— В садах я бы построил кондоминиумы — на них сейчас бешеный спрос. Назвал бы Их как-нибудь вроде Блэкмен-Корт.

— Блэкмен-Корт? А кто такой этот Блэкмен?

— Я сказал «Блэкмен»? Так, друг, которого давно уже нет. Можно сказать — друг молодости. Я подумал — это может быть в его память.

— Вы слишком скромничаете, мистер Блэквуд.

— Хорошо, тогда я назову его Блэквуд-Корт.

— Звучит приятно, мистер Блэквуд. Такое название напомнит о прошлом, но не будет слишком уж сильно к нему привязано. Стыдно будет называть это место Терраса апельсиновой рощи или еще как-нибудь так. Зачем все время возвращаться к тому, с чем давным-давно покончено?

В груди у Блэквуда невыносимо закололо, вдруг вспомнились все до единого прегрешения против морали, которые до этой самой минуты он вовсе не считал такими уж серьезными преступлениями: испанские дворики, разодранные на склады; закатанные под асфальт водостоки; луга, на которых теснились мотели. Он подумал об Эдит Найт и о трех тысячах долларов, когда-то казавшихся немыслимой суммой. Не обещал ли он себе, прыгнув в поезд, который спешил на запад, навстречу весне: «С этими деньгами я не пропаду»?

— Похоже, план у вас отличный, мистер Блэквуд. Ваши и мои цели совпадают. Проложить шоссе по долине, застроить участок кондоминиумами… Да, это поможет вырвать Пасадену из прошлого. Избавиться от прошлого… Вы знаете, что мне больше всего нравится в вашей идее? — спросил Брудер.

— Что же?

— С террасы вы сможете обозревать дело рук своих. Хорошая у вас настанет жизнь, мистер Блэквуд… Я хочу, чтобы Пасадена досталась вам.

Это было произнесено так быстро, что Блэквуд сначала подумал, что не расслышал. Он осторожно произнес:

— Я тоже этого хочу.

— К концу недели вы должны собрать все деньги.

— Это будет нетрудно.

Зиглинда принесла им чай, и Блэквуд с Брудером посидели в тишине. Начался прилив, стало слышно, как об утес бьются волны. Брудер заговорил:

— Мы сговоримся, мистер Блэквуд.

— Сговоримся?

— Только одно условие.

— Какое же?

— С участком делайте, что вам заблагорассудится. Мне наплевать, что будет с домом и землей, раз уж вы снесете тут все подчистую…

Сожаление вкусом ржавчины отозвалось во рту Блэквуда.

— Оставьте только мавзолей.

— Мавзолей? — переспросил Блэквуд.

— Да, где она лежит. Я тоже там лягу.

С этими словами Брудер взял в рот коралловую подвеску и как маленький принялся посасывать ее. Он снова был весь в своих мыслях.

— Только как я узнаю, что вы сохраните мавзолей? — спросил он.

— Даю вам слово.

— Да, слово мужчины… Все, что я могу иметь. Все, что когда-либо имел.

Блэквуд подумал, что уже пора прощаться; за весь разговор он так и не понял, перешла Пасадена к нему или нет. Вообще-то перешла, но пока Блэквуд не знал об этом, и ему было неспокойно. Что станется с ним, Блэквудом, если столько месяцев пройдут для него впустую? Что, если эта банковская комиссия начнет действовать и вырвет ранчо из его цепких пальцев? Вот будет удар так удар, думал он; но когда через несколько дней в бардачке «империал-виктории» появился аккуратно сложенный договор, он не понимал до конца, как ему удалось такое трудное дело. Как там на прошлой неделе сказала ему миссис Ней? «Вы, кажется, сами себя еще не знаете, мистер Блэквуд».

Блэквуд прокашлялся и сказал:

— Можно последний вопрос, мистер Брудер?

Брудер не шелохнулся.

— Вот что очень давно не дает мне покоя…

— Выйди, Зиглинда, пожалуйста, — бросил Брудер.

Девушка прислонилась к прорезиненным плащам, свисавшим с крюка, сложила руки на груди и заявила, что никуда она не выйдет.

— Копия матери, — заметил Брудер. — Спрашивайте, мистер Блэквуд. Постараюсь ответить.

— Вопрос, в общем-то, личный. Вы не против?

— Против? А с чего я теперь должен быть против?

— Что случилось с Линдой?

— С ней все ясно, мистер Брудер. Вышла замуж, стала миссис Уиллис Пур. Все называли ее Линди.

