– Так я оказался на Окинаве с четырьмя своими приятелями из Гленз Фоллз. Ты что-нибудь знаешь про Окинаву, Ханна?

Я покачала головой.

– Ну, чем меньше знаешь, тем лучше, – сказал он.

– Отец был единственным из этой четверки, кто вернулся домой живым, – пояснил Дэн.

– Да, мне просто повезло, – кивнул Джо. – На войне ты можешь сколько угодно пытаться ускользнуть от смерти, но если на пуле написано твое имя…

Он сделал паузу, глотнул пива из бутылки.

– А твой отец воевал, Ханна?

– Да. Он служил в Вашингтоне и какое-то время в Лондоне – что-то связанное с разведкой.

– Значит, он никогда не видел настоящего боя? – спросил Джо.

– Отец… – осадил его Дэн.

– Послушай, я всего лишь задал вопрос, – не унимался Джо. – Просто мне интересно, бывал ли отец Ханны под огнем, вот и все. Я знаю, что он какой-то известный «мирник»[6]…

– Отец… – снова прервал его Дэн. – Но я ведь не говорю ничего плохого про этого парня, – возмутился Джо. – Я хочу сказать, что не знаком с ним, но при всей моей ненависти к этим демонстрациям «мирников», должен признаться, Ханна, что я уважаю твоего отца, который выступает…

– Отец, может, ты уже наконец слезешь со своей ораторской трибуны?

– Послушай, я не пытаюсь никого оскорбить.

– Вы меня не оскорбили, – сказала я.

Джо сжал мою руку. У меня возникло ощущение, будто ее стянули жгутом.

– Умница, – произнес он, потом обернулся к своему сыну и добавил: – Вот видишь, мы просто обмениваемся мнениями.

Я чувствовала себя как дома в этой атмосфере доброго юмора… хотя их дом был так не похож на мой собственный. У Джо Бакэна было совсем немного книг, и свое свободное время он в основном проводил в комнате отдыха в подвале, перед цветным телевизором «Зенит» с большим экраном, болея за любимую команду «Баффало Биллз», которая каждый уик-энд с треском проигрывала.

– Надеюсь, он не считает меня какой-нибудь соплячкой? – спросила я Дэна на обратном пути в Вермонт.

– Он сказал, что влюбился в тебя.

– Лгунишка, – улыбнулась я.

– Нет, это правда. Ты просто покорила его. И надеюсь, ты не в обиде за весь этот треп о твоем отце…

– Нисколько. На самом деле мне показалось, что это была хитроумная уловка – ему ведь так хотелось разузнать о моем отце…

– Послушай, он ведь электрик. И насколько я разбираюсь в электриках, у них просто мания выведывать все, что им необходимо знать. Поэтому он и прицепился к твоему отцу.

– Он кажется мне нормальным и практичным человеком, – сказала я.

– Абсолютно нормальных родителей не бывает.

– Ты мне будешь рассказывать!

– Но у твоих родителей довольно прочный союз.

– Да уж, насколько прочный, настолько и непредсказуемый.

– Мы никогда не будем непредсказуемы, – рассмеялся он.

– Ловлю тебя на слове.

Мы никогда не будем непредсказуемы. Я знала, что тем самым Дэн хотел сказать мне, что видит нас вместе на долгие годы. Того же хотелось и мне, несмотря на то что внутренний голос настойчиво шептал: не торопись… ты еще только первокурсница… вся жизнь впереди… не запирай себя так рано.

Прошло еще полгода, прежде чем Дэн решился сказать мне «Я люблю тебя». Было лето, и Дэн выиграл место в программе стажировки студентов-медиков в Массачусетском общем госпитале в Бостоне. Когда он узнал, что его, единственного из студентов Вермонтского университета, отобрали в эту программу, он спросил: «Не возражаешь провести со мной лето в Бостоне?» Мне хватило пары секунд, чтобы сказать «да». За неделю я подыскала для нас дешевую квартиру в Кембридже, которую сдавали в субаренду за 85 долларов в месяц. Я навела справки и узнала, что в Роксбери квакеры набирают учителей-добровольцев в классы коррективного курса по чтению, причем без привязки к религиозной конфессии. Я подала заявку, и меня приняли – без жалованья, если не считать 25 долларов в неделю на проезд и ланчи, зато с возможностью делать доброе дело.

