Ронгай, 27 февраля 1938 года

Моя дорогая Йеттель!

Сегодня пришло твое письмо от 17 января. Его мне переслали из Найроби. Чудо, что оно вообще дошло. Ты даже не представляешь, как сложно здесь преодолеть даже небольшие расстояния. От нас до соседней фермы пятьдесят пять километров, и Вальтер Зюскинд добирается до меня по плохим, местами утопающим в грязи дорогам по три часа. И несмотря на это, он пока каждую неделю приезжает сюда, чтобы отпраздновать со мной Шаббат. Он вырос в благочестивой семье. Везунчик — шеф предоставил ему в пользование автомобиль. А мой, мистер Моррисон, к сожалению, полагает, что со времен странствований по пустыне все сыны Израиля хорошие ходоки. Я еще ни разу не выбирался никуда с фермы с тех пор, как Зюскинд меня сюда привез.

Лошадей здесь, к несчастью, нет. Единственный на этой ферме осел столько раз меня сбрасывал, что я весь в синяках. Зюскинд, когда меня увидел, захохотал как сумасшедший и поведал, что на африканских ослах нельзя ездить верхом. Они не такие глупые, как их собратья на немецких курортах. Когда ты сюда приедешь, тебе придется привыкнуть, что дождь идет прямо в спальне. Здесь просто подставляют ведро и радуются, что есть вода. Она тут большая ценность. На прошлой неделе везде были пожары. Я ужасно разволновался. На счастье, Зюскинд как раз был у нас и просветил меня насчет пожаров в буше. Здесь это обычное дело.

Я рад, что большая часть твоего письма уже не актуальна. Ты уже должна была узнать, что вам недолго оставаться в Бреслау. При мысли, что вы обе скоро приедете, сердце мое бешено колотится, как когда-то в мае, когда мы с тобой мечтали о счастливом будущем. А сегодня мы оба знаем, что важно только одно — вырваться оттуда.

Непременно продолжай брать уроки английского, не важно, что учитель тебе не нравится. А испанский бросай прямо сейчас. Он ведь был нужен только на тот случай, если бы мы получили визы для въезда в Монтевидео. Чтобы общаться с местными, надо учить суахили. Тут Господь Бог над нами сжалился. Суахили — очень простой язык. Я не мог и слова сказать, когда только приехал в Ронгай, а теперь уже вполне сносно могу общаться с Овуором. Ему очень нравится, когда я показываю на предметы, а он может называть мне их на суахили. Меня он называет «бвана». Так здесь обращаются к белым мужчинам. Тебя будут звать «мемсахиб» (это обращение только для белых женщин), а Регину — «тото». Это значит «дитя».

Может, я к следующему письму еще лучше выучу суахили и сумею объяснить Овуору, что не ем суп после пудинга. А пудинг, между прочим, он готовит великолепно. Поедая его в первый раз, я громко чавкал. Он в ответ — тоже и с тех пор каждый день готовит один и тот же пудинг. Он вообще-то много смешного делает, но я не привык смеяться в одиночку. А уж ночью, когда никуда не деться от воспоминаний, и вообще не до смеха.

Получить бы от тебя еще письмецо, знать бы, что билет на пароход у вас уже есть. Кто бы мог подумать, что будет так важно выбраться с родины. Сейчас пойду доить. То есть буду присматривать за boys, пока они доят, и заучивать клички коров. Это отвлекает.

Пожалуйста, отвечай сразу, как получишь мои письма. И постарайся поменьше волноваться. Будь уверена, я думаю о вас день и ночь.

Крепко целую вас обеих, твою мать и сестру.

Твой старик Вальтер.

Ронгай, 15 марта 1938 года

Моя дорогая Йеттель!

Сегодня пришло твое письмо от 31 января. Оно меня очень расстроило, потому что я никак не могу помочь тебе. Я представляю, сколько печального ты сейчас слышишь, но, с другой стороны, это доказывает, что сейчас трудно не нам одним. И неправда, что только я тогда уехал без семьи. Здесь много мужчин, пытающихся создать какую-то базу для существования, прежде чем сюда переберутся их домочадцы. И они сейчас в той же ситуации, что и я, только вот не всем ангел-спаситель Рубенс помогает. Ты должна твердо верить, что скоро мы увидимся. Бог не выдаст, свинья не съест. И теперь уже нет смысла рассуждать, куда нам было лучше выехать — в Голландию или во Францию. У нас ведь не было выбора, и кто знает, может, наш вариант и есть лучший.

И уже все равно, что они не хотят принимать Регину в садик. И теперь уже не играет роли, что с тобой не здороваются люди, которых ты знаешь целую вечность. Вот чему теперь тебе нужно научиться: отличать главное от ерунды. Судьбе наплевать, что ты росла избалованной дочерью богатых родителей. В эмиграции главное не то, кем ты была, а то, что муж и жена тянут свой воз вместе. Уверен, мы справимся. Только бы ты оказалась здесь, чтобы мы могли начать новую жизнь!

Крепко целую вас обеих.

Твой старик Вальтер.

Ронгай, 17 марта 1938 года

Дорогой Зюскинд!

Не знаю, когда ты получишь это письмо. У меня температура сорок, и я не очень хорошо соображаю. Если со мной что-нибудь случится: адрес моей жены в шкатулке, она стоит на ящике возле кровати.

