То, что ей нужно было высказать Эдмунду, было, в сущности, совсем просто, но теперь она боялась, что не сумеет подобрать нужные слова. Сможет ли тесная рамка предложения вместить всю полноту правды? Но такова была теперь ее жизнь: один хотел ее, и она не совсем понимала почему; другой не хотел, и этого она тоже не понимала.

— У меня тут… — начала она.

Руки Эдмунда замерли. Он медленно оборачивался к ней, глаза его расширялись, точно от боли, а открытый рот зиял, будто провал.

— Эдмунд, — продолжила она сбивчиво, — у меня будет… Я, я…

Ее затрясло от унижения и неуверенности, и с громким, жутким всхлипом она договорила:

— Я не знаю, как мне теперь быть.

— Что он с тобой сделал?

С этими словами Эдмунд схватил киянку с такой силой, что у него покраснели костяшки на пальцах, как птица, взвился с места и побежал через поле, раскинув руки; головка киянки сияла под лунным светом. Сильные ноги и ветер легко несли его: он без всяких усилий поднимался в гору, точно стервятник, набиравший высоту, и бешено тряс головой.

Ошеломленная Линда стояла и думала только одно: «Эдмунд! Эдмунд!» Она не знала, куда он кинулся, почему побежал от нее. Он уже добрался до утеса и перемахнул через него стремительно, точно ласточка.

Линда помчалась следом, окликая его по имени. Ей показалось, что с берега донесся голос Эдмунда: «Ты ее больше пальцем не тронешь!»

Эдмунд звал Брудера, его голос отдавался от песка, и тут Линда поняла. Эдмунд представил себе, как она лежит в апельсиновой роще, а над ней склоняется Брудер. Похоже ли было то, что привиделось брату, на то, что видела она сама, — поздно ночью? В горячечной полудреме, с простыней, зажатой между ног?

Линда добежала до края утеса и крикнула:

— Эдмунд, стой! Оставь его!

Ведь Линда Стемп (Линди… Линди…) еще не призналась себе, что за нее уже все решено, что она сама уже все решила. Как же это случилось, а она об этом даже не знала?

— Судьба, — сказал Уиллис. — Ты и я — это судьба.

Снизу до нее, до верха утеса, ветер донес слабый отзвук голоса.

Линда стояла на самом краю, где круто обрывались скалы: спокойно поднимался прилив, чернел океан, белели барашки волн, разбивавшихся на мелкие брызги, блестевшие на остатках лестницы. Она спустилась на берег, но никого не застала. На мягком песке виднелись следы. Линда пошла по ним — к югу, за поворот, мимо Джелли-Бич. Ноги вязли в песке, она бежала, сбиваясь с дыхания, останавливалась и снова бежала.

Сначала Линда услышала их голоса, а потом увидела и их самих. «Не отнимешь ее у меня!» — воскликнул Эдмунд, послышался треск, как будто кололи дрова, шлепок, словно кто-то упал навзничь, потом песок сменился скалами, она добежала до Соборной бухты и сразу заметила их: поднятая рука Брудера быстро опускалась, как будто он что-то бросал; Эдмунд валился к ногам Брудера. Послышался неожиданный звук — как будто лопатой черпают грязную жижу. Над головой Эдмунда блеснуло что-то небольшое, похожее на монету, океан взревел, а потом все затихло. Она во все глаза смотрела на них, но не понимала, что видит.

Прошло много времени — недели, месяцы, потом годы, — и тогда только Линде стало ясно, что случилось.

Она стояла на самом краю утеса. Она слышала, как плачет в темноте Брудер. Ей он крикнул, чтобы она не подходила. Перепуганная Линда послушалась и, стоя на берегу, смотрела на две фигуры — одна стояла, другая лежала. Потом что-то подсказало ей, что нужно отвернуться. Она встала лицом на север и начала думать о бесконечной ленте берега, о бухтах, заливах и мысах, которые она огибает, и мысленно двигалась все вперед и вперед по этой ленте. Линда попробовала было приблизиться к Брудеру, но поскользнулась на облепленных водорослями камнях, поранила руку, запачкала кровью сорочку, а Брудер — черный силуэт на черном небе — заорал: «Линда, иди домой! Уходи отсюда!» — а потом добавил очень тихо — наверное, не хотел, чтобы она услышала: «Теперь ничего не поделаешь. Ты опоздала».

К концу зимы тысяча девятьсот сорок пятого года Эндрю Джексон Блэквуд еще не переехал в то место, которое миссис Ней называла «мечтой всей жизни».

