Восемь гудков. Девять. Десять. Он не хотел вешать трубку. Она должна быть там.

Наконец послышался отклик — очень тихий. Он поздоровался с ней по-французски, испытывая величайшее облегчение. Она дома.

— Джейк!

— Он самый, — ответил он снова по-французски, и дальше они продолжали говорить на этом языке.

— Где ты?

— В Ницце. В аэропорту. Ты все еще в состоянии безбрачия? — спросил он с нарочитой небрежностью, хотя это было очень существенно.

— Да. Где ты пропадал, дорогой? Я получила от тебя письмо девять месяцев назад.

То было очень длинное письмо, полное ностальгии и любви. И как она боялась, прощальное.

— Было дело. Опасное, успешное и, слава Богу, законченное.

В голосе Джейка она уловила усталость.

— Чего ради мы болтаем по телефону? Садись в машину и приезжай.

— У меня нога в скверном состоянии. Я не могу вести машину. Возьму такси.

— Не надо. Я приеду сама. Через сорок пять минут.

— Спасибо. Я тебя люблю.

Джулия приехала точно через сорок пять минут.

— Ты ужасно выглядишь, — сказала она, когда он сел в машину.

Его хромота была очень заметной. Одежда мятая и пыльная. Кожа на скулах натянута и блестит. Глаза потускнели.

Джулия включила нейтральную скорость, и Джейк поцеловал ее долгим, крепким и жадным поцелуем. Джулия ответила на поцелуй и обняла его. Он в этом нуждался. Она видела, что ему больно.

Им начали сигналить — сначала весело, потом раздраженно, и Джулия была вынуждена дать газ.

— Как ты узнал, что я здесь?

— Я не знал, но надеялся. Следовало бы предварительно позвонить, но когда я просмотрел расписание вылетов, то обнаружил, что ближайший рейс через полчаса. Сгреб свой паспорт и в путь. Подразумевается, что как раз сейчас я сижу на большом дипломатическом обеде. Но думаю, меня никто там не хватится. Я свое дело сделал. Я работал с Полом Эбботом. Ты его наверняка знаешь.

— Разумеется. Они с Фрэнком были друзьями. Если в деле участвовал Пол, значит, оно очень важное.

— Так и есть. Я тебе потом расскажу.

— Повторяю: ты выглядишь ужасно.

— А ты прекрасно.

Джейку очень нравилась вилла Джулии с великолепным видом на Средиземное море из всех окон, укрытая от дороги густыми зарослями и окруженная выкрашенной в веселый голубой цвет кованой решеткой. Никто из мужчин не имел доступа в это убежище Джулии, только Джейк, но она не говорила ему об этом.

В доме были две спальни для гостей, но ими никто не пользовался. Одежда Джейка висела рядом с платьями Джулии, стопки аккуратно выглаженного белья лежали на полках в ее шкафу.

— Я рад, что ты в ажиотаже уборки не повыкидывала все мои вещи.

— Давай-ка выбросим то, что надето на тебе сейчас. Отмокни в джакузи, потом я тебя накормлю.

— Разве ты моя матушка?

— Ни в коем случае! Я твоя жадная до наслаждений, требовательная любовница, и в таком статусе мне нет цены!

Тень беспокойства промелькнула на лице у Джейка при этих словах Джулии. Что-то произошло, подумала Джулия, близости между ними не будет. В свое время Джейк скажет ей все. Когда отдохнет.

Джулия смотрела, как он раздевается и бросает в кучу свою одежду, и увидела иное объяснение подмеченному ею беспокойству. Нога Джейка привела ее в ужас — красная, распухшая, в гнойных потеках. Боль была очевидной: когда он снимал с себя вполне просторные брюки, то морщился от каждого прикосновения ткани к телу. Вот почему они не смогут заниматься любовью. По крайней мере какое-то время.

— Джейк, что случилось?

— Я думаю, что оторвались сухожилия. Мне не следовало перенапрягаться. Нас ведь предупреждали, что такое может случиться.

Он сказал «нас». Это верно. Джулия тогда была с ним. Врачи предлагали либо ампутировать ногу, либо закрепить связки на коленном суставе. Ампутация считалась более радикальным решением проблемы — при условии пользования в дальнейшем хорошим протезом. Однако ногу пришлось бы отнять на уровне тазобедренного сустава. В то время Джулию при одной мысли об этом бросало в дрожь. Она содрогнулась и теперь.

