Уже не в первый раз у меня возникло сильное желание никогда в жизни больше не видеть Фанни. Она вызывала у меня отвращение. Никакой «Вайси» ей вовсе не был нужен. И Дарси тоже. Она жаждала мести. Мне захотелось влепить ей пощечину, чтобы вправить ей мозги на место. Но Фанни была так пьяна, что сама свалилась на пол, споткнувшись обо что-то и потеряв равновесие, и потом еще долго кричала своим противным гнусавым голосом мне вслед, что она еще рассчитается со мной за все унижения, которые вытерпела от меня.

Но я ушла, оставив ее одну в пустом доме, побывавшую к своим двадцати годам замужем и успевшую уже развестись, наедине с ее ненавистью за то, что никто и никогда ее по-настоящему не любил… даже родной отец.

Только лишь в этом, как мне казалось, мы были схожи с ней.

На другой вечер, повинуясь неосознанному порыву, я опять отправилась в цирк, только уже одна, без дедушки и Фанни, одетая в тонкое белое платье, тщательно выстиранное и выглаженное. Я снова очутилась среди потной публики, пришедшей поглазеть на своего «местного героя» — Люка Кастила, нового владельца цирка и неотразимого конферансье.

Только на этот раз все было несколько иначе. Среди зрителей я заметила Стейси, молодую жену отца, — она нервно пожимала ладони, с тревогой на лице наблюдая за тем, как лихо выскочивший на арену папаша произносит свою зажигательную речь. Все прошло у него без запинки, публика ревела от восторга, девушки и женщины вокруг меня повскакали с мест при виде такого великолепного и сильного мужчины, излучающего чувственность. Некоторые даже бросали ему букеты цветов. Потом я смотрела на то, как паясничает перед публикой мой брат Том, мечтавший быть когда-нибудь президентом, а ставший, в угоду эгоистичному отцу, шутом гороховым.

Я подумала о Нашей Джейн, Кейте и Фанни, сравнивая их судьбу со своей, и мне вдруг вспомнились пророческие слова преподобного Уэйланда Вайса: «Ты несешь в себе семена разрушения! Ты романтическая мечтательница, рожденная, чтобы уничтожить самое себя и всякого, кто тебя полюбит!»

Такова была и моя мать.

Я была обречена, как и Трой.

Слова пастора не выходили у меня из головы, и я поняла, что задумала совершить глупый и вредный поступок, от которого в конце концов пострадаю я сама. Быстро поднявшись с места и не обращая ни на кого внимания, я стала пробираться к выходу. Люди кричали на меня, недовольные тем, что закрываю им арену, но я продолжала протискиваться мимо них. Хотя как раз в этот момент напряжение в цирке достигло своего пика: огромные кошки вышли из повиновения и возбужденно метались по клетке, не слушаясь дрессировщика. Отец замер возле двери клетки снаружи с револьвером и винтовкой в руках, готовый в любую минуту прийти укротителю львов на помощь.

— Это новый лев всех сбивает с толку! — закричал кто-то. — Спустите флажки, они раздражают зверей своим мельканием.

Зря я вернулась в Уиллис!

Мне следовало побыть какое-то время одной. В нескольких шагах от клетки я остановилась, чтобы попрощаться с Томом, который стоял за спиной отца, и негромко окликнула брата:

— Том!

Он подбежал ко мне, в своем мешковатом клоунском наряде и с густым слоем грима на лице, и, схватив меня за руку, сдавленным шепотом стал умолять меня немедленно исчезнуть:

— Прошу тебя, не отвлекай отца! Он в первый раз заменил страховщика, потому что тот пришел на работу пьяный.

Но я не успела ничего ни сказать, ни сделать: отец обернулся и увидел меня.

Он увидел мои светлые волосы, сверкающие серебром в ярком свете прожекторов, белое платье, в которое была одета мама, когда отец впервые встретил ее на Персиковой аллее. Дорогое старомодное платье с пышными рукавами и развевающейся юбкой, тщательно выстиранное и отутюженное мной, самое лучшее из всего моего летнего гардероба, которое я надела сегодня первый раз. Отец замер, уставившись на меня изумленными темными глазами, выронил на усыпанный опилками пол револьвер и винтовку и, забыв и о дрессировщике, и о хищниках в клетке, медленно пошел мне навстречу.

