— В такое верится с трудом. Брось, ты же мастерица на умные и забавные речи. Говори.

Да, конечно, у меня было что ему сказать. Но не сейчас. И вряд ли это покажется ему забавным.

— Расскажи лучше о приготовлениях к войне…

Язык у него развязался мигом: он с увлечением принялся делиться планами, составленными на основе замыслов Цезаря. Надо вторгнуться в Парфию с севера, через Армению, избегая опасных открытых равнин, погубивших Кассия. Он распространялся о своих помощниках, включая недавно приобретенного союзника — неукротимого Агенобарба. Антоний возлагал на них большие надежды. По мере того как он говорил, его лицо раскраснелось от возбуждения. Он многого ждал от этой кампании, ему не терпелось ее начать. Тем лучше для меня.

Как все солдаты, Антоний не боялся потерпеть поражение — или, хуже того, погибнуть. Рвался бы он в бой с тем же нетерпением, если бы знал, что в следующем году будет лежать в могиле? Торопился бы он так?

Один мудрый человек однажды ознакомил меня с «принципом девяноста девяти солдат». Согласно ему, если сто солдат будут готовиться к завтрашнему сражению и прорицатель объявит им, что девяносто девять из них обречены на неминуемую гибель, каждый солдат скажет себе: «Мне жаль этих девяносто девять парней!»

Я знала, что солдат мыслит именно так. И именно такой образ мышления демонстрировал Антоний.

Когда ужин закончился, он, как я и ожидала, проводил меня в свои покои. Он сделал это, как нечто само собой разумеющееся, без просьб и приглашений: повел меня к себе самым непринужденным образом, не переставая говорить о войсках и снаряжении. Потом он быстро, словно между делом, отпустил слуг. Мы оказались наедине, а дверь закрыта.

Тогда его плащ полетел на пол, руки легли мне на плечи, и со словами:

— Я ждал этого момента целых четыре года, — Антоний наклонился, чтобы поцеловать меня.

Но я уклонилась и отстранилась. Я не могла позволить ему поцеловать меня, потому что знала: от его прикосновений моя твердость может растаять, испариться без следа. Я сбросила его руки и отступила назад.

— И чего же ты ждал четыре года? — спросила я. — Что возобновится наша прежняя жизнь? Но прошлого не вернешь, слишком многое изменилось. Во-первых, я родила твоих детей. Во-вторых, ты стал мужем сестры Октавиана и породнился со своим соправителем. Ты сделал выбор.

— Я не понимаю…

— Значит, ты глуп. Однако я знаю, что ты не глуп. Ты испорчен везением: действуешь по прихоти, словно безответственный царек мелкого племени, попадаешь в неприятности, но тебя всегда что-то выручает. Ты затеял бунт в Риме, но Цезарь вовремя вернулся и спас ситуацию. Ты позволил Фульвии начать ради тебя губительную войну, но она вовремя умерла, и ты был избавлен от возмездия. Ты позволил Октавиану перехватить у тебя успех — и кто выручит тебя на сей раз?

— Какое отношение это имеет к нам?

Он колебался между растерянностью и раздражением.

— Вот какое. Мы можем снова жить вместе, — Антоний просветлел лицом, — на следующих условиях. Ты женишься на мне. Публично. Разведешься с Октавией. Ты признаешь наших детей. И в качестве свадебного дара отдашь мне — Египту! — некоторые территории.

— И что это за территории, скажи на милость?

Его голос звучал холодно.

— Наши древние владения: Финикию, Иудею, части Сирии. И Кипр, которым завладели убийцы и который так и не был мне возвращен, хотя ты обещал.

Я ожидала, что он рассмеется и скажет «нет». Однако Антоний поразмыслил и сказал:

— Иудею я отдать не могу. Ирод мой друг, причем он стал моим другом давно, раньше тебя. Он ценный и преданный союзник, и я не хочу превратить его во врага.

— Предпочтешь иметь врагом меня?

— Ты никогда не станешь моим врагом.

— Клянусь, если ты не отдашь мне эти земли, я буду твоим противником. А тебе следует понимать, сколько хлопот доставит недружественный Египет, если ты попытаешься развязать войну на Востоке…

Антоний прервал мои излияния смехом.

