– В каком смысле? – спросил он.

– Ну, в том смысле, что она позволила заточить себя в ту жизнь, которая ей была не мила, а потом решила, что, влюбившись в кого-то, сможет решить свои проблемы.

Он улыбнулся:

– Молодец. Ты попала в точку.

– Но вот только одного я не пойму: почему она выбрала самоубийство как выход из положения; почему не сбежала в Париж или еще куда-нибудь?

– Дело в том, что ты видишь Эмму глазами американской женщины конца шестидесятых, а не того, кто был скован условностями того времени. Ты ведь читала «Алую букву»?

Я кивнула.

– Сегодня мы можем лишь удивляться, почему вдруг Тестер Прин бродила по Бостону с большой буквой «А» на груди и жила в постоянном страхе перед угрозами пуритан отобрать у нее ребенка. Можно спросить: почему бы ей просто не схватить свою дочь и не сбежать? Но для нее неизменно встал бы вопрос: а куда мне бежать? Она не видела пути спасения от наказания, которое, собственно, и считала своей судьбой. То же самое и с Эммой. Она знает, что если сбежит в Париж, то для нее все кончится тем, что, в лучшем случае, она устроится швеей или на какую-то другую мелкобуржуазную работу, потому что в девятнадцатом веке общество было безжалостно к замужней женщине, пренебрегшей своими обязанностями.

– Твоя лекция еще надолго? – смеясь, спросила я. – А то мне в два часа надо быть в классе.

– Я как раз подхожу к сути, – улыбнулся отец. – А суть в том, что личное счастье ничего не значило в те времена. Флобер был первым великим романистом, который понял, что все мы должны бороться с той тюрьмой, которую для себя создаем.

– Даже ты, пап? – спросила я, с удивлением услышав от него такое признание.

Он печально улыбнулся и уставился в свою тарелку.

– Каждому человеку время от времени становится тошно, – сказал он. И тут же переменил тему.

Уже не в первый раз отец невольно намекал на то, что в отношениях с моей матерью не все так гладко. Я знала, что они часто ссорятся. Моя мама была той еще бруклинской горлопанкой и заводилась с пол-оборота, если ее что-то раздражало. Отец – верный своим бостонским корням – ненавидел конфронтацию (если только речь не шла о митингах протеста и угрозе ареста). Так что, если мама бывала не в духе, он предпочитал не попадаться ей на глаза.

Когда я была моложе, то очень переживала из-за этих скандалов. Но с возрастом стала понимать, что родители, в общем-то, уживаются; их взрывной союз все-таки был прочным, возможно, именно из-за фантастической несовместимости. И пусть мне хотелось чаще видеть их дома и вместе, наблюдая за их свободолюбивым браком, я твердо усвоила одно: двум людям необязательно мозолить друг другу глаза, чтобы сохранить отношения. Но когда отец намекнул на некоторую усталость от семейной жизни, я поняла и еще кое-что: никогда не знаешь, что происходит между мужчиной и женщиной… можно только догадываться.

Это такая же загадка, как и то, почему женщина вроде Эммы Бовари так верила, что любовь может решить все ее проблемы.

– Потому что женщины в массе своей идиотки, вот почему, – сказала моя мать, когда я по глупости спросила ее мнение о романе Флобера. – А знаешь, почему они идиотки? Потому что слепо доверяют мужчинам. Нельзя этого делать. Усвоила? Никогда.

– Я не дура, мам, – ответила я.

– Поживем – увидим.

– Я никогда не выйду замуж, – объявила я матери перед самым началом первого семестра в колледже. Это заявление прозвучало после очередного скандала между родителями, который закончился тем, что отец заперся у себя в кабинете и врубил Моцарта на полную мощь, чтобы заглушить крики матери. Успокоившись – спасибо сигаретам и стакану виски «J&B», – она зашла в кухню, где и застала меня, насупленную, за столом.

– Добро пожаловать замуж, – сказала она.

– Я никогда не выйду замуж, – объявила я.

– Еще как выйдешь. И будешь ругаться со своим парнем. Потому что так уж устроен брак. Таковы правила игры.

– Я не хочу такой игры.

