— Он хочет провести меня по улицам в своем триумфе, — ответила я за него. — Не бойся сказать то, что я и так знаю. Ты уверен насчет его планов?

— Полностью. Он задумал грандиозные празднества. Три триумфа подряд — один в честь Иллирии, один в честь Актия и последний в ознаменование захвата Египта. Ты должна стать украшением праздника, его главным трофеем…

— Ну конечно, я ведь могу сыграть двойную роль, принять участие в двух шествиях. Ведь он уверяет, что с гражданскими войнами давно покончено, а при Актии римляне сражались не против римлян, а против египтян, — проговорила я с горькой иронией.

— Да, возможно, тебе придется принять участие в обоих шествиях, — печально признал Долабелла.

— Спасибо за предупреждение.

Итак, три дня!

— Жаль, что мне пришлось сказать это, но я подумал, что оставить тебя в неведении жестоко и несправедливо.

— Да. Спасибо за то, что ты это понял.

Три дня!

— Если я могу что-то сделать…

— Да, есть кое-что. Я намерена обратиться к Октавиану с письменным прошением, а тебя попрошу передать его и постараться убедить выполнить то, о чем я прошу. Для меня это очень важно, жизненно важно.

Со странным спокойствием я направилась к письменному столу, расправила папирус и принялась подбирать нужные слова. Времени у меня было очень мало. Бдительность стражи необходимо усыпить, как и бдительность Октавиана. Караульные должны ослабить надзор.

Я вручила записку Долабелле, который внимательно прочитал ее и кивнул.

— Я сделаю все, что в моих силах, госпожа.

— Это очень важно для меня. Я не могу отплыть, не сотворив последнего обряда. Он не может быть настолько жестоким, чтобы отказать в этом. Тем более я никуда не денусь: солдаты проводят меня до самого мавзолея.

Именно «до мавзолея» — внутрь они не войдут. Будут охранять вход и, разумеется, проверять приносимую туда пищу. А то, от чего они обязаны меня оградить, уже дожидается меня внутри.

Пусть же корзина пока постоит там, где ее спрятали.

— Это печальная обязанность, госпожа, но я еще раз обещаю сделать все, что в моих силах.

— Тебе не следует печалиться. Я сама довела себя до нынешнего положения, твоей вины тут нет. Напротив, — я коснулась его руки, — твоя доброта помогла мне легче переносить мою участь. А теперь иди, выполни мою просьбу.

Он кивнул, потом быстро повернулся и ушел.

Так мало времени! Я спешно призывала друзей — ибо эти люди были моими друзьями, а не просто свитой — обратно в комнату. Предстоящее не было тайной ни для кого из них, кроме Олимпия. (Прости, мой друг!) С ним мне следовало проявлять осторожность.

— Ну, что там? — осведомился Мардиан.

Его обычно невозмутимый голос звучал взволнованно. Следом за ним в комнату вошли остальные.

— Долабелла оказал мне любезность: он сообщил о намерении Октавиана посадить меня на корабль и отправить в Рим. Для участия в его триумфе.

«О боги! — про себя взмолилась я. — Только бы никаких бессмысленных воплей ужаса и негодования!»

Боги мне вняли: мои спутники восприняли известие с суровым спокойствием, ограничившись понимающими кивками.

— Мы тебя подготовим, — промолвила Хармиона.

Все поняли, что она имела в виду. Все, кроме Олимпия.

— Сам Октавиан не любит моря, он отправится в Рим по суше, — продолжила я, думая о том, что однажды я уже совершила морское путешествие навстречу другой судьбе. Повторять этот путь теперь я не намерена. — Если мы уедем одновременно, я вполне могу прибыть в Рим раньше его.

— А когда намечается отъезд? — осведомилась Хармиона.

— Через три дня, — ответила я и повернулась к Олимпию. — Друг мой, теперь я попрошу тебя вернуться домой к жене. Ты единственный из нас, у кого есть семья за пределами дворца. Пожалуйста, иди. Для меня ты уже сделал все возможное — видишь, как все зажило?

— Нет, я останусь рядом с тобой, пока корабль не поднимет паруса, — попытался возразить он.