— Почему вы допустили это?

— Я этого не хотел.

— Зачем же тогда вы написали ей и вызвали на ранчо.

— Чтобы она была со мной.

— Вы в ней ошиблись, мистер Брудер.

Блэквуд не рассчитывал, что Брудера так заденет это его замечание.

— Не знаю уж, почему я подумал, что у нее хватит терпения. Если бы она чуть подождала, настал бы день, когда мы поселились бы на ранчо вместе.

— Но что же с ней все-таки случилось?

— Зиглинда, выйди!

— Нет уж, — отрезала девушка, пододвинула стул к овальному коврику и села у огня.

Паломар вернулся в дом; от него несло рыбой, со штанов капало, он улегся прямо на ковер, как собака, когда хочет обсушиться, и положил голову у ног двоюродной сестры. Понятно, что Блэквуд никогда не видел ни Линду, ни Эдмунда, но теперь сходство просто бросалось в глаза.

— Вы правда хотите знать? — спросил Брудер.

Блэквуд ответил утвердительно.

— Тогда я расскажу вам. С ней случилось то, что случается с каждым, кто предает свое сердце… Только все было даже хуже.

— Хуже? — повторил Блэквуд.

— Сначала она предала меня.

— То есть, мистер Брудер?

— Что, до сих пор не догадались?

— Мне это непонятно. Как о вас с ней узнал капитан Пур? Кто ему сказал, что в ту ночь она будет купаться? По-моему, тогда-то ваша с ней судьба и переменилась.

— Весьма проницательно.

Блэквуд поблагодарил Брудера за комплимент и, воодушевившись, задал следующий вопрос:

— Линда сама рассказала обо всем капитану Пуру?

— Чтобы Линда рассказывала капитану Пуру о нашей единственной ночи вдвоем? Да на такое предательство даже у нее бы духу не хватило. Она по-другому себя повела, подлее.

— Так это Роза?

— Роза? Да нет! Роза была хорошая девушка. Она никому никогда не делала плохого. Правда, вот капитан Пур не задумывался, когда сделал плохо ей…

— Тогда как же, мистер Брудер? Как капитан Пур додумался переселить Линду к себе в дом? Как он догадался забрать ее у вас?

Брудер подался вперед. Дыхание у него стало неровным, глаза потускнели, руки задрожали, и Блэквуд подумал, что сейчас он подошел к краю смерти.

— Как, спрашиваете? — заговорил он. — Значит, миссис Ней не все вам рассказала. Возвращайтесь-ка в Пасадену, мистер Брудер, и попросите миссис Ней закончить эту историю. Пусть расскажет вам о Лолли Пур.

Вскоре Блэквуд уже тряс руку Брудера, не зная, что больше никогда не сможет этого сделать; яркий солнечный свет за дверями дома ослепил Блэквуда, и, когда глаза привыкли к свету, Блэквуд посмотрел через плечо и махнул рукой на прощание.

Июльским днем тысяча девятьсот тридцатого года, третьего подряд года страшной засухи, Линди Пур сидела за рулем «золотого жука» Уиллиса, направляясь через Мост самоубийц дальше, на запад. Солнце светило ей прямо в глаза, ее терзала обычная головная боль, отдававшаяся тяжелыми ударами в висках, и от этого — от отсвета и боли — она почти ничего не видела. Но на мосту негде было остановиться, и поэтому она притормаживала, сильно нажимая на педаль. Машина сзади яростно засигналила, Линди сделала водителю знак проезжать вперед, но он не мог этого сделать из-за встречного транспорта. Водитель снова нажал на клаксон; она заметила, что он от души ругается, раскрыв рот в ореоле рыжей, жесткой как проволока бороды. Он не переставая гудел и, когда встречных машин стало меньше, обогнал ее на узком мосту, бросая злобные взгляды и изрыгая гадости по адресу «бабы за рулем». Потом он исчез из виду, а Линди продолжала медленно ехать по мосту, вдыхая слабо чувствующийся запах старого русла, совсем пересохшего, потому что засуха продолжалась с самого двадцать восьмого года. Снизу поднималась белесая пыль, стадион «Розовая чаша» затих, пошел трещинами, опустел и, казалось, сам, как гигантский котел, излучал жару. Газеты писали, что температура еще поднимется до ста девяти градусов по Фаренгейту. Солнце нещадно жгло, пока она не добралась до западного конца моста и не укрылась в тени апельсиновой забегаловки.