— Это тебе следует понимать: появись у меня такое желание, я прихлопну тебя как муху, — заявил он, скрестив руки на груди. — Стоит мне подать знак, и ты лишишься трона, а на следующий день Египет станет римской провинцией. В моем распоряжении двадцать четыре легиона — а сколько у тебя?

— Достаточно, чтобы задержать твое наступление в Парфию. И внушительный флот. Двести кораблей, — сердито буркнула я, понимая, что он прав.

— Двести кораблей — сила немалая, — признал Антоний. — Да только на суше от них толку никакого, и я не собираюсь переправлять войска морским путем. Они уже здесь, у твоего порога. Могут войти без стука.

— Тебе это встанет дорого.

— Да, согласен, но разве захват легендарных сокровищниц Египта не возместит любые расходы? Это очень выгодное предприятие, так сказал бы любой стратег.

— Попытай счастья и увидишь, что все сложнее, чем ты думаешь. Твоя парфянская кампания отложится еще на год, если не больше.

Он рассмеялся.

— Я восхищаюсь твоей смелостью! Ты не сдаешься, даже когда зажата в угол. Продолжай в том же духе. Я говорил все это с одной целью — показать, что если я что-то отдаю, то не под нажимом, а по доброй воле.

Такой неожиданный поворот захватил меня врасплох.

— Да, — продолжил Антоний, — дело в том, что я предвидел твои требования. Я подумал и принял их прежде, чем ты высказалась. Я докажу это.

Он направился в угол комнаты к крепкому ларцу, обитому железом. Отомкнул замок, извлек изнутри шкатулку поменьше, изящно отделанную слоновой костью, и вручил ее мне.

— Открой.

Я подняла крышку, и внутри вспыхнуло золото. Там находилось тончайшей работы ожерелье из золотых листочков в виде лозы, усыпанной изумрудными цветами. Под стать ожерелью была и диадема — одно из самых изысканных произведений ювелирного искусства, какие мне когда-либо доводилось видеть. Должно быть, сокровища стоили годовой дани богатого города.

— Прекрасная работа.

Я достала ожерелье; оно было тяжелым, но края листочков так отполированы, что не цеплялись ни за шелк, ни за кожу.

— Но какое отношение оно имеет к…

— Я приготовил его как свадебный подарок.

— Ожерелье еще ничего не доказывает.

— Само по себе — нет. Но в комплекте к нему прилагается вот что.

Он извлек еще одну шкатулочку, гораздо меньше, и тоже вручил ее мне.

В ней лежало золотое кольцо с печаткой и изображением его предка Геракла. Очень маленькое кольцо.

— Я спросил сделать его по твоему пальцу. Как обручальное кольцо.

Действительно, то был не обычный перстень, а новое сияющее кольцо, слишком маленькое для мужчины.

— Видишь, ты испортила мой сюрприз, — полушутя сказал он.

— Ты точно решил на мне жениться?

— Да. А почему тебе это кажется невероятным?

— Потому что ты отказался от меня, будучи свободным. А теперь, когда ты женат…

— Ах, вот оно что. Может быть, как раз это и подвигло меня к такому решению!

Он смеялся.

— Не шути!

Его улыбка растаяла.

— Какие тут шутки, я говорю серьезно. Богам ведомо, что решение далось мне нелегко, но я принял его еще до того, как приехал сюда. Теперь дело за твоим согласием.

Надо же, все-таки не я удивила его, а он меня. Я такого не ожидала.

— Да. Я согласна.

Антоний взял ожерелье и застегнул его на моей шее.

— Тогда надень его.

Прохладный металл лег на мою кожу как воротник. Он наклонился и поцеловал мою шею как раз над ожерельем, а потом взял меня за руку и стал надевать на мой палец кольцо.

— Нет, — сказала я. — Пока не надо. Это дурная примета. Не раньше, чем…

Он обнял меня, пробежался руками вверх и вниз по моей спине. У меня перехватило дыхание, я вздрогнула, но потом положила руки ему на грудь и с усилием отодвинулась от него.

— Нет, — сказала я. — Близости между нами не будет, пока мы не поженимся.

Это заявление стоило мне огромного напряжения воли, но я справилась, отстранилась на безопасное расстояние и перевела дух. Сердце билось так сильно, что ожерелье едва не подскакивало.