— Такая возможность выпадает лишь раз, — сказала она, когда они совершенно случайно встретились на Колорадо-стрит.

Солнце стояло высоко, сезон дождей был позади. Она добавила еще, что с каждым месяцем мистер Брудер все неохотнее заговаривал о том, чтобы «избавиться», как она выразилась.

— Представьте только, мистер Блэквуд, вы — и хозяин Пасадены! Вы же проделали такой путь… Разве вы сами не говорили этого?

В этот момент — один из немногих — ее профессиональная напористость резанула ухо Блэквуда. Она косвенно допытывалась, есть ли у Блэквуда деньги, и даже ее шепот звучал как-то обидно. Блэквуд вежливо заверил ее, что денег у него достанет не только на ранчо Пасадена, но и на «Гнездовье кондора», если мистер Брудер вдруг возымеет желание продать и то и другое.

— И то и другое? Разом? Неплохая мысль, — откликнулась миссис Ней.

— В конце концов, ведь первой я заметил именно луковую ферму, — сказал он.

Они стояли на тротуаре перед витриной давно уже закрытого магазина Додсворта.

Миссис Ней ответила, что обещать ничего не будет, но все выяснит. С этими словами она распрощалась, потому что спешила на заседание по вопросу о том, что делать с многочисленными заброшенными домами, расположенными на Колорадо-стрит; эта группа прозвала себя «комитетом „С глаз долой!“» Но, отойдя немного, она развернулась на каблуках, забыв сообщить Блэквуду еще одну новость:

— А знаете, я ведь только что получила письмо от Джорджа! Рейх рушится даже быстрее, чем пишут газеты. К лету мальчики начнут возвращаться!

Она помахала конвертом из дорогой бумаги с фирменным знаком дорогой вашингтонской гостиницы. Ее улыбка лучилась счастьем от предвкушения скорого мира. После многих месяцев разлуки Черри успела стосковаться по мужу. Их отношения выстроились на удивление дружелюбно: Джордж и Черри Ней называли себя товарищами. Ее молодость прошла так, что гордиться было особенно нечем — подумаешь, носилась галопом, собирая всякие скабрезные истории! — но ведь и возможности выбора у нее были куда как ограниченны. Тогда Черри жила только за счет собственных слов: она была молода, отличалась острым умом, но не была особенно красива и не имела нужных связей: такой девушке, как Шарлотта Мосс, мир мало что мог предложить. Она старалась изо всех сил, хотя в минуты сожаления и признавалась себе, что и этого было недостаточно. Правда, она пришла на выручку Брудеру, когда он отчаянно нуждался в помощи, и почти в то же самое время встретила Джорджа; за считаные месяцы течение ее жизни круто повернуло. Она прекрасно понимала, что ее удача, ее везение пришло к ней просто так, и теперь, начиная очередное письмо к мужу, она неизменно обращалась к нему: «Мой самый дорогой друг!» — и говорила себе, что все же судьба ей улыбнулась.

— Всего хорошего, мистер Блэквуд.

— Всего хорошего, миссис Ней.

— Я уверена: совсем скоро мы с вами встретимся и все обговорим.

Следующее утро началось с хмурого, мутно-белесого рассвета, а прогноз погоды пообещал преждевременное наступление жары. Но потом на телефонный столб у обочины дома Блэквуда опустился белоголовый орлан. В его желтом крючковатом клюве было зажато что-то похожее на зеленую бумажку, и сначала Блэквуд подумал даже — доллар. Он обрадовался такому доброму знаку и кинулся за складным телескопом. Но при внимательном изучении оказалось, что это вовсе не доллар, а сухой лист вишневой березы. Символического в этом вроде бы ничего не было, но случай навел Блэквуда на размышления; он облачился в привычную, радостную самоуверенность и в ту же минуту, не снимая мятно-зеленой пижамы, решил: он добьется того, что будет считать своим самым главным достижением, которое останется в памяти, — он станет полновластным хозяином ранчо Пасадена. Он сделает его полезным, выгодным, идущим в ногу с современностью. Эта сделка навсегда изменит его судьбу — моментально вознесет на верхнюю ступень той самой лестницы, взбираясь по которой он столько раз ранил себе пальцы занозами. Все изменится теперь для Блэквуда; он станет совсем другим человеком, и миру ничего не останется, как принять его таким — совсем новым. Мир, до сих пор не слишком считавшийся с ним, забросает его приглашениями, которые почтальон будет аккуратно класть в его ящик, отмеченный красным флажком. Блэквуд посмотрелся в зеркало и увидел еще неясные черты этого нового человека.