— Шутишь? — ухмыльнулся я.
— Обалдеть! — вновь повторила она. — Эк ведь крутой ты маленький мерзавчик!
Кендал заходил проведать меня по меньшей мере дважды в день. Так трясся надо мной, как будто я двухлетний младенец; щупал мне лоб, спрашивал, не хочу ли я того или этого, мягко поругивал — дескать, много курю и совсем о себе не думаю.
— Разве так можно, мистер Бигелоу! Так много ведь поставлено на карту, — говорил он.
А я отвечаю:
— Да, сэр, мистер Кендал. Я понимаю.
Можно подумать, в той морозильной камере уже многие себя позапирали и нет сомнений, что такое приключение я себе устроил по собственному идиотизму. Нисколько не сомневался он и в том, что это я зачем-то оставил незапертой боковую дверь пекарни.
Я, конечно, с ним не спорил. Не напоминал ему, что он сделал это сам, когда проверял, хорошо ли подходит новый ключ.
Обычно Кендал так подгадывал с посещением, чтобы оказаться у меня одновременно с доктором, но много они с доктором не общались, не то что в первые два визита. О том, что со мной дело плохо, Кендал и слышать не хотел, но Додсон был не из тех, кто потакает собеседнику. Поэтому после первых двух визитов, когда Кендал спорил с ним и называл его пессимистом, доктор стал суров и большей частью помалкивал. Вообще ничего не говорил, кроме того, что я, конечно, поправлюсь — на сей раз, но… Этим своим «но» он заканчивал чуть не каждое высказывание.
Лицо Кендала становилось красным, он начинал раздраженно пыхтеть, глядя на доктора с выражением свирепой ненависти, пока тот не выходил из комнаты.
— Он просто пессимист, — возмущенно повторял он. — Во всем видит темную сторону. Ведь вам действительнолучше, не правда ли, мистер Бигелоу?
— Конечно. Конечно, я в полном порядке, мистер Кендал, — отвечал я.
В четверг вечером он раз десять меня спросил, правда ли, что мне уже лучше, и вполне ли я уверен, что завтра встану. После чего надолго умолк. А когда вновь со мной заговорил, речь пошла о том домике, который у него в Канаде.
— Он может очень вам пригодиться, мистер Бигелоу. То есть в том случае, если состояние вашего здоровья настолько ухудшится, что вы не сможете выполнить здесь… гм… то, что наметили.
— Да я в порядке, — возразил я. — Все свои планы я выполню, мистер Кендал.
— Нисколько не сомневаюсь. Было бы трагично, если бы вам это не удалось. Но все-таки если вдруг… Вам он подошел бы идеально, мистер Бигелоу. Взяли бы мою машину, а жизнь там очень дешевая, и потом… Как я понимаю, кое-какие деньги у вас есть, но я был бы счастлив помочь, если возникнут какие-то…
— Да ну, ведь почти все, что я выручил за автозаправку, по-прежнему при мне, — отозвался я. — Но вам, конечно, за такое предложение спасибо…
— Не за что. Вы можете смело рассчитывать на всякую помощь, какую я только смогу оказать. Что скажете, мистер Бигелоу, по поводу такого более-менее приятного решения при столь неприятном повороте событий? Там у вас будет полный покой и самые предпочтительные условия для отдыха и учебы. Ближайший город в сорока милях — на машине вполне в пределах досягаемости, но достаточно далеко, чтобы никто вашего уединения не нарушал. Как это вам, а?
Звучит здорово. Местечко лучше не придумаешь — чтобы кого-нибудь ухайдакать, как ухайдакают меня, если я завалю тут свою работу.
— Звучит неплохо, — сказал я. — Но как же я туда поеду? Я остаюсь здесь, буду ходить на занятия и… и делать все остальное, как планировал.
— Разумеется. Несомненно, — закивал он и поднялся уходить. — Я так… в качестве пищи для размышления.
Что ж, я стал размышлять.
До того доразмышлялся, что еле заснул в час ночи.
Следующий день — ну, то есть после тех вечерних размышлений — был пятница. А я все еще слабый, выжатый как лимон, но понимаю: валяться хватит, все, хорэ отлеживаться. А то Фэй опять задергается. Да и Кендал усомнится в моей дальнейшей дееспособности. А если сомнения появятся у него, скоро дойдут и до Босса.
