Легенда о сокровищах бухты Виго, несомненно, родилась в первые же часы после сражения, а может быть, даже ещё до него: английские и голландские моряки шли в бой в полной уверенности, что им предстоит взять на абордаж пришедшие из Нового Света галеоны, трюмы которых битком набиты золотом и серебром. Флот адмирала Веласко действительно доставил к берегам Испании груз золота и серебра, да только находился ли этот груз на борту испанских кораблей к 23 сентября 1702 года — вот вопрос…

Первые попытки отыскать сокровища бухты Виго были предприняты в июле 1738 года. Французская экспедиция во главе с Александром Губертом сумела поднять со дна бухты галеон «Тохо» водоизмещением 1200 тонн, но его трюмы оказались пусты. Неудачей окончились все четырнадцать экспедиций, побывавших в бухте Виго в XVIII–XX веках. И хотя легенда о «сорока миллиардах долларов на дне бухты Виго» продолжает время от времени всплывать то тут, то там, авторитетные специалисты уверены, что эти «сорок миллиардов» следует считать одним из самых сомнительных подводных кладов. Легче предположить, что золото со дна бухты Виго поднял легендарный капитан Немо со своими друзьями — как написал о том в своём знаменитом романе Жюль Верн…

В начале 1840-х годов два молодых человека, братья Александр и Степан Гусевы, поехали из своего хутора Гусевского в Оренбург и по дороге остановились ночевать в деревне Синегорке. Когда они выпрягли лошадей и зашли в хату, то увидели лежащую на печи сморщенную старушку, слепую. Старушка по говору узнала, что Гусевы «мосоли» («мосолями» называли потомков крепостных заводчика Мосолова) и спросила:

— Вы не из Каноникольского?

— Нет, мы из хутора Гусевского.

— Это на Малом Ику, возле устья речушки Ямашлы?

— Верно! Откуда, бабуся, знаешь?

— Я в молодые годы с Пугачёвым ходила, была у него кухаркой. Когда по дороге на Иргизлу за нами гнались сакмарские казаки, Пугачёв приказал закопать на левом берегу Ямашлы, возле устья, золото. Много ведь золота отнял у бар. Оно, чай, и теперь в земле лежит.

Слух о том, что где-то в Синегорке живёт некая Прасковья, столетняя старуха, которая в молодости ходила с Пугачёвым, ходили по округе давно, поэтому братья отнеслись к рассказу старухи с полным доверием. Вернулись братья Гусевы домой. Старший, Александр Петрович (он был уже женат и не жил в отцовском доме), когда все домашние заснули, пошёл ночью к устью речки Ямашлы и после упорных поисков отыскал там корчагу золота. Перепрятав её в укромное местечко, он не сказал об этом никому ни слова.

Через несколько дней младший брат Степан вспомнил в разговоре с отцом про пугачёвский клад. Отец удивился: «Почему ж сразу не сказал?» Пошли на берег речушки, копали, копали, но ничего не выкопали. А Александр Петрович, забрав себе клад, отделился от отца и стал заниматься лесным промыслом. Сплавлял лес. Купил себе много земли. Две мельницы построил — в Шагрызе и в Кузьминовке. А сына его, старика уже, в 1930 году раскулачили. Многие помнят, сколько золота тогда отняли у этого кулака. Первейший ведь в здешних местах богач был! На пугачёвском кладе нажился.

Легенд о кладах Емельяна Пугачёва бытует, пожалуй, не меньше, чем легенд о «разинских кладах». В отличие от последних, клады Пугачёва часто имеют под собой, как кажется, гораздо более реальную почву и, по разным свидетельствам, действительно где-то, когда-то, кем-то были найдены.

Множество «кладовых записей» и легенд было связано с пугачёвским кладом близ бывшей крепости Рассыпной под Оренбургом, в Диковой балке. По рассказам местных жителей, этот клад был выкопан ещё в середине прошлого столетия: «Здесь у нас, возле Рассыпной, есть балка Дикого. Там беглые и дикие люди скрывались. И вот однажды утром пронеслась молва: „Клад, клад вырыли!“ И пошли все смотреть. Здесь была открыта яма. Старики говорили — это, мол, уральцы (т. е. уральские казаки) вырыли. У них каким-то родом осталась запись Пугачёва, и они знали, что где зарыто, они приезжали к нам. Здесь в лесу ещё была берёза. Под ней много зарыто золота. Но найти её, берёзу, они не смогли. А тот клад в Диковой балке — факт, при мне был».

