— Думаю, что да.

Елена громко вздохнула.

— Могли бы и посмотреть.

— Я и смотрю. — Скорее всего, решила Гейл, причина «ссылки» в том, что она спустилась в ту шахту. Впереди показался большой перекресток. Елена вопросительно посмотрела на нее, ожидая указаний.

— Куда?

— Вправо.

— Точно?

— Мы уже где-то близко. Так что либо вправо, либо влево.

— Где-то близко. Вправо или влево, — фыркнула Елена. — Хороший совет.

Гейл выглянула в окно. Хотелось спать, хотелось кофе. Впереди виднелось что-то похожее на строительную площадку: бетонная высотка с торчащей вверх и напоминающей паучьи лапки стальной арматурой.

— Наверное, вон оно.

— Наверное? А точнее нельзя?

— Я в Александрии в первый раз, — запротестовала Гейл. — Откуда мне знать?

Елена хмыкнула, покачала головой и, повернув влево, проехала через двойные ворота. Машина запрыгала по выбоинам. В конце проезда о чем-то оживленно беседовали трое египтян.

— Ибрагим, — пробормотала Елена с таким очевидным разочарованием, что Гейл с трудом спрятала улыбку.

Припарковались, Гейл открыла дверцу, проворно выскользнула из машины и остановилась, не зная, что делать дальше. Обычно она чувствовала себя вполне уверенно в подобных ситуациях, но сейчас ее смущала собственная некомпетентность. Ну какой из нее фотограф? Ощущая себя мошенницей и самозванкой и оттягивая момент разоблачения, она прошла к багажнику.

Спрятаться не удалось. Елена поправила костюм, прилепила к губам улыбку и решительно направилась к мужчинам.

— Ибрагим, — обратилась она к элегантно одетому египтянину. — Познакомьтесь, это Гейл.

— Наш многоуважаемый фотограф! Мы так вам признательны!

— Вообще-то я не…

— Гейл — прекрасный фотограф, — резко перебила ее Елена. — К тому же специалист по древним языкам.

— Великолепно! Замечательно! — Он кивнул в сторону двух своих товарищей, склонившихся над расстеленной на земле картой: — Мансур и Мохаммед. Мансур — моя правая рука. Руководит всеми нашими раскопками в Александрии. Не знаю, что бы я без него делал. А Мохаммед — прораб на этой стройке.

— Приятно познакомиться, — смущенно улыбнулась Гейл.

Мужчины оторвались от карты и вежливо кивнули. Ибрагим посмотрел на часы.

— Еще один подойдет позднее. Вы ведь знакомы с Огюстеном Паскалем?

Елена усмехнулась:

— Лично не встречались, но я о нем слышала.

Ибрагим кивнул.

— Он прекрасный подводный археолог.

— Я имела в виду другое.

— Ах вот оно что.

Ждать пришлось недолго — через пару минут у ворот затрещал мотоцикл. Восседающий на хромированном чудовище мужчина — лет тридцати с небольшим, с непокрытой головой и развевающимися волосами — ловко объехал ямки, заглушил мотор, сполз с седла и достал из кармана сигарету и бензиновую зажигалку.

— Опоздали, — заметил Ибрагим.

— Desole, [4]— ухмыльнулся мотоциклист, заслоняя ладонью язычок пламени. — Подвернулось кое-что.

— София, полагаю? — сухо спросил Мансур.

Огюстен хищно осклабился.

— Вы же знаете, что я никогда бы не позволил себе ничего такого в отношении своих студентов. — Елена отвернулась, пробормотав под нос какое-то греческое ругательство. — Что такое? — усмехнулся француз. — Может быть, вы просто видите то, что хотели бы увидеть, а?

— Я бы и хотела, — бросила в ответ гречанка, — да вы мешаете.

Мансур рассмеялся и похлопал Огюстена по плечу. Археолог, впрочем, ничуть не смутился и, окинув Елену оценивающим взглядом, одобрительно кивнул. Она и впрямь была на редкость красивая женщина, а румянец только шел ей на пользу. Гейл инстинктивно сжалась и отступила на полшага, ожидая неминуемого взрыва, но Ибрагим встал между гречанкой и французом и устало покачал головой.

— Что ж, пожалуй, начнем. Не возражаете?