Вальтер.

Ронгай, 4 апреля 1938 года

Моя дорогая Йеттель!

Сегодня получил твое письмо с долгожданной новостью. Зюскинд привез его со станции и, конечно, ужасно испугался, когда я вдруг расплакался. Представь себе, потом этот верзила плакал вместе со мной. Хорошо, когда ты беженец, а не германский мужчина. Не нужно больше стыдиться своих слез.

Как же долго еще до июня, когда вы наконец подниметесь на борт парохода. Если я не ошибаюсь, «Адольф Верман» — это туристический лайнер, и он идет вокруг Африки. Значит, у вас будут частые и долгие стоянки, и в пути вы пробудете дольше, чем я на «Уссукуме». Постарайся провести это время по возможности приятно, но для вас будет лучше держаться людей, которые празднуют новый год в сентябре. Иначе могут возникнуть лишние проблемы. Я во время путешествия совсем забился в свою каюту, а ведь это была последняя возможность поговорить с людьми.

Жаль, что ты не последовала моему совету и не взяла билет в трехместную каюту. Мы бы сэкономили кучу денег, их у нас и так немного, и Регине было бы полезно пообщаться с чужой девочкой. Ей нужно привыкать к тому, что, хотя ее и зовут Регина, все-таки она не королева.

Ладно, не буду читать тебе нотации в такой счастливый для меня день. Сейчас важно, чтобы ты за всем проследила и чтобы наши ящики отправились вместе с вами. Не из-за того, что нам так уж нужны эти вещи прямо сейчас, а потому, что я слышал о людях, которые до сих пор ждут, когда им пришлют их имущество. Боюсь, ты не поняла, как нам нужен холодильник. В тропиках он необходим, как хлеб насущный. Пожалуйста, постарайся все-таки где-нибудь раздобыть этот агрегат. Зюскинд мог бы привезти мне мяса из Накуру, но без холодильника оно испортится за один день. А у мистера Моррисона все куры на счету. Зарезать курицу можно только к его приезду. Слава богу, что он хоть яйца есть разрешает.

Хорошо, что достала керосиновую лампу. Теперь не надо ложиться спать вместе с драгоценными курами мистера Моррисона. А вот вечернее платье покупать было не нужно. Все равно здесь его надевать некуда. Ты очень ошибаешься, если полагаешь, что люди вроде Рубенсов будут приглашать тебя в свое общество. Во-первых, существует непреодолимая пропасть между местными богатыми евреями и нами, нищими беженцами, а во-вторых, семейство Рубенсов живет в Найроби, а Найроби гораздо дальше от Ронгая, чем Бреслау от Зорау.

Хотя упрекать тебя в наивности я не имею права. Я ведь тоже понятия не имел, что нас здесь ожидает, и до сих пор удивляюсь некоторым вещам, которые для Зюскинда, после двух лет пребывания в Африке, абсолютно естественны. На суахили я говорю уже довольно хорошо и теперь все больше замечаю, как трогательно заботится обо мне Овуор.

Я ведь был болен. Вдруг поднялась температура, и Овуор настоял, чтобы я послал за Зюскиндом. Он примчался уже поздно ночью и сразу понял, что со мной. Малярия. На счастье, у него был с собой хинин, и я вскоре почувствовал себя лучше. Но ты все-таки не пугайся, когда меня увидишь. Я здорово похудел и пожелтел. Знаешь, зеркальце, которое подарила мне на прощание твоя сестра и которое я считал бесполезным, все-таки мне пригодилось. Вот только смотреть в него чаще всего не очень приятно.

Благодаря болезни я понял, как важно запастись медикаментами в стране, где нельзя вызвать врача по телефону, а если бы и можно было, денег не хватит оплатить его услуги. Прежде всего нам нужны йод и хинин. У твоей матери наверняка есть знакомый доктор, который хорошо относится к таким, как мы, и сможет раздобыть для нас лекарства. И пусть он объяснит тебе, сколько хинина нужно давать ребенку. Не хочу тебя запугивать, но в этой стране надо учиться выживать самому. Без Зюскинда плохи были бы мои дела. И конечно, без Овуора, он меня в беде не бросил, кормил, как маленького. Кстати, он не верит, что у меня только одна дочь. У него семеро, правда, если я все правильно понял, от трех жен. Представь, сколько бы пришлось ему собирать денег, чтобы выписать всю семью, если бы он был в нашей ситуации! Впрочем, у него есть родина. И я ему страшно завидую. Еще и потому, что он не умеет читать и не знает, что происходит в мире. И все-таки он, странным образом, понимает, что я — совсем другой вид белого человека, чем мистер Моррисон.

Рассказывай обо мне Регине. Узнает ли она своего папу? Понимает ли ребенок, что происходит? Лучше всего, объясни ей ситуацию уже на пароходе. Тогда не страшно, если она что-то выболтает. И не устраивай прощаний со всеми. Долгие проводы — лишние слезы. Отец тоже поймет, если вы не поедете в Зорау. Думаю, для него так будет даже лучше. И поцелуй от меня свою мать и Кэте. Тяжело им будет, когда придется прощаться. О некоторых вещах лучше не задумываться.

Крепко вас обнимаю,

твой старик Вальтер.