— Вот так-то, Матильда. Теперь ты знаешь нечто такое, чего не знает ни одна живая душа на этом острове.

По его тону я почувствовала, что ему сейчас не по себе. Он выжидал, как будто желая что-то услышать в ответ. Но у меня не было секрета, которым я могла бы поделиться.

— Тогда до встречи, — сказал он.

Подмигнул мне и ушел.

До ближайшей деревни было восемь километров по берегу. Новости долетали до нас со всего острова. Сквозь джунгли, через горные перевалы. Вот только добрые вести закончились. Совсем. К нам приходили жуткие известия. Мы отказывались им верить. Будто бы на те деревни, что помогали повстанцам, обрушились жестокие гонения. Маленькие дети бегали и рассказывали, что людей сбрасывают из вертолетов прямо на верхушки деревьев. По недомыслию они решили, что это новая забава, и были не прочь испытать ее на себе. По детской болтовне можно было судить, как развязались языки у наших родителей. Но самое страшное от нас все же скрывали. То, что было не предназначено для наших ушей, читалось на обеспокоенных лицах родителей. И мы невольно вспоминали, как пес Черныш с распоротым брюхом лежал под палящим солнцем. Молитвенные собрания, которые посещала моя мама, становились все более многолюдными. Господь нам поможет. Надо только молиться. Получалось, что молитва — как щекотка. Рано или поздно Бог должен был посмотреть вниз и разобраться, чем его щекочут снизу.

Вечерами мама хранила тревожное молчание. Она мысленно отстраняла от себя дурные вести, чтобы освободить место для Бога. Как-то она спросила, несет ли нам Лупоглаз Слово Божье.

— Мистер Уоттс не носит с собой Библию, — сказала я.

Ответ повис в воздухе как предательская угроза нашей безопасности. Вслед за тем мама обратилась к другому своему пристрастию: начала экзаменовать меня по истории нашего рода, заставляя вспоминать имена предков, рыб и птиц из нашего фамильного древа.

Экзамен я с треском провалила. У меня не было никаких зацепок, чтобы упомнить предков, хотя персонажи романа «Большие надежды» запоминались крепко-накрепко благодаря своим голосам. Они делились со мной своими мыслями, а порой, когда мистер Уоттс читал нам вслух, я даже видела их лица. Пип, мисс Хэвишем, Джо Гарджери были мне куда ближе, чем покойные родственники, да и здравствующие тоже — я ведь их в глаза не видела.

Маму не остановили мои многочисленные пробелы в знаниях. Она велела мне прочистить уши. Объявила, что мое сердце достойно жалости. У моего сердца, сказала она, выбор друзей небогат. Она изводила меня зубрежкой. Стояла над душой. Устраивала проверку за проверкой, но все напрасно. Тогда она зашла с другого боку. Подозреваю, на берегу ей попалось на глаза имя «ПИП», потому что однажды вечером, после моего очередного позора, она велела мне начертать на песке имена из нашего семейного древа.

На другой день я так и сделала; мама пришла с проверкой. Она сильно рассердилась, увидев рядом с именами наших родственников имя Пипа. Даже дернула меня за волосы.

Что на меня нашло — сама не знаю. Зачем я выставила себя дурочкой? К чему было включать имя вымышленного персонажа в список родни? Я-то знала ответы. Я точно знала, зачем так поступила. Но хватило ли у меня смелости отстоять свои убеждения? Опыт подсказывал: если даже я правильно отвечу на четыре пятых всех вопросов, мама непременно придерется к ошибкам. В конце концов мой язык не выдержал и развязался. А я только диву давалась: откуда у меня такая дерзость? Вот скажи, потребовала я, что ценнее: случайные и ничем не подтвержденные сведения о покойных родичах или же подробная и полная история одного человека, пусть вымышленного, такого как Пип?

Мама уничтожила меня ненавидящим взглядом. Вначале она даже ничего не ответила. Как видно, боялась раскрыть рот, чтобы не выплеснуть свою злобу. Я ждала оплеухи. Но вместо этого она принялась неистово взрывать ногой песок вокруг имени «ПИП». Когда от букв не осталось и следа, мама еще пнула воздух над тем местом, где только что было имя.

