— А куда вы его повезете?! — встревоженно спросила.

— Объясни, что с ним ничего страшного не случилось, — продолжил отец, не отвечая на мой вопрос. — Да, и лошадью займись.

Нет, это уже чересчур! Что, если родители не отвезут Люциуса в больницу, а он умрет? Их призовут к ответу, обвинят в преступной халатности или в убийстве… Фейт знает, что Люциус изувечен. Во избежание судебных исков устроители соревнований проверят, отвезли ли Люциуса в больницу. Что задумали родители? Их ведь могут посадить? И ради чего? Нет никакого смысла прятать Люциуса от врачей.

Спорить не было времени — Люциусу нужны покой, тепло… и врачи, которые знают, что делать с переломами, раздробленными ребрами и пробитыми легкими. Только бы отец не стал поить его экспериментальным травяным отваром на нашей кухне!.. Меня сковал ужас: авдруг родители и вправду хотят лечить Люциуса народными средствами?

Папин фургон проехал через парковку быстро, но стараясь не возбуждать подозрений и не слишком трясти несчастного Люциуса.

Облако пыли скрыло их из виду, рядом со мной появилась Фейт, Она уже успокоилась, хотя ее глаза покраснели от рыданий. С напряжением в голосе она спросила:

— Как думаешь, он…

— Все будет в порядке, — неожиданно легко солгала я, стараясь убедить Фейт. От этого зависела не только жизнь Люциуса, но и судьба моих родителей. — Он не так сильно покалечился, как кажется на первый взгляд.

— Правда? — с сомнением спросила Фейт. В ее взгляде читалась надежда, Я поняла, что она пытается мне поверить. В конце концов, ей не хотелось быть виноватой в травмах Люциуса — или в его смерти.

— Он даже смог сесть… — Я с усилием взглянула в голубые глаза Фейт. — И пошутил.

Напряжение сошло с ее лица, и я поняла, что она мне поверила: ей слишком хотелось избавиться от чувства вины.

— Наверное, мне показалось, что дело плохо, все произошло так быстро…

— Скорее всего, — согласилась я. — Поначалу и я испугалась.

Фейт смотрела на дорогу, нервно постукивая хлыстом по голенищу. Вырвать бы хлыст у нее из рук и втоптать в грязь! Неужели она не видела объявления на двери конюшни? Ответ был до смешного прост: Фейт Кросс не замечала ничего, кроме себя.

— Слушай, а почему не вызвали «скорую»? — спросила она.

Я и сама точно не знала. Скорее всего, потому, что Люциус считал себя вампиром. Впрочем, для Фейт нужно было придумать что-то другое.

— Люциус слишком много о себе воображает. Не хотел, чтобы все видели, как его увозят под вой сирен.

Зная Люциуса, этот ответ вполне можно было примат за чистую правду.

Фейт слегка улыбнулась, все еще глядя вслед фургону. Хлыст отстукивал четкий ритм по голенищу.

— Да, — сказала она скорей себе, чем мне. — Похоже, Люциус Владеску ничего не боится… И знает, чего хочет.

«Ты об этом и представления не имеешь», — подумала я.

К нам спешили люди. Я обернулась, готовая обманывать и дальше.

Я вернулась домой затемно, верхом на Красотке, объездными путями, сторонясь дорог, словно боялась преследования. И устроители соревнований, и Фейт предлагали мне помощь, но мне совершенно не хотелось, чтобы меня отвозили домой. Я устала отвечать на бесконечные вопросы о том, почему в местных больницах нет информации о юноше, покалеченном лошадью. Нашлось также много желающих поговорить с моими родителями, чего ни в коем случае нельзя было допустить. Не хватало еще, чтобы у нас дома обнаружили мертвого или умирающего Люциуса Владеску! И папу с пузырьком травяной настойки…

При этой мысли я пустила Красотку в галоп.

А вдруг Люциус умер? Что я почувствую — отчаяние, скорбь или… облегчение? Меня одинаково тревожило и состояние Люциуса, и опасность, которой подвергались мои родители.

Всю дорогу, пока мы с Красоткой спешили к дому родителей, я не могла избавиться от навязчивых дум, представляя себе самое ужасное. Казалось, что мы двигаемся слишком медленно, а мне хотелось лететь. Эйнштейн когда-то объяснил, что восприятие времени зависит от того, с какой силой человек чего- то ждет. Правильно? Вот она, относительность.

Время. Относительность. Наука.