Ещё один пугачёвский клад, по рассказам, закрыт на берегу речки Ящурки, впадающей в Урал. По преданию, деньги зарывались в воловьих шкурах, от Ящурки по течению вправо в сторону на 20–30 метров. Этот берег впоследствии намыло или отмыло, а сама речка лет сто назад пересохла. В окрестностях Татищева, в озеро Банна, разбитые царскими войсками пугачёвцы при отступлении поспешно скатывали бочки с медными и серебряными деньгами. Есть свидетельства, что вскоре, лет через пятнадцать — двадцать, часть этих бочек была обнаружена и извлечена.

А в двадцатых годах XIX столетия, в морозный декабрьский день, к одному из внуков смотрителя Златоустовского завода постучалась вечером старушка-нищая, с посохом и мешком на спине.

— Что тебе, бабушка? — окликнули её из окошка.

— Пустите, милые, переночевать, Бога для…

— Заходи.

Старушка, которой пошёл уже восьмой десяток, переночевала, но на утро оказалась так ослабевшею, что не могла сдвинуться с печи.

— Да куда ж, ты, бабушка, идёшь?

— А вот, милые, так и бреду, пока добрых людей не найду, которые приютят меня.

— Значит, ты безродная?

— Никого, миленькие, нет, ни родной души не осталось.

— И не знаешь, где родилась?

— Я, милые, заводская, с Авзяно-Петровских заводов… Мои-то все померли… Вот я и хожу по чужим людям.

— Коли так, старушка, то оставайся у нас.

— Спасибо вам, болезные, за вашу ласку ко мне!

Старушка пожила с полгода и приготовилась умирать. Уже на смертном одре она позвала хозяйку дома и сказала:

— Слушай, Ивановна! Мне жить недолго, день, два… Грешница я была великая… Едва ли простит меня Господь… Ведь я была полюбовницей пугачёвского атамана… Он захватил меня на заводе да силой и увёз с собой… Когда нас разбили на Урале, мы бежали через Сатку. Ехали в кибитке и везли большой сундук… Ночью приехали к реке Ай… Мой-то и говорит мне: «Акулина! Дело нашего „батюшки“ обернулось плохо… Этот сундук полон серебра да золота. Давай его зароем здесь». Вытащили мы сундук, нашли на берегу два дуба, вырыли под ним яму топором… положили в неё клад и завалили землёй да каменьями… «Кто из нас останется в живых, — сказал мой-то, — тот и попользуется всем добром»… А место приметное: два дуба здесь и три дуба на том берегу… Потом сели мы на лошадей и переправились вброд… Конец, знамо, был плохой… моего-то убили в драке, а я попала в Оренбург… Так с тех пор и не была у клада… Думала уж с тем и в могилу лечь… Да хочу наградить тебя за любовь ко мне, старухе… А лежит сундук вправо от дороги в тридцати шагах…

Старушка скоро умерла, клад же, если только он был зарыт, продолжает лежать на прежнем месте. За добычей его надо было ехать за сто вёрст, расстояние для того времени, когда по дорогам рыскали беглые крепостные, заводские и ссыльные из Сибири, — огромное, сопряжённое с немалыми опасностями. Кроме того, дорога через Ай менялась много раз, и искателям зарытого сокровища пришлось бы исследовать весь берег на протяжении, может быть, сотни-другой сажен.

Предания о кладе Пугачёва рассказывают и в Пензенской области. Где-то здесь, в каком-то из сёл по дороге от Саранска в Пензу, в избе священника местной церкви якобы гостил отступавший от Саранска Емельян Пугачёв. Отсюда, преследуемый царскими войсками, он двинулся дальше, при этом закопав в землю часть своей казны. Были известны и внешние приметы места захоронения клада, но ещё сто лет назад местность в том месте распахали.

Приведённые рассказы — самые достоверные из многочисленных легенд о «пугачёвских кладах». В остальных фигурируют «амбары» и «лодки» с золотом и самоцветными камнями, нечистая сила, светящиеся в темноте лошади и прочие, очень увлекательные, но вряд ли правдоподобные сюжеты.

4 января 1790 года «Телемак» вошёл в устье Сены почти с убранными парусами. На реке было волнение. К вечеру небо заволокло тучами, ветер усилился. Стоя на мостике, капитан Андре Каминю всматривался в огни ночного порта в Кийбёф, желая лишь одного — отдыха. Заскрежетали якорные цепи, и судно остановилось, покачиваясь на волнах. К его борту поспешила пришвартоваться таможенная шлюпка, и чёрные фигуры таможенников в плащах появились на палубе. Каминю встречал их у трапа.