— Откуда взялась эта репортерша?

— Кто, Черри? — спросила Лолли и поднесла палец с кольцом к подбородку. — Вообще-то, не знаю. Она здесь объявилась всего несколько лет назад. Но теперь в городе все ее читают.

— Вы знакомы? — спросила Линда.

— С Черри? Нет, конечно. Да с ней и не хочется знакомиться. Она за всеми наблюдает. Болтается где-нибудь за кустом гибискуса, подсматривает, подслушивает — вот такая работа. Никто с ней не хочет разговаривать. Даже на ее телефонные звонки никто не отвечает.

— Нет, кто-то с ней точно говорит, — возразил Уиллис. — Сливает же ей кто-то все эти новости.

— Горничные, вот кто, — сказала Лолли. — Они для всех просто беда. За этими горничными нужен глаз да глаз.

— К нашим это не относится, — уверенно произнес Уиллис.

— Да я бы этой Розе ни на грош не поверила.

— Надо быть добрее, сестренка. Роза хорошая девушка, и ты прекрасно это знаешь.

— Я уверена: именно она проболталась о моей анемии.

— Ах, сестренка, отложи свою газету и пошли-ка танцевать.

Уиллис вытянул Лолли с кресла-качалки, она жаловалась на свои ноги и говорила, что ей, вообще-то, не надо, что врач сказал… Но как только они начали тустеп, глаза ее сузились, губы сжались и она сосредоточилась на важном деле — танце на лоджии. В песне был длинный припев — «Веселее, веселее! Ты быстрей танцуй, быстрее!» — и каждый раз в этом месте Уиллис прижимал сестру к себе и опускал ее так низко, что она почти горизонтально нависала над полом, а ее волосы, выбившись из пучка, свисали, точно плоды с ветки. Линда смотрела на них и прикидывала, какова вероятность, что ее старая подруга Шарлотта Мосс и есть эта загадочная Болтушка Черри. Трудно было поверить, что всего за четыре года та сумела приобрести такое влияние, но, с другой стороны, разве не бывало так, что все вставало с ног на голову буквально за одну ночь? Ложишься в постель одним человеком, а встаешь уже совершенно другим. Может, так и надо? Отбросить прошлое, как грязь, которую уносит вода в сточной канаве?

Когда запись кончилась, Уиллис опустил сестру обратно в кресло-качалку. Лолли раскраснелась, грудь ее мерно опускалась и поднималась, дыхание успокаивалось, она осторожно промокала шею кружевным платочком и не сводила с Уиллиса своих светлых, все замечающих глаз.

— Теперь ваша очередь, — обратился он к Линде.

Она сделала было шаг к нему, но Лолли произнесла:

— Не хочет она танцевать с тобой. Она, наверное, думает, что мы какие-нибудь дурачки. Она слишком взрослая для таких увеселений.

Но Линда ответила, что ей очень хочется танцевать, и Уиллис не мешкая заключил ее в объятия и крепко прижал к себе. Его ладонь, которую он положил ей на спину, описывала небольшие круги, когда он повел ее в танце по лоджии, как будто он нащупал какое-то место на ее теле, о котором она и сама не знала; его сильные пальцы уверенно поглаживали ее кожу под дешевым тонким платьем. Линда заметила, что Уиллис даже не увидел вышивки; он смотрел как будто сквозь одежду, так, словно на ней совсем ничего не было.

И Линда закрыла глаза и представила, что ее держит Брудер, что это он кружит ее по лоджии. Даже не так — она видела более сложную картину: Брудер был капитаном Пуром, а капитан Пур — Брудером и они с Брудером живут вот так — вместе, но уединенно, в тишине укромного ранчо в долине. Ей было легко представить себе все это — целый мир, яркий и зеленый, стоял перед ее внутренним взором, очень далекий от действительности, но совершенно живой в воображении Линды, живой до самой мелкой мелочи.

Вечер продолжался, но каждый раз, когда Линда говорила, что ей пора, Уиллис подносил ей наполненную шампанским кружку и предлагал: «Еще один танец». Линда отказывалась, но он брал ее за руку, и она повиновалась, ей хотелось и уйти, и остаться, в ней боролись смешанные чувства. Уиллис ставил все новые пластинки и шел танцевать то с ней, то с Лолли. Если он танцевал с Линдой, Лолли утыкалась в колонку светских сплетен, зачитывала особенно удачные отрывки вслух, смеялась, точно кудахтала, хотя совсем не походила на квочку. А когда Уиллис приглашал на танец сестру, Линда прислонялась к столбу, слушала, как шуршат листья филодендрона и как тихо плещет фонтан. Где-то через час Уиллис сказал: «Все, не могу больше», с размаху сел на плетеную кушетку, потом лег, положив ноги на пол, похожий на подростка, перебравшего спиртного на вечеринке. Полежав так немного, он выпрямился, плеснул себе еще шампанского, добавил и Линде, а Лолли произнесла:

— Может, мне выпить чуточку сидра?

