Только она думала, что Дитер помнит одно — как стучать киянкой по жестянке да загибать край кружки. Можно сказать, впервые в жизни Линда поняла все совершенно неправильно: она думала, что любой человек может легко распрощаться со своим прошлым, стоит лишь попробовать стать кем-то новым. А ведь прошлое походило скорее на тину, лежащую на дне болота, когда слой накапливается за слоем, образуя черную жижу, и становится наконец таким глубоким, что может и засосать. Поэтому каждое утро после бессонной ночи Линда шла по старому руслу к берегу и забрасывала удочку. К восходу солнца ей на крючок попадалась краснохвостая эмбиотока или томкод с тремя плавниками, потом она боролась с молодой барракудой, соблазненной приманкой, и все забрасывала и забрасывала свою удочку, пока корзина не наполнялась доверху, киша живой рыбой.

К шестнадцати годам Линда лучше всех в Приморском Баден-Бадене научилась ловить лобстеров; поначалу ей это льстило, а потом она сильно об этом же пожалела. Не потому, что у нее было больше десяти буйков, — забрасывала она только один, желтый с красной полоской. И не потому, что на веревку она нанизывала с дюжину ловушек; нет, она опускала на дно от силы штук восемь корзин, прикрепляя их на удочку и погружая на илистое дно, как маленькие гробики. «Восемь, всего-то! — презрительно фыркнул как-то один рыбак. — У меня на буйке пятьдесят штук!» По правде говоря, Линда считалась лучшей охотницей за лобстерами в округе; у нее была особенная ловушка, о которой она никогда никому не говорила, и вовсе не из-за того, что это был какой-то там секрет, а просто некому было — разве что Эдмунду, да и то он сказал, что ему это не особо интересно. А если бы он спросил, то узнал бы, что ее ловушки длиннее, чем у всех, сделаны из тонких дубовых дощечек с такими широкими щелями между ними, что казалось, в подобную ловушку никого и поймать-то невозможно. Если такую ловушку темной ночью поднять на вытянутой руке, то, пожалуй, ничего и не увидишь. Вся штука была в том, как она устроена. Внутри ловушку разделяла пополам сетка, которую Линда вязала в бессонные ночи. Она была тоненькая, почти незаметная, и Эдмунд не раз запутывался в этой сетке, наваленной кучей между кроватями. Лобстер заплывал в ловушку и попадал в одну из половин — прихожую, как называла ее Линда. Потом он попадал во вторую половину, или кухню, где его ждала приманка. Приманка тоже была с секретом; неподалеку от «Гнездовья кондора» были настоящие заросли бурых водорослей, и внизу, у самых их корней, водились лангусты и крабы. За много лет Линда чего только не перепробовала — сельдь, сардину, макрель, голову и хребет золотистого окуня и даже слизняков. Но оказалось, что любимая еда лобстеров — это крабы. Поэтому каждый день Линда ловила штук восемь крабов и, разбивая их панцири, похожие на блюдца, готовила лобстерам угощение. Не было и дня — разве что зимой, в самые страшные штормы, — чтобы Линда не плавала среди зарослей бурых водорослей и не ловила крабов, раскладывая их затем по кухням.

Как-то весной тысяча девятьсот восемнадцатого года ей попался неслыханно большой лобстер: весы в разделочном цехе показали почти тридцать фунтов, а в длину он был фута три. Мистер Фляйшер тут же назвал его Лотти и нашел для Линды покупателя где-то в Пасадене — тот как раз готовил банкет в честь губернатора. К Линде пришла Шарлотта Мосс и начала расспрашивать о лобстере. Линда не скрыла от Шарлотты ничего, даже поделилась с ней секретом устройства ловушек и рассказала, для чего ей нужны крабы. Шарлотта была хрупкого сложения, ходила всегда очень осторожно, как будто давным-давно ей на ногу что-то упало и она навсегда охромела. Как ни старалась она укротить свою непослушную кудрявую шевелюру — то повязывала ее синей шелковой лентой, то горстями лила на голову средство для волос «Принцесса Сирокко», — для нее не нашлось ничего лучше, чем ножницы и бейсбольная кепка. Шарлотта смело расхаживала в брюках и в подходящем к ним жакете с эполетами и в ответ на все замечания отвечала своим любимым: «Да, вот так вот». Это и нравилось Линде в Шарлотте — не столько сама одежда, которая очень смахивала на военную форму, сколько взгляд на саму себя, готовность переделать себя в личность, которой ей хотелось стать.