Древние ступеньки, уходящие спиралью вниз, выглядели не слишком надежными, но спуск прошел без происшествий, и вскоре все уже стояли в ротонде. Под мусором проступала выложенная черными и белыми камешками мозаика. Гейл указала на нее Елене.

— Эпоха Птолемеев, — во всеуслышание объявила гречанка, опускаясь на корточки и сметая пыль. — Примерно середина третьего века до новой эры.

Огюстен ткнул пальцем в барельефы на стенах:

— А эти — римские.

— Хотите сказать, что я не могу распознать македонскую мозаику?

— Я лишь хочу сказать, что изображения римские.

Ибрагим поднял руки в примирительном жесте.

— А как вам такая версия? Сначала здесь хоронили знатных македонян, а потом, через триста лет, римляне превратили это место в свой некрополь.

— Тогда понятно, откуда взялась лестница, — неохотно признала Елена. — Македонцы предпочитали прямые линии и квадраты. Сооружений в форме спирали у них практически нет.

— И еще им пришлось бы расширять шахту для некрополя, — согласился Огюстен. — Для освещения и вентиляции, доставки тел и подъема камня. Вы, наверное, знаете, что камень они продавали строителям.

— Да, — язвительно ответила Елена, — это я знала. Спасибо.

Гейл уже не слушала, потому что смотрела, запрокинув голову вверх, на светлый кружок неба. Боже, и куда ее только занесло. Когда раскопки жестко ограничены по времени, работать нужно наверняка, риск недопустим. За две недели нужно сфотографировать всю мозаику, всю резьбу и вообще все, потому что потом доступ сюда будет скорее всего закрыт навсегда. Подобного рода артефакты требуют, чтобы с ними работал настоящий профессионал, человек разбирающийся, опытный, умеющий с первого взгляда определить значимость той или иной находки. А еще нужно дорогое оборудование, освещение. Она дернула Елену за рукав, но та, вероятно, догадавшись, о чем может пойти речь, только отмахнулась и проследовала за Мохаммедом во внутренний дворик македонского захоронения, где тусклая желтизна песчаника особенно выделялась рядом с белыми мраморными блоками фасада, четырьмя мраморными ионическими колоннами и проходящим поверху мраморным антаблементом. Они задержались на несколько секунд, любуясь прекрасной работой, и прошли дальше, через бронзовые двери.

— Посмотрите! — Мансур навел луч фонарика на стену. Все подошли поближе. На штукатурке проступала краска, хотя и ужасно выцветшая. В древности изображать на стенах погребений или рядом с ними важные сцены из жизни покойного было обычной, широко распространенной практикой. — Вы сможете это сфотографировать?

— Могу, только не уверена, что из этого получится, — грустно сказала Гейл, остро сознавая свою некомпетентность.

— Сначала их нужно хорошенько помыть, — сказал Огюстен. — И не жалейте воды. Сейчас пигмент едва заметен, но стоит его смочить, и краски мгновенно оживут, как прекрасные цветы после дождя. Вы уж мне поверьте.

— Только будьте поосторожнее с водой, — предупредил Мансур. — И со светом тоже. Штукатурка от тепла может пойти трещинами.

Гейл беспомощно посмотрела на Елену, которая тут же притворилась, что не замечает молящего взгляда, и осветила надпись, сделанную над порталом главного зала.

— «Акил из тридцати трех», — легко перевел Огюстен. Свет вдруг погас, и надпись пропала в темноте — Елена выронила фонарик и выругалась так неожиданно крепко, что Гейл даже удивилась.

Впрочем, надпись тут же появилась снова благодаря фонарику Ибрагима, и Огюстен смог прочитать ее всю.

— «Акил из тридцати трех. Лучший из всех и почитаемый выше многих».

— Это из Гомера, — негромко прокомментировала Гейл, и все повернулись к ней. Она зарделась от смущения. — Из «Илиады».

— Верно, — согласился француз. — По-моему, о каком-то парне по имени Главк.

— Вообще-то имя встречается дважды, — застенчиво добавила Гейл. — В первый раз речь идет о Главке, а во второй — об Ахиллесе.

— Ахиллес, Акил, — кивнул Ибрагим. — Наверное, он был о себе очень высокого мнения. — Все еще разглядывая надпись, он шагнул за Мохаммедом в главный зал, споткнулся и упал на колени. Все засмеялись. Ибрагим неуклюже поднялся, отряхнулся и развел руками.