– Готова поставить сто баксов на то, что ты пойдешь к алтарю еще до того, как тебе стукнет двадцать пять, – сказала мама.

– Можешь ставить сколько хочешь, – ответила я. – Потому что этого не будет никогда.

– Слыхали мы такие заявления.

– Почему ты так уверена, что я рано выйду замуж?

– Материнская интуиция.

– Что ж, считай, что ты проиграла пари.

Спустя полгода я встретила Дэна. А еще через несколько недель, когда мы уже были парой, Марджи сказала мне:

– Прошу, сделай мне одолжение: не выходи за него сейчас.

– Да ладно, Марджи. Мне еще нужно время, чтобы узнать его поближе.

– Да, но я вижу, что ты уже все решила.

– Как ты можешь такое говорить? Неужели я настолько прозрачна?

– Хочешь, поспорим?

Черт бы побрал эту Марджи – она слишком хорошо меня знала. Дэн понравился мне с первого взгляда, но я никогда не говорила, что собираюсь за него замуж. Так почему же Марджи и моя мать были так уверены в этом?

– Просто ты традиционалист, – сказала мне мать.

– Как же ты ошибаешься, – возразила я.

– И вовсе незачем этого стыдиться, – продолжила она. – Кто-то рождается бунтарем, кто-то скромником, а кто-то просто… консерватором.

– Не знаю, зачем я вообще завела с тобой этот разговор, – сказала я.

Мама пожала плечами:

– Ну, тогда и не говори ничего. Между прочим, это ты пришла к нам сегодня на ланч и спросила моего совета насчет доктора Дэна…

– Ты действительно терпеть его не можешь?

– С чего ты взяла? Какой абсурд. Доктор Дэн – мечта любой матери.

– А он сказал, что ты очень милая.

– Я уверена, что у Дэна все милые.

В мире моей матери ни один нормальный или приличный человек не мог вызывать интереса. Эти добродетели подпадали под определение «скука». И как только она познакомилась с Дэном, я уже знала, что и его она поместила в эту категорию.

Только вот мне он вовсе не казался скучным. Он был просто… нормальным. В отличие от моих родителей, он никогда не подавлял меня, не пытался блистать своим интеллектом или хвалиться достижениями. Он хохотал над моими шутками, ценил мое мнение, поощрял все мои начинания. И ему нравилось, что я такая, какая есть. Неудивительно, что моя мама не прониклась к нему симпатией.

– Она хочет для тебя лучшего, но так, как это понимает она сама, – сказал мне Дэн после знакомства с ней.

– Это беда всех еврейских матерей.

– Ты должна посмотреть на это иначе – просто ее добрые намерения немного сбились с пути.

– Ты всегда пытаешься отыскать в людях лучшее?

И опять он как-то неуверенно пожал плечами.

– Разве это так плохо? – спросил он.

– Думаю, это одна из причин, почему я люблю тебя.

И как это вдруг вырвалось у меня? Я была знакома с этим парнем всего пару месяцев, но, оказывается, в глубине души уже все для себя решила.

В отличие от своих подруг по колледжу, которые каждый уик-энд меняли партнеров по постели, я не была готова к «свободной любви», как и к «открытым отношениям» с Дэном. С самого начала между нами было достигнуто негласное соглашение, что мы сохраним моногамию, потому что мы оба хотели этого.

В пасхальный уик-энд мы отправились на машине к его отцу в Гленз Фоллз. Хотя к тому времени мы уже несколько месяцев были вместе, я не была знакома с его отцом (мать Дэна умерла в возрасте сорока лет от аневризмы, это случилось в первый год его учебы в старшей школе). Уик-энд прошел просто замечательно. Джо Бакэн был американцем в первом поколении. Его родители приехали в Америку из Польши в начале 1920-х годов и сразу же поменяли фамилию Бакевски на типично американскую Бакэн. Отец Джо был электриком, так что парню ничего не оставалось, кроме как пойти по его стопам. И еще. Мистер Бакэн-старший был настоящим патриотом, и Джо в этом отношении также не отличался от него. В 1941 году, после нападения на Пёрл-Харбор, он поступил добровольцем в морскую пехоту.