, какая нация способна узурпировать чувства человека, слушающего песню? На телевидении имеется даже свой канал, пускающий в эфир исключительно караоке, бесконечные секс-ролики под музыку с тянущейся внизу строчкой текста. Можно сидеть дома и распевать под музыку из телевизора. Все это похоже на радикальное произведение концептуального искусства — вот только, в отличие от концептуального искусства, караоке суперпопулярно.

На следующий день я вскакиваю в седло и качу на восток, в глубь страны, в Макати — район, где сегодня живет Имельда. Это район многоэтажек, закрытых поселков и сверкающих на солнце торговых центров: он не особенно типичен для Филиппин, но служит предметом гордости. Один из многоквартирных небоскребов был захвачен в 2004 году группой недовольных военнослужащих, но вскоре их оттуда прогнали.