Благодаря лобстеру Лотти открылось самое заветное желание Шарлотты — работать в газете; закусив губу, Шарлотта сидела во дворе, слушала рассказы Линды о сетях и крабах и прямо из «Гнездовья кондора» отнесла в редакцию баден-баденского еженедельника «Пчела» свою первую большую статью — в целую тысячу слов. Не прошло и пяти дней с самой удачной ловли в жизни Линды, как статья о том, что Линда — лучшая в целой округе, украсила первую полосу этой газеты. К сведению рыбаков, в статье подробно рассказывалось о секрете ее ловушек и больших крабах. Через год Линда, которая считала заросли бурых водорослей у «Гнездовья кондора» чем-то вроде своей собственности, обнаружила вокруг своего буйка двадцать три чужих, окрашенные в самые разные цвета. И даже раньше чем через год после обеда ей уже больше не попадались большие крабы; те, которые шли к ней в ловушку, были мельче — сначала это было почти незаметно, разве что панцирь у них был поуже. Потом то же началось с лобстерами — они неизменно ждали ее в кухне, вот только хвосты у них были не такие толстые, а усы — не такие длинные. Когда Линда приносила свой улов Маргарите, та взвешивала их с брезгливым выражением на полном лице и выдавала ей горсть монет, которая уменьшалась с каждым разом, а Линда отдавала все деньги Валенсии, оставляя себе по одному центу с каждого доллара, как и было уговорено между ними.

Денег она приносила все меньше, и к марту тысяча девятьсот девятнадцатого года, накануне дня рождения Зигмунда, Линда поняла, что никак не сможет купить брату подарок, о котором он просто мечтал: огромный атлас Калифорнии с вклеенными в него складными картами, красной шелковой закладкой и сафьяновой обложкой, украшенной золотыми буквами. Много месяцев она глядела на это роскошное издание, стоявшее на полке в магазине Маргариты, и когда наконец попросила разрешения посмотреть его, то удивлению Маргариты не было предела.

— Он, между прочим, двенадцать долларов стоит, — сказала она, удивленно приподняв брови, и продолжила: — Линда, мы ведь с тобой прекрасно знаем: раньше ты мне больше лобстеров приносила.

Линда заикнулась было, что атлас можно оставить за ней, пока она не выплатит всю его стоимость, но Маргарита не отступила от своего железного правила — никогда и ничего не продавать Стемпам в кредит.

— Люди они хорошие, — охотно поясняла она всем желающим, — только живут очень уж бедно, так что в долг отпускать им, пожалуй, и побоишься. Случись пожар или наводнение — и пожалуйста, они останутся ни с чем!

Тогда Линда решила, что сделает для Эдмунда пикник, пусть даже и совсем не роскошный: кроме нее самой, будут Эдмунд, Валенсия и Шарлотта Мосс, которая теперь вела в «Пчеле» еженедельную колонку под названием «Шепот моря».

В «Калифорнийском альманахе Роба Вагнера» Линда вычитала, что вечером, в день рождения Эдмунда, прилив будет низкий, а значит, места на берегу хватит. Целый день Линда провела на месте, которое все время занимала Валенсия, — стоя у плиты, мешала ложкой в кастрюле с курицей, приготовленной по-провански, жарила устриц, добавляла корни козельца в пончики. На песке она разостлала старое одеяло, сделала над ним навес, закрепив простыню на четырех удилищах. Сверху белый пузырь ткани был похож на парус шхуны, потерпевшей крушение и выброшенной на берег.

После обеда она сновала вверх и вниз по утесу, спустила на берег сэндвичи, кувшин с лимонадом, набрала сухих веток, чтобы развести костер. Будь на утесе лестница, все было бы гораздо легче, и ей снова пришло в голову, что надо бы купить досок, несколько ящиков гвоздей и сделать лестницу ступеней на сто; как-то раз, поздно ночью, Линда заговорила об этом с Эдмундом, но он лишь отвернулся и буркнул, чтобы она засыпала.