Лицо его излучало неподдельный восторг, и мое сердце вдруг тоже радостно забилось в груди. Наконец-то! Наконец-то отец обрадовался мне. Я видела это по его сияющим глазам. Вот сейчас он скажет, что любит меня!

— Ангел мой! — закричал он, протягивая ко мне руки.

Он увидел во мне ее! Он все еще любил только ее, мою мать!

Он никогда не полюбит меня, никогда!

Я повернулась и выбежала из шатра. А внутри него в этот момент поднялся невообразимый шум и гам: рычали львы и тигры, кричали люди, потом раздались выстрелы. Я остановилась, охваченная страхом и недобрыми предчувствиями. Из шатра выскочили двое мужчин.

— Что там происходит? — спросила я у них.

— Тигры повалили укротителя и начали катать его по арене. Кто-то отвлек Кастила, и звери мгновенно воспользовались этим. А этот идиот рыжий клоун схватил винтовку, сунул в карман револьвер и бросился на помощь дрессировщику в клетку.

Боже мой, это ведь Том!

Перепуганные насмерть мужчины оттолкнули меня и со всех ног побежали прочь. Кто-то из зрителей, поспешно покидающих цирк, задержался возле меня и поведал, что было дальше:

— Обезумевшие кошки начали терзать дрессировщика, и ему пришлось бы плохо, если бы не подоспел сын Люка. Он смело вступил в схватку с хищниками, спасая друга. Люк наконец увидел, что творится на арене, и бросился на помощь сыну. И одному Господу известно, выберется ли кто-либо из них живым из клетки!

— Боже мой, это я во всем виновата! — воскликнула я, хватаясь за голову. Мне не было жалко папашу, он это заслужил. Но при одной лишь мысли, что может случиться с Томом, я, рыдая, сорвалась с места.

В глубокие раны от когтей на спине отца попала опасная инфекция. Два дня я пролежала в постели в дедушкином доме, убеждая себя в том, что человек, борящийся за свою жизнь в больнице, заслуженно получил то, к чему стремился с детства, когда решил стать одним из циркачей.

Точно так же и Фанни обрекла себя на одиночество в своем новом особняке на холме лишь потому, что решила отомстить землякам, которые всегда презирали ее. Жизнь устроена так, что рано или поздно всякий, кто обижает или унижает других людей, оказывается сам у разбитого корыта.

Звери изувечили Тома гораздо сильнее, чем отца: ведь он первым вбежал к ним в клетку, и разъяренная кошка выбила у него лапой винтовку из рук после первого же выстрела. И пока подоспевший на выручку отец поднял с пола винтовку и застрелил двух хищников, они изрядно потерзали Тома. Спасти его врачам не удалось.

Я не могла смириться с его гибелью. Ну почему умер Том, а не папаша? Ведь Том был лучшим из Кастилов, он всегда любил и понимал меня, приходил на помощь в трудную минуту. А отец даже никогда не признавал меня своей дочерью.

Газеты сделали из Тома героя, напечатав его фото и биографию вместе с историей его отважного поступка.

Я решилась сообщить дедушке о смерти брата, лишь когда узнала, что жизнь отца вне опасности. Дедушка не читал газет и не смотрел выпусков новостей по цветному телевизору, потому что они утомляли и раздражали его. Он только слушал по радио прогноз погоды перед сном или когда мастерил из дерева свои забавные фигурки.

Его узловатые натруженные руки выронили изящного слона, которого он вырезал для шахматного набора, уже давно заказанного ему Логаном.

— Мой Люк будет жить, не правда ли, Хевен? — спросил он, выслушав меня. — Энни не перенесет еще одного удара.

— Я звонила в больницу, дедушка, мне сказали, что опасность миновала, — успокоила я старика. — Мы с тобой можем проведать его.

— Послушай, Хевен, Том никак не мог умереть! Ему ведь всего двадцать один год! Мне никогда не удавалось уберечь от беды своих мальчиков… — с тяжелым вздохом добавил он.

В больнице я пропустила дедушку вперед в дверях маленькой палаты, где лежал отец, забинтованный с головы до ног, и, прислонившись к стене, расплакалась. Мне вдруг стало ужасно одиноко. Кто теперь полюбит меня? Кто? И вот, словно бы в ответ на мою немую мольбу, сильные руки обняли меня, и кто-то прижал меня к своей груди. Я обернулась и остолбенела.