– В браке?

– Во всем. У французов есть такое выражение: Tout le monde а un jardin secret. У каждого есть свой тайный сад… Ты понимаешь, о чем я? – спросил он.

Я посмотрела в его светло-голубые глаза. И впервые до меня дошло, что в жизни моего отца слишком много пластов.

– Да, пап… кажется, понимаю.

Он осушил свой бокал.

– А насчет мамы не беспокойся. Она выкарабкается… Только вот ради твоего же блага, не выдавай себя, не говори, что знаешь об этом.

– Конечно, ей следовало бы самой рассказать мне.

– Вот именно. Следовало. Но она этого не сделает.

И он тут же переменил тему, стал расспрашивать о моей работе, с интересом слушая мои рассказы об учениках и Роксбери. Когда я призналась, что мне очень нравится преподавать, он улыбнулся:

– Очевидно, это наследственное.

Потом он бросил взгляд на часы.

– Я тебя задерживаю? – спросила я, стараясь, чтобы мой вопрос прозвучал невинно.

– Нет. Просто я обещал, что загляну на встречу, которую устраивают в отеле Тоби Джадсон и компания. Мы очень хорошо поговорили, Ханна.

Он попросил счет. Расплатился. Мы вышли из ресторана в удушливую бостонскую ночь. Отец, слегка захмелевший от вина, положил руку мне на плечи и по-отечески крепко обнял:

– Хочешь послушать фантастическую цитату, которую я подцепил сегодня?

– Я вся внимание.

– Это мне Тоби Джадсон подкинул. Цитата из Ницше. Не доказано, что правда – когда и если она вдруг откроется – окажется очень интересной.

Я рассмеялась:

– Это чертовски…

– Амбивалентно?

– Ты сорвал у меня с языка.

Он нагнулся и поцеловал меня в щеку:

– Ты потрясающий ребенок, Ханна.

– Ты тоже ничего.

Я была всего в нескольких шагах от трамвайной остановки на Копли-сквер, но мне вдруг захотелось пройтись… тем более что о многом надо было подумать.

Когда я подошла к нашей двери, было уже за полночь. В окне горел свет. Дэн был дома.

– Ты что-то рано сегодня, – сказала я.

– Меня отпустили пораньше за хорошее поведение. Как прошел обед с отцом?

– Интересно. Настолько интересно, что я пошла домой пешком, думая о…

Я замолчала.

– Да? – спросил Дэн.

– О том, как осенью вернусь в колледж, и…

Снова пауза. Говорить ли об этом?

– Продолжай… – сказал Дэн.

– …стоит ли нам подыскать себе жилье, когда мы вернемся в Вермонт.

Дэн ответил не сразу. Он полез в холодильник и достал две бутылки пива, одну протянул мне.

– Отличная идея, – сказал он.

– Не могу сказать, что я в шоке, – отреагировала на новость мама – Если честно, я поспорила с твоим отцом на десять баксов, что ты переедешь к своему доктору, как только вернешься с каникул.

– Надеюсь, ты грамотно потратишь выигрыш, – сказала я.

– Ну а что мне остается делать, если ты так предсказуема? Даже если я стала бы возражать, пытаясь убедить тебя в том, что ты лишаешь себя, мягко говоря, личного опыта, столь необходимого на этом этапе жизни, ты бы меня послушала?

– Нет.

– О чем я и говорю.

Единственное, что меня радовало в этом идиотском разговоре, так это ощущение, что мама выходит из депрессии, в которой она пребывала после ссоры с хозяином галереи. Нет, конечно, и речи не могло быть о том, чтобы она рассказала мне об этом эпизоде или о том, что ее гложет. Для нее это было равносильно тому, чтобы расписаться в собственной слабости – уязвимости! – перед дочерью. Мама скорее взошла бы на костер, чем призналась мне в этом.

Я так и не услышала от нее, что ее новые работы были отвергнуты Милтоном Брауди. Не обмолвилась она и о том, что выставка не состоится. Она просто продолжала жить так, будто ничего не случилось. Но когда в конце августа я вернулась из Бостона, чтобы начать поиски квартиры (у Дэна шла последняя неделя стажировки в Массачусетском госпитале), мне стало совершенно ясно: несмотря на внешний цинизм и самоуверенность, она все еще чувствовала себя не в своей тарелке. Под глазами матери залегли темные круги, ногти были обгрызены, и я замечала легкую дрожь в ее руках, когда она закуривала сигарету.