Потом она подошла к Джейку и обняла его.

— Прости, — прошептала она.

Она все еще чувствовала себя в ответе за происшедшее с ним. Если бы только ее не тянуло с такой силой к чувственному, неграмотному семнадцатилетнему юноше. Останься он с ней в тот день… Предупреди она Фрэнка, что Джейк вернулся на базу…

— Это не твоя вина, Джулия. — Голос Джейка прозвучал необычайно серьезно; они обсуждали все это много раз и прежде. — Могло бы обойтись и без осложнений, будь у меня возможность больше отдыхать, лежать, держа ногу повыше, прикладывать лед. Но у них там и льда-то не было. Остается надеяться, что дело поправимое. Во всяком случае, стоит попытаться.

— Ты принимаешь обезболивающее?

Джулия помнила, что Джейк остерегался анальгетиков после того, как из-за приема морфина не почувствовал начала газовой гангрены.

— Нет. Однако я около девяти месяцев мечтал о коньяке.

— Это самое простое. Я также думаю дать тебе снотворное. Оно поможет тебе отдохнуть.

К концу первой недели боли в ноге у Джейка уменьшились. Наверное, он мог бы теперь и заниматься любовью.

Джулия ждала, понимая, что Джейку нужно принять решение. В конце концов он рассказал ей об уик-энде с Кэрри.

— Я мечтал о будущем с Кэролайн, но понимаю, что этого не может быть. Вероятно, я никогда больше с ней не увижусь. Но для меня сейчас еще слишком рано быть с кем-то еще, даже с тобой, при всей моей любви к тебе. — Джейк помолчал, потом слабо улыбнулся и добавил: — Я верен воспоминанию. Это безумие, правда?

— Вовсе нет, — сказала Джулия; Джейк так похож на Фрэнка — если уж отдает свое сердце, то без остатка. Она повторила с нежностью: — Не безумие. Просто радость. Очень-очень большая.

Они долго сидели и смотрели на Средиземное море, по спокойной синеве которого в разных направлениях двигались яхты и рейсовые пароходы.

— Возвращайся к ней, — произнесла наконец Джулия.

— Я уже тебе говорил, что мы расстались с миром. Она избавилась от меня, Джулия. Так лучше для нее.

— А ты? Что лучше для тебя?

— Это лучше для нас обоих. Другое невозможно.

Три недели отдыха, обезболивающие, коньяк и постоянный уход Джулии сделали свое дело. Опухоль и боли исчезли. Лицо обрело здоровый цвет, глаза — ясность, и впервые за последние годы Джейк казался полным надежд. Он с радостью говорил о своем будущем:

— Я намерен разобраться в делах наших компаний, твоих и моих, проверить, все ли в порядке. И не нуждаются ли некоторые из этих компаний в президенте.

— Ты воображаешь, что самое трудное и опасное дело — участие в переговорах о мире. Подожди, пока не попадешь на заседание совета директоров и не объявишь о своем плане руководить компанией. Это невероятно сложное и ответственное дело. А теперь мне стоило бы проверить, что там накопилось на коммутаторе моего отеля в Париже. Кто знает, сколько брокеров нажило язву желудка, дожидаясь моего ответного звонка?

— А разве сюда не переключают звонки с коммутатора?

Задав этот вопрос, Джейк вдруг сообразил, что телефон не звонил ни разу за все три недели. Вот почему они были такими спокойными — ни телефонных звонков, ни газет, ни телевизора.

— Нет, — ответила Джулия. — У них нет моего номера. Его нет вообще ни у кого.

Кроме тебя — вот что это значило.

Джейк наблюдал за тем, как она перебирает оставленные для нее на коммутаторе просьбы и поручения. Выражение любопытства и удовольствия, не сходившее с ее лица, пока она просматривала деловые и финансовые сообщения, внезапно сменилось озабоченностью. Она тщательно записала один номер и повторила его вслух для точности. По этому номеру она не звонила годы.

— Кто это?

— Стюарт Доусон. Срочный звонок. Три недели назад. Который час теперь в Вашингтоне?

Это был чисто риторический вопрос, поскольку Джулия уже набирала номер.

Прежде чем ответить на звонок, Стюарт бросил взгляд на часы. Три часа утра. Он сдвинул брови. Телефонные звонки среди ночи, как правило, не сулят ничего хорошего. Он включил ночник, сел и одновременно потянулся за телефонной трубкой и за карандашом.