Я попыталась сосредоточиться на этих понятиях и избавиться от тревожных мыслей, но снова и снова вспоминала кровь на рубашке Люциуса. Кровь, текущую у него изо рта. Алую кровь. Изо всех сил погоняя Красотку, я въехала во двор. При виде припаркованного у двери фургона я отбросила поводья и пулей вылетела из седла. У дома стояла еще одна машина — незнакомый старенький седан. В глубине одной из комнат горел свет.

Я мысленно пообещала Красотке при первой возможности расседлать ее и отвести на конюшню и со всех ног кинулась в дом.

— Мам! — крикнула я, захлопнув за собой дверь.

Мама вышла из гостиной и приложила палец к губам:

— Джессика, пожалуйста, не шуми.

— Что случилось? Как он? — Я попыталась пройти в комнату, но мама поймала меня за руку:

— Нет, Джессика. Не сейчас.

Я вопросительно посмотрела на нее.

— Все очень серьезно, однако есть повод надеяться, что Люциус поправится. За ним ухаживает лучший доктор… в данных обстоятельствах, — загадочно добавила она.

— Что значит «в данных обстоятельствах»? И чья машина стоит у дома?

Неужели родители так и не вызвали врача?

— Мы пригласили доктора Жольдоша.

— Да вы с ума сошли! Он же убьет Люциуса!

Доктор Жольдош, чокнутый венгр, потерял медицинскую лицензию за использование сомнительных народных снадобий. Здесь, в Штатах, разумные люди верят в настоящую медицину, поэтому жители округа игнорировали шарлатана, но мои родители продолжали с ним дружить. Они часто собирались втроем на нашей кухне и обсуждали преимущества альтернативных методов лечения.

— Доктор Жольдош понимает Люциуса и ему подобных, — сказала мама, обняв меня за плечи. — Ему можно доверять.

Мама произнесла последние слова таким тоном, что стало ясно: она говорит не только о том, можно ли доверить этому шарлатану жизнь Люциуса.

— Почему?

— Он будет молчать.

— Но почему? Почему мы должны молчать? Ты кровь видела? Сломанные ноги? Разбитые ребра? Люциус особенный… — Мама взяла меня за плечи и слегка тряхнула. — Просто поверь, Джессика. В больнице ему находиться небезопасно.

— А здесь безопасно? В нашей гостиной?

Мама отпустила меня и потерла глаза — должно быть, она очень устала.

— Да, здесь он в большей безопасности.

— Мам, у него внутреннее кровотечение. Даже мне это очевидно. Ему нужно переливание крови.

Мама кинула на меня странный взгляд, будто я ненароком сказала что-то важное:

— Совершенно верно, ему нужна кровь.

— Тогда отвезите его в больницу!

— Джессика, у Люциуса есть особенности, которых докторам не понять. Мы все обсудим позже, а сейчас мне надо к нему вернуться. Пожалуйста, ступай к себе и наберись терпения. Как только будут новости, я скажу.

Мама направилась к гостиной, из которой доносились голоса — разговаривали мой отец и доктор Жольдош, — и присоединилась к тайному обществу, плотно прикрыв дверь.

Напуганная и раздраженная, я поднялась наверх, совершенно забыв про бедную нерасседланную Красотку, и ей пришлось провести холодную ноябрьскую ночь возле конюшни. От тревоги я даже не вспомнила о лошади, которая несколько часов назад принесла мне славу. Вместо того чтобы позаботиться о Красотке, я забралась в постель и уставилась в потолок, пытаясь решить, что делать дальше.

Напряженно размышляя, не вызвать ли доктора самой, и заметила, что над гаражом, в комнате Люциуса, вспыхнул и тут же погас свет. Я выглянула в окно: к дому через лужайку бежал отец с каким-то свертком размером с коробку для обуви, но с закругленными уголками. Похоже на бандероль.

Когда отец скрылся в гостиной, я украдкой сошла вниз, стараясь не наступать на расшатанные половицы, и приоткрыла дверь — самую малость, чтобы видеть, что внутри.

Огонь в камине почти потух, но в приглушенном свете я все-таки кое-что рассмотрела. На длинном обеденном столе, который мы использовали в торжественных случаях, лежал Люциус, наполовину прикрытый белой простыней. Его лицо казалось безмятежным, губы не шевелились. Он был похож на мертвеца. На труп. Я никогда раньше не была на похоронах, но казаться мертвее, чем Люциус… даже не знаю, возможно ли это.