Поездка в Сан-Диего оказалась пустой тратой времени. Блэквуд встретился с городскими чиновниками — законченными бюрократами — и поболтал с застройщиками, которые не очень-то шевелились в страхе перед «непонятными временами». Одна владелица строительной компании откровенно призналась, что пока приостановила работу. Картина складывалась нерадостная. Но молодой человек из Ошен-парка, всего лишь счетовод с большими амбициями и цепким взглядом, просветил Блэквуда насчет того, сколько стоит земля на побережье севернее Сан-Диего. Разговор оказался настолько интересным, что Блэквуд не задумываясь выставил молодому человеку второй бурбон, за ним и третий, а сам, потягивая золотистое пиво, слушал, как тот выбалтывает все, что знает о Северном округе. Его собеседник отметил, что искать надо в районе деревеньки с пышным названием Приморский Баден-Баден.

— Что-то я о такой не слышал, — сказал Блэквуд.

— То-то и оно! — ответил молодой человек. — О ней никто не слышал. Очень давно она славилась своим минеральным источником. Туда откуда только не приезжали — и воды попить, и покупаться. А потом случилась засуха, источник пересох, и все — гостиницы закрылись, фермеры разорились, про деревню почти забыли.

Информация оказалась бесценной, но из-за этого разговора Блэквуд двинулся в дорогу, только когда стемнело. Скорее всего, Брудер не станет возражать, если он заглянет к нему так поздно; да и с чего ему возражать? Спасибо молодому человеку с честным лицом — Блэквуд уже прикинул, какую небольшую, но вполне приличную сумму он предложит за «Гнездовье кондора». Ему не приходило в голову, что Брудер не станет его слушать; собственно, что может его удерживать? Ностальгия? Вряд ли. Блэквуд был уверен, что такому, как Брудер, не о чем было особо вспоминать.

Когда «империал-виктория» подкатила к ферме, лил дождь. Океан закрывала густая мгла, и как только Блэквуд вышел из машины, под его туфлями зачавкала грязь. Он слышал, как сердито грохочут волны, как бурный прилив бьется о скалы, таща за собой ленты морских водорослей и раковины моллюсков. «Да, неуютно здесь зимой, когда штормит», — подумал Блэквуд и постучал в дверь дома. Внутри горел свет, но ему никто не отпирал. Блэквуд заглянул в окно, увидел маленькую тусклую лампочку над кухонным столом — утром он ее не заметил — и почувствовал что-то вроде легкой досады: «Гнездовье Кондора» оказалось не таким уж осколком прошлого, как он подумал вначале. Блэквуд все же постучал в стекло, но в доме ничего даже не пошевелилось — только в очаге догорал огонь. Про себя он удивился, зачем это Брудеру понадобилось выходить из дому в такую погоду и зачем с ним могла бы пойти девушка. Косой соленый дождь немилосердно хлестал Блэквуда по лицу и шее, так что пришлось натянуть шляпу по самые уши. Он вдруг со страхом подумал, что вроде бы не до конца закрыл окно в своей «виктории», но вообще-то такая небрежность не была свойственна его натуре, и он успокоился, сказав себе, что это все из-за темени и дождя, мало-помалу превратившегося в град.

Блэквуд был уверен, что Брудер должен вот-вот появиться, и рассчитывал дождаться его, сидя за кухонным столом. У него было какое-то особое чувство относительно «Гнездовья кондора» — чувство, которое он назвал бы не иначе как обладанием, как будто передача этого места из рук в руки уже началась. Он повернул дверную ручку, но оказалось, что дверь заперта на замок.

— Кого-то ищете? — спросили сзади.

— Мистер Брудер… — начал было Блэквуд, но, обернувшись, понял, что обознался.

Перед ним стоял молодой человек с налипшими на шею мокрыми темными волосами. Щеки его пылали, как будто после долгого бега. На нем не было пальто, струи дождя лились с плеч прямо на небрежно залатанный комбинезон, на нагруднике которого было нашито сердце из ярко-красного атласа. Он был бос, и огромные ступни белели на дорожке, точно фонари.

— Он ведь вас больше не приглашал, — произнес молодой человек.

— Вы — сын мистера Брудера?

Молодой человек отрицательно покачал головой и велел Блэквуду идти за ним. Они обошли дом и оказались на заднем дворе, где ветер старался оборвать бельевую веревку и гнул к земле стволы сосен. Молодой человек заговорил, Блэквуд не расслышал его и крикнул: «Что-что?» — но тот снова покачал головой. Блэквуд подошел к обрыву и посмотрел вниз. Волны с грохотом разбивались о каменную стену; Блэквуд прикинул, что высотой она должна быть футов шестьдесят — семьдесят. Он смутно различал деревянную лестницу, спускавшуюся на берег. Вдруг ему представилось, как с этой лестницы падает человек; видение исчезло так же быстро, как и появилось, и мысленно Блэквуд отругал себя за то, что уставился в эту жуткую пучину.

— Не хотел бы оказаться сейчас в океане, — вслух произнес он, но молодой человек не поддержал разговор.