Но Уиллис быстро возразил:

— Сестренка, ты что? Доктор же велел тебе считать сахар. А что такое сидр? Сплошной сахар, и больше ничего.

— Наверное, ты прав.

С этими словами Лолли потянула за длинную шелковую ленту, которая свисала с потолка, и послышался колокольчик наподобие тех, что вешают у дверей магазинов. Она дергала за ленту, пока на лоджию торопливо не вбежала Роза и не спросила, что угодно мисс Пур.

Лолли спросила чаю. Уходя, Роза бросила на Линду такой взгляд, что ей стало стыдно, и Линда даже подумала, что Роза осудила ее за то, что она много о себе воображает. Ей хотелось крикнуть: «Он сам меня пригласил! Я не напрашивалась! Ей хотелось пойти в кухню с Розой и помочь ей делать чай; ей хотелось дотронуться до Розы и попросить: «Обещай мне, что не расскажешь об этом Брудеру! Я не хочу ничего скрывать, но ты ведь знаешь, какой он…» Но Роза развернулась и ушла слишком быстро, и Линда не успела сказать ни слова. Они с Брудером не могли догадаться, от кого Уиллис узнал об их ночи на узкой койке, и теперь Линда подумала, что, должно быть, от Розы.

— Она шпионит за нами, — сказала Линда Брудеру. — Это она ему доложила.

Но Брудер сжал ее руки, поцеловал в лоб и ответил:

— Не дури. Ты не знаешь Розу так же хорошо, как я. Это просто совпало. Он понятия не имеет, что произошло. Он человек подозрительный — заметил, что между нами что-то есть, вот и все. Поэтому он и переселил тебя в особняк. Не думай больше об этом и не вини Розу, Линда. Она хочет стать твоей подругой.

Но Линда ответила:

— Знаю я, какие подруги из таких, как Роза.

Брудер заметил ей, что это было сказано недобро, и добавил:

— Не люблю, когда ты такая жестокая.

Это больно задело Линду, она отшатнулась и ответила:

— Я не хотела. Ты прав. Я больше не буду думать так о Розе.

Но запретить себе Линда никак не могла; каждый день она про себя обвиняла Розу.

Пока они ждали, что Роза принесет чай, Лолли с Уиллисом принялись спорить о том, в чем, как показалось Линде, они не могли согласиться вот уже несколько дней: стоит ли мостить дорогу от въездных ворот, которая шла вверх по одной стороне холма, а затем опускалась по другой стороне, к дому для работников.

— Не могу я еще год жить в грязи, — говорила Лолли, молитвенно складывая руки.

— Тебя послушать, так грязь здесь стоит круглый год. Проходит сезон дождей, к февралю небо проясняется, грязь высыхает и становится не так уж плохо. Мы же не на востоке живем, в конце концов.

— Ну и что? Когда дорога грязная, по ней не пройдешь! Это даже опасно! — воскликнула она и положила свою руку на руку Линды, то ли подчеркивая свою мысль, то ли предупреждая ее о чем-то.

Уиллис опять поменял пластинку, запели братья Бабб — по словам Уиллиса, «настоящий джаз-банд из Гарлема!». Песня была о девушке по имени Мэгги, которая заблудилась где-то на перекрестке; пели братья вполголоса, их голоса кружили голову не хуже шампанского. Когда Роза принесла чайник, Линда спросила, не нужна ли ей помощь, но вопрос оказался неуместным — что ей сейчас еще было делать, как не разливать чай? «Утром увидимся», — сказала Роза; по лицу Уиллиса было видно, что он подумал — так отвечать Линде невежливо, пусть даже Роза сказала правду; разве что до утра с Линдой что-нибудь произойдет. «Только вот что?» — подумала она и напомнила себе, что непременно должна объяснить Розе, и Брудеру, и Хертсу со Слаем: именно ее, а не их совершенно случайно пригласили в эту комнату в конце холла. Она тут абсолютно ни при чем.