Я встал рано, чтобы одеться без спешки, и позавтракал с Кендалом. Одновременно с ним вышел из дому, направился в колледж.
В первое утро — когда это было-то? в понедельник? — на других студентов я внимания не обращал. Видел их, как не видеть — то мимо нас кто пройдет, то мы сквозь их стайки просачивались. Но особого впечатления они на меня не производили. В том смысле, что никак не трогали. Кендал был таким непринужденным и раскованным, что этим и меня заразил.
Теперь же, в пятницу утром, все по-другому. Я чувствовал себя дуб дубом.
Студенты шли к колледжу такой густой толпой — прямо демонстрация, ей-богу, а в самой ее середке — я. И при этом каким-то образом я отдельно. Я и всегда был сам по себе, есть кто-то впереди или сзади меня или нет, а тут тем более: они там, думая, что я не вижу, вовсю пересмеиваются, локтями втихаря друг дружку пихают, шепчутся и на меня искоса поглядывают. Еще бы, и прикид не тот, и сам какой-то не такой — во всем, куда ни кинь. Потому что во мне всегда все не так…
На первом же занятии препод с ходу повел себя так, будто видит меня впервые. Спросил, уверен ли я, что не ошибся классом, и пожелал узнать, чего это я пожаловал на занятия в разгар семестра. Он был из тех придурков, что спрашивают и спрашивают, не слушая ответов; а я вновь и вновь должен был объяснять, покуда остальные ухмылялись и оценивающе поглядывали.
Наконец уяснил. Вспомнил, как Кендал его со мной знакомил, и начал даже чуть не извиняться за забывчивость. Тем не менее все не так просто. Я отсутствовал три дня, поэтому должен сходить к декану, получить у него допуск на занятия.
Надо так надо, сходил получил (между собой, как я слышал, студенты это называют «билет на балет») и вернулся как раз секунд за тридцать до конца урока. Только уселся на место — звонок.
Тут все как с цепи сорвались. Можно подумать, большей радости у них не бывало в жизни.
Одну аудиторию я, кажется, раз десять обошел, прежде чем нашлось место, с которого меня бы не согнали, сказав, что оно уже кем-то занято. Только сяду, сразу подваливает очередной обормот: дескать, это его место, это он тут всегда сидит! Ясен пень, они так развлекались, стараясь выставить меня еще большим олухом, чем я и без них себя чувствовал; и что тут сделаешь? Так я и ходил из конца в конец помещения, пока препод, наконец проснувшийся, на какое-то место меня все же не определил.
На третьем занятии (которое как раз перед перерывом на ленч) вышло хуже всего. То был урок литературы, и все по очереди должны были по несколько абзацев прочесть вслух. Дошла очередь до меня, но из-за того, что говорить приходилось глядя вниз, у меня во рту слегка съехали с мест протезы. В результате все, что я произносил, звучало как детский лепет. Фырканье и смешки раздавались все громче, и кончилось тем, что препод велел мне прекратить и садиться.
— Очень забавно, Бигелоу, — сказал он, бросив на меня взгляд, от которого в любом вишневом саду замерзли бы завязи. — А что, о вашем таланте пародиста мистер Кендал знает?
Я пожал плечами, глупо ухмыльнувшись: что тут скажешь? А он нахмурился и кивком предложил начать чтение другому студенту. Чуть позже — хотя мне это «чуть» показалось вечностью — загремел звонок.
По пути на выход я остановился у его стола и объяснил про зубы. Он очень мило извинился, сказал, что ему жаль, он все неправильно понял и так далее. Так что это дело улажено: он не настучит на меня Кендалу. Но…
Я шел по коридору к выходу из здания с таким чувством, будто все только и делают, что смеются надо мной и меня обсуждают. Отчасти я это себе вообразил, но лишь отчасти. Колледж маленький, студентам до одури скучно, и, конечно же, слух обо мне разнесся мгновенно.
Я направился домой, по пути недоумевая, какого черта мне там нужно — есть все равно не смогу. Специально плелся боковыми проулками, от людей шарахался, сам себя за это ругая.
Она возникла из прохода между домами, как раз когда я собирался в этот проход юркнуть. Задним числом догадываюсь: не иначе специально там меня поджидала.