Он провел Блэквуда во второй дом, где было совсем темно — только угли тлели в камине. Когда за ними закрылась дверь, Блэквуд заметил, что здесь совсем не слышно грохота волн. Комната оказалась уютнее, чем в первом доме; каминную полку украшала резьба с изображением китов, на полке разместились книги и большие раковины — галиотисы, на овальном плетеном ковре стояли два деревянных кресла-качалки. Над входом кто-то повесил китовый ус, как будто флажок. В общем, было симпатично, но, конечно, сохранять этот дом для истории Блэквуд не стал бы. Он уже представил, как на этом месте строится новое бунгало с отдельным гаражом; один такой дом может окупить все это «Гнездовье кондора». Но пока еще это было весьма далекое будущее, Блэквуд решил начать со знакомства и протянул руку.

— Я знаю, кто вы, — сказал молодой человек.

— Да? Откуда же?

— Мне Брудер сказал.

— Очень любезно с его стороны. А вот я не знаю, кто вы.

— Я-то? Паломар Стемп. — Молодой человек произнес свое имя осторожно, как будто бы даже бережно.

— Паломар Стемп?

— Здесь меня зовут Пэл, — сказал он и опустился в кресло. От огня штанины начали сохнуть, и от них пошел пар. — А с Зиглиндой вы познакомились? — спросил Пэл и показал куда-то за спину Блэквуда.

На скамейке у окна точила ножи девушка, которую тот видел утром у стенда. Она провела лезвием по точильному кругу, и волосы упали ей на лицо. Блэквуду показалось, что это как раз охотничий нож с рукояткой в виде ноги оленя. Рядом с точильным кругом лежали еще ножи — с рукоятками, обтянутыми акульей кожей, и двумя лезвиями — и садовая ножовка, ржавая на конце.

— Ну как вы — всю рыбу продали? — поинтересовался Блэквуд.

— Он не захочет говорить с вами, — решительно сказала девушка.

Ей было лет девятнадцать-двадцать, руки у нее были сильные, вид задумчивый, а голос неожиданно низкий, как у мальчика-подростка.

— Вы брат и сестра?

Пэл покачал головой.

— Но ведь мистер Брудер отец кому-то из вас, так?

Девушка повела подбородком и сказала:

— Об этом сами узнавайте, мистер Блэквуд.

Она снова взялась за свое дело; тихое шуршание лезвия словно состязалось с раскатами шторма. Пэл отстегнул нагрудник комбинезона, тот свесился, атласное сердце перевернулось и скрылось у него на ногах. Он заложил руки за голову и прикрыл глаза. Дождь крепко приклеил тонкую хлопковую рубашку к его груди, и даже в этой полутьме Блэквуд различил маленькие острые соски Пэла и два темных пятна волос у него под мышками.

Блэквуд все стоял, не снимая пальто, и уже начал колебаться: может, ему все-таки уехать? До Пасадены еще не один час, а завтра на раннее утро он уже назначил встречу на старой ферме, где выращивают апельсины. Ему не удалось раздобыть новую автомобильную карту вместо той, клубной, которая улетела, но он не очень переживал из-за этого. С Брудером поговорить ему все же хотелось — если уж не обстоятельно, то хотя бы предложить, а там пусть подумает. Молодой счетовод после пятого или шестого бурбона запунцовел, точно пион, принялся расписывать прелести Северного округа и сказал, что если бы только у него были деньги, то он купил бы себе здесь ферму, а может, даже две. Счетовод все время повторял слово «нетронутое», и оно приклеилось к Блэквуду; на юге, да и в целом мире по пальцам можно было пересчитать такие места. Реклама в «Стар ньюс» тоже уверяла, что ранчо с заброшенными рощами в Пасадене совсем нетронутое. От этого слова, от свободы, которую оно сулило, сердце любого застройщика начинало стучать сильнее. Что может быть лучше, чем развернуться на пустом месте, превратить скромный лесок в приличный район. Осев в Калифорнии, Блэквуд не раз начинал застройку в таких вот нетронутых уголках — делил остатки ранчо Сан-Паскуаль, застраивал старые участки над Санта-Анитой и в начале каньона Итон, поле гречихи вокруг сгоревшего дотла отеля «Раймонд». Он знал: некоторые крутили пальцем у виска, когда он прокладывал дорогу в каньон, где водились одни койоты. Что такого особенного он находил в этом занятии — застройке? Точно он не мог бы определить; ему нравилось думать, что дело здесь не только в деньгах; может быть, ему льстил обычай, когда улице дают имя первого застройщика. Он уже представлял себе, как в «Гнездовье кондора» гордо сияет табличка с надписью «Блэквуд-лейн», обозначая улицу, одним концом упирающуюся прямо в океан, на которой в своих собственных домах живут с семьями человек двенадцать-пятнадцать демобилизованных (а может, и больше; смотря какая площадь у этого старого русла). Блэквуд — это вам не просто застройщик; он всегда придирчиво следил за стилем, а в Пасадене предпочитал испанский: красные черепичные крыши, патио, где журчит фонтанчик, стены, увитые бугенвиллеей. Он уже давно сообразил, что многим почему-то нравится этакий налет старины. А еще Блэквуд чувствовал, что, хоть и родился далеко отсюда, здешнюю землю он уважает больше, чем многие другие застройщики; но если подумать, много ли здесь было местных? Размышляя о «Гнездовье кондора», он представил себе, что, может быть, будет лучше, если Блэквуд-лейн будет походить на сельскую дорогу наподобие тех, что вьются в Англии по вересковым болотам, мимо домов под соломенными крышами с балками, выведенными наружу; нет, в Англии сам он никогда не был, а вот книги читать в молодости любил. Читать и еще собирать открытки.