Мой отец пришел в восторг, когда я рассказала ему, как собираюсь провести каникулы. Мама тоже выразила одобрение – хотя не обошлось и без оговорок, иначе это была бы не моя мама.

– Обещай мне, что будешь выбираться из Роксбери до наступления темноты. И обещай, что попытаешься найти какого-нибудь приличного местного парня, чтобы провожал тебя каждый вечер до метро и сажал на поезд.

– Под местным парнем ты понимаешь черного? – спросила я.

– Я не расистка, – сказала она. – Но хотя мы с отцом и одобряем твой вариант летних каникул, там, в Роксбери, тебя вполне могут принять за белую либералку, вторгшуюся на чужую территорию…

– Спасибо, мамочка.

– Я просто говорю правду.

На самом деле Роксбери оказался вовсе не таким зловещим, как я представляла. Да, это были форменные трущобы, и социальное неблагополучие кричало о себе на каждом шагу. Но программу «Дадли-стрит проджект» вели профессионалы от образования и работники местной социальной службы, которые не отличались либеральными взглядами. Меня определили наставницей к десятилетним детишкам с отставанием в развитии навыков чтения. Им были не под силу даже простейшие предложения. Не могу сказать, что за семь недель я сделала из них книгочеев, но к концу лета четверо из моей группы уже осваивали повесть «Мальчишки Харди», а я поняла, что нашла для себя любимое дело. Все говорят о том, насколько благодарна профессия учителя, как это ценно – видеть результат своего труда. Но к этому можно добавить и совершенно неповторимое ощущение ответственности, когда ты чувствуешь себя главным. И когда у одного мальчика из моей группы произошел прорыв, я испытала настоящий кайф… пусть даже ребенок сам и не осознал, чего достиг.

– Ты хочешь сказать, – подытожила Марджи, позвонившая мне из Нью-Йорка, – что это примерно как у Сиднея Пуатье[7], когда все дети поначалу тупоголовые, но в конце подходят к тебе со слезами на глазах и признаются: «Мисс Ханна, вы изменили мою жизнь»?

– Нет, дорогая, – ответила я. – Мои ученики ненавидят эту летнюю школу, а на меня смотрят как на тюремного надзирателя. Но, по крайней мере, они учатся.

– Что ж, во всяком случае, пользы больше, чем в том, чем занимаюсь я.

Благодаря маминым связям Марджи устроилась на летнюю практику в журнал «Севентин».

– Я всегда считала, что глянцевые журналы сплошь гламурные.

– Только не этот. К тому же эти надменные практикантки из «Лиги плюща» и «Семи сестер»[8] смотрят на меня свысока, потому что я учусь в Вермонте.

– Готова спорить, что пива ты можешь выпить больше, чем все они, вместе взятые.

– А я готова спорить, что не выйду замуж за какого-нибудь Тодда, как все они. Кстати, раз уж зашел разговор, как твоя la vie domestique?[9]

– Знаешь, мне не хочется говорить, но…

– Что такое?

– У нас все замечательно.

– Господи, какая ты зануда.

– Признаюсь, виновата.

Я не лукавила. Мама была права: мне действительно нравилось вести домашнее хозяйство. Да и Дэн прекрасно справлялся с нудной домашней работой. Более того, мы совсем не мешали друг другу, и лучшим открытием того лета для меня стала компания Дэна. Нам всегда было о чем поговорить, и он так живо интересовался всем, что происходило в мире. Я безнадежно отставала в политике, и мне было никак не уследить за тем, что творилось во Вьетнаме, в то время как Дэн знал о каждом шаге в наступлении американской армии, о каждом ответном ударе вьетконговцев. И еще он заставил меня читать Филипа Рота – чтобы, как он выразился, научиться понимать «пунктики еврейских матерей».

Моя мама прочитала «Случай портного», когда его впервые опубликовали в 1969 году. Когда я обмолвилась, что наконец-то осилила его этим летом, мамина реакция меня удивила.

– Только не смей думать, что я такая же, как миссис Портной!