Настораживала и перемена в ее отношениях с отцом. Скандалы всегда были основой домашнего репертуара. Но теперь все вдруг затихло. За те десять дней, что я провела дома, они, казалось, даже не замечали друг друга. И вот однажды, поздно вечером, я наконец услышала, как родители общаются. Только на этот раз в их разговоре преобладал пронзительный шепот. Я рано легла спать, но внезапно проснулась от странных звуков. Настораживало именно это злое шипение (мама всегда предпочитала отстаивать свое мнение криком). Как маленький ребенок, я выбралась из кровати, тихонько приоткрыла дверь и на цыпочках прокралась на лестницу.

Хотя я и находилась поблизости, разобрать их диалог было по-прежнему трудно, поскольку в нем преобладали злобные полутона.

– Так значит, она встречается с тобой в Филли[11] в этот уик-энд?..

– Я не понимаю, о чем ты говоришь…

– Врешь. Ты все прекрасно понимаешь…

– Мне надоели твои обвинения…

– Сколько ей лет?

– Да никого у меня нет…

– Лжец…

– Не тебе обвинять меня во лжи, когда я знаю все о…

– Это было десять лет назад, и с тех пор я с ним не виделась…

– Да, но ты по-прежнему тычешь меня носом…

– Так выходит, ты решил отомстить? Или это у нее «комплекс папочки»?..

Я больше не могла это слушать, поэтому проскользнула обратно к себе, забралась в постель и попыталась забыться во сне. Но это было невозможно – мой разум все пытался хоть как-то примириться с тем, что мне открылось, и я уже жалела о том, что взялась подслушивать.

На следующий день я нашла квартиру. Она находилась в четверти мили от кампуса, на тихой зеленой улице, где было много старых каркасных домов в готическом стиле. Дом на отшибе, где нам предстояло жить, был маленький и довольно ветхий (зеленая обшивка нуждалась в покраске, на крыльце требовали замены две проваленные половицы), но сама квартира оказалась огромной. Просторная гостиная, большая спальня, оборудованная кухня, ванная комната со старинной ванной на ножках… За аренду просили всего семьдесят пять долларов в месяц. И это притом что в округе квартиры такого размера уходили за сто тридцать пять.

– Сдают так дешево, – объяснила я Дэну в тот же вечер, – потому что квартира в плохом состоянии.

– Я так и подумал. Что, совсем «убитая»?

– Обои жуткие, старые ковры с дырками от сигарет, въевшиеся пятна. Ванная, как в семейке Адамс, и кухня допотопная.

– Милая картинка.

– Да, но плюс в том, что потенциал, у этого жилья просто фантастический. Под коврами отличные половицы, обои легко содрать, стены можно перекрасить, а старинная ванна – настоящее чудо…

– Звучит заманчиво, но через два дня после моего возвращения нужно приступать к учебе. И боюсь, у меня не будет времени…

– Предоставь все мне. Кстати, самая хорошая новость: хозяин настолько горит желанием сдать квартиру, что обещает нам два месяца бесплатной аренды, если мы сделаем ремонт.

Подписав договор, я купила несколько банок дешевой белой краски, малярные кисти и взяла в прокате пескоструйный аппарат. Следующие восемь дней я как проклятая сдирала обои, замазывала щели и трещины в стенах, покрывала их несколькими слоями эмульсии, полировала деревянные поверхности. Потом я сняла ковры, привела в порядок половицы, наконец-то вернув им натуральный цвет. Это была благодарная работа. Убрав тряпки и банки, я окинула взглядом чистую, просторную квартиру, которую создала собственными руками, и испытала ни с чем не сравнимое ощущение успеха.

– Ты говорила, что это помойка, – сказал Дэн, когда впервые увидел наш дом.

– Так оно и было.

– Поразительно… – сказал он, целуя меня. – Спасибо тебе.