— Ничего подобного! Или ты забыл, что я дала тебе поручение? Сейчас важно, чтобы ты покинул нас и держался по возможности подальше. Свитки уже у тебя, кроме последнего, который я дописываю и закончу до своего отъезда. Будь готов явиться за ним и присоединить его к остальным: он будет там же, где прочие мои вещи. Я оставлю письменное распоряжение, чтобы тебя к ним допустили. Римляне выполнят мою волю. Выполни и ты свое обещание. Помни — Филы и Мероэ! Я полагаюсь на тебя.

Он схватил меня за руки и сжал их с такой силой, что мне стало больно.

— Я не могу просто уйти, покинуть дворец и вернуться в Мусейон!

Я глубоко заглянула ему в глаза, чтобы он не только услышал, но и прочувствовал мой приказ.

— Ты должен. — Я помедлила и добавила: — Твои здешние обязанности выполнены. Но твой долг передо мной — нет. Не подведи меня.

— Неужели вот так просто все закончится? — горько спросил Олимпий.

— А по-твоему, будет лучше, если мы станем себя мучить?

Он выпустил мои руки, еще некоторое время не сводил с меня своего ястребиного взгляда, но потом что-то в нем надломилось, он подался вперед, обнял и поцеловал меня. Его щеки были мокрые.

— Прощай, моя дорогая, — промолвил Олимпий. — До сего часа я заботился о том, чтобы ты была жива и здорова. Теперь… теперь мне приходится поручить тебя богам.

Он отстранился, повернулся ко мне спиной и решительно направился к выходу.

— Ты все делал правильно, — сказала я ему вслед, — ибо я долго шла к этому часу.

Он вышел из комнаты, пошатываясь, словно от боли. Снаружи донесся приглушенный разговор между ним и римскими стражниками. У них не было приказа не выпускать моего врача, и Олимпию позволили уйти.

Только окончательно удостоверившись, что он ушел (как это печально!), я подозвала троих оставшихся.

— Слушайте, — прошептала я так тихо, чтобы никто не мог нас подслушать. — Завтра мы осуществим наш план. Я попросила Октавиана разрешить мне посетить мавзолей и провести у гробницы Антония обряд прощания. Мы оденемся в лучшие платья и устроим поминальный пир для самых близких людей. Вы меня поняли? Я пошлю за своей короной и драгоценностями, попрошу Октавиана одолжить их мне на время. Он не откажет. И тогда мы будем готовы отбыть в наше путешествие.

— В Рим? — спросил Мардиан, иронически скривившись, но достаточно громко, чтобы его услышали за дверью.

— Да, мы смиренно отправимся в Рим, — ответила я, улыбаясь. — Все вместе.

— В таком случае надо приступать к подготовке, — заметила Ирас.

— Да. Помоги мне выбрать наряд. Подходящий для самого важного события в моей жизни.

Я была благодарна Октавиану за то, что он прислал мне всю мою одежду: нам есть из чего выбрать. По крайней мере, есть чем заняться в оставшиеся часы.

Хармиона молча доставала платье за платьем, встряхивала, расправляла и, подняв за плечи, показывала мне. Она только что закончила их складывать — как оказалось, напрасно. Жаль, но это мелочь, лишь сопутствующая настоящей печали.

Сколько раз я проделывала это? Сколько раз выбирала наряд перед пиром или приемом? С каждым из платьев связано какое-то воспоминание, каждое хранит отголосок какого-то события, но ни одно не соответствовало тому, что мне предстоит.

Шуршащие, шепчущие шелка, переливающиеся цвета: белый, желтый, папоротниковый, маковый, синий, как море у подножия маяка. Каждый наряд в свое время дарил радость моему сердцу, но ни один не подходил для… для этого. Мне было нужно то самое платье, в котором я в последний раз предстала перед Исидой.

— Вот!

Оно было там, ни разу не надетое после того дня. Ярко-зеленое — столь яркое, что рядом с ним изумруды показались бы грязными, а трава — тусклой. Неистово зеленое, как зелены поля Египта, сияющие на солнце под благосклонным оком Ра.