— Он нам не кровный родственник! — рявкнула она.

Допустим… Пип нам не родственник, продолжила я, но он для меня ближе все тех, чьи имена мне было приказано написать на песке. Мама хотела услышать совсем другое. Она уже нашла виноватого. Ее взгляд скользнул вдоль пляжа в направлении бывшего миссионерского дома.

На другой день Мейбл подняла руку и спросила, верит ли мистер Уоттс в Бога.

Воздев глаза кверху, мистер Уоттс обшарил взглядом потолок.

— Сложный вопрос, — вздохнул он. — Из числа тех, о которых я вас предупреждал.

Он вертел в руках книгу. Хотел найти то место, где мы остановились, но мыслями был далеко.

Тогда руку поднял Гилберт:

— А в дьявола?

Губы мистера Уоттса тронула едва заметная улыбка, а мне стало неловко и за одноклассников, и за учителя, который явно догадался, откуда берутся такие вопросы.

— Нет, — ответил он. — В дьявола точно не верю.

Маме я бы никогда в жизни этого не рассказала. Я же не дура. Но кто-то из ребят наверняка проболтался, и в тот же вечер молитвенное собрание заклеймило мистера Уоттса как еретика.

На следующее утро, когда мистер Уоттс собирался приступить к чтению, в класс ворвалась моя мама. На голове у нее был все тот же зеленый платок. Только теперь я поняла, почему она с ним не расставалась. Он придавал ей воинственный вид. Из-под своих тяжелых век мама враждебно глянула на мистера Уоттса и на мгновенье помедлила, заметив у него в руках «Большие надежды». Я испугалась, что она сейчас выхватит книгу и вобьет в нее кол. Но она только набрала полную грудь воздуха и объявила учителю, что имеет кое-какие информации (она всегда так говорила: «кое-какие информации»), которыми желает поделиться с учениками.

Мистер Уоттс вежливо закрыл «Большие надежды». Воспитанность была у него в крови. Он жестом предоставил маме слово, и она начала.

— Есть среди белых умники, которые не верят ни в Бога, ни в черта, — изрекла она, — потому как считают, что это необязательно. Вы удивитесь, но есть среди белых такие, кто считает, что достаточно поглядеть в окно — и можно не брать с собой в дорогу плащ. Перед тем как выйти в море, белый всегда убедится, что у него в лодке есть спасательный жилет, а бак заправлен под завязку, но ему не приходит в голову убедиться в прочности своей веры, которая точно так же дает защиту от житейских невзгод.

Она раскачивалась из стороны в сторону. Никогда раньше я не замечала в ней такой надменности.

— Взять хотя бы мистера Уоттса: он полагает, что ко всему готов. Но если это так, то человек, застреленный краснокожими, наверное, удивляется, как это он вовремя не заметил вертолет. Итак. Наказ всем нашим, в том числе и моему прекрасному цветку, Матильде: всегда носите в себе заветы Писания. Только так вы сможете спасти мистера Уоттса, ибо я к его спасению руку не приложу.

Мы все как один уставились на мистера Уоттса, чтобы понять, не обиделся ли он. К нашей радости, он только улыбался за спиной у моей мамы. А она, заметив, что ученики тоже заулыбались, пришла в бешенство. Я сгорала от стыда за ее речи, но при этом знала, что ее злость никак не связана с набожностью мистера Уоттса или с ее отсутствием. Мамина кровь кипела оттого, что какой-то белый мальчишка, Пип, занял главное место в моей жизни. А виноват в этом, по ее мнению, был не кто иной, как мистер Уоттс. Если она вознамерилась оскорбить нашего учителя и прижать его к ногтю, то из этой затеи, судя по его улыбке, ничего не вышло.

— Долорес, вы в очередной раз дали нам пищу для размышлений, — сказал мистер Уоттс.

Мама подозрительно зыркнула в его сторону. Я знала: до нее не доходит, что это за «пища». Наверное, она опасалась, что белый исподтишка бросил ей в лицо какое-то оскорбление. А если так, что подумают о ней дети?

— Это еще не все, — сказала мама.

Мистер Уоттс любезно дал ей возможность продолжить, а я вжалась в парту.