Небо становилось вечерним, печально-синим, они ехали вниз по аллее сада. Нижние ветки деревьев были подрезаны, и на каждом стволе белели цифры. Они были написаны в столбик и совершенно непонятны Линде:

Само собой, через несколько дней она разберется, что это за код. Сейчас она думала, что будет завтра, как начнется ее утро. Капитан Пур будет ждать, что она пустит воду в оросительный канал? Объяснит ли он, что ей нужно будет делать?

Уиллис поднес руку щитком к глазам и, осмотрев ранчо, сказал:

— Не вижу мальчишек.

Похоже, здесь давно никого не было — одни деревья и ароматные апельсины, ничего, кроме трех пустых перевернутых деревянных ящиков, и только они с Уиллисом. В вечернем свете их лица тускнели, и его лицо было похоже на свечу, мерцающую под стеклянным колпаком. Она чувствовала, как подкрадывается осенний холодок; Уиллис, дрожа, стоял рядом с ней.

— У нас не самое большое ранчо в Калифорнии, — сказал он. — Но наши апельсины любят все.

Его голос скрипнул и оборвался, свистнул тонко, как дудка, и Линду тронула эта его хрупкость и безразличие, с которым он потер свой шрам. Он был совсем не таким, каким она ожидала его увидеть: ковбоем с обожженным солнцем лицом, в запыленной широкополой шляпе и кожаном поясе с пряжкой, сделанной из лошадиной подковы.

— Сколько лет у вас это ранчо? — спросила она.

— Всю жизнь. Я ездил без седла, когда мне было четыре года, а когда исполнилось восемь, я выезжал и за границы Пасадены, миль за десять. С детства миллион апельсинов собрал, наверное.

Линда заметила, что костюм сидит на нем не очень хорошо — и на груди, и на бедрах он висел мешком, как будто сшит на вырост, но Линда легко представила себе его красивое лицо в пальто, рисованную рекламу которого она видела на кирпичной стене здания «Перкинс и Ледди» на Колорадо-стрит. Она закрыла глаза, и сразу же в памяти вспыхнуло все с этим связанное.

Они вернулись к дому для работников, и Уиллис сказал ей, что сбор урожая начнется через две недели и, когда приедут сборщики, готовить ей придется на сорок человек.

— Поесть они любят, — предупредил он. — Мексиканцы предпочитают фасоль, китайцы — рис, все просят кофе, а пить никому не разрешается. Если только заметите пьяного — обязательно говорите мне.

Они шли в ногу, спокойствие вечера действовало на них, воздух был густой от цитрусового запаха. Коричнево-рыжий ястреб Купера спокойно кружил над ними, расправив крылья. Она представила себе, как по норам разбегаются полевые мыши, когда ястреб разворачивался и стрелой несся вниз, как серая белка скачет по ветвям дуба. Линда опять посмотрела на ястреба и увидела, что в его когтях дергается от страха какая-то добыча.

Когда они дошли до упаковки, стало совсем темно. Через открытую дверь виднелись не работавшие еще ленты конвейера, оборудование для сортировки, гора ящиков. Уиллис сказал:

— Через две недели здесь чертям тошно станет.

Он добавил, что любит это время года на ранчо — пока еще нет приезжих с заплечными мешками и скатанными матрасами, показал ей на маленький домик по соседству, во дворе которого росла ива, и пояснил:

— Это китайский дом. Они любят жить отдельно.

Сейчас дом был пустой, но скоро все должно было измениться: отовсюду съезжалось семейство по фамилии Юань — братья, сыновья, отцы и седая как лунь общая прабабушка.

— Она их кормит, но иногда спит до рассвета, и Юани будут ходить к вам на завтрак, — сказал он.

Уиллис дотронулся до руки Линды, чтобы ее подбодрить, но пальцы у него были холодные. «У вас все получится», — сказал он. Ветерок подул на треугольник кожи, видневшийся в вырезе блузки Линды, и она почувствовала, что вечера здесь холоднее, а ночью, наверное, бывают и заморозки.

— Почти все работники спят здесь, в сарае, — пояснил Уиллис, — а Брудер, Хертс и Слаймейкер — в том доме, где ваша кухня.

Он указал, где дом; на его фасаде светились яркие желтые квадраты окон. За столом во дворе сидели двое мужчин, поставив на скамью ботинки и сняв с плеч подтяжки. Они курили дешевые сигареты, и красный огонек осветил их глаза — они смотрели, как подходят Линда и Уиллис. Не вставая с мест, оба поприветствовали хозяина, и Уиллис сказал:

— Вот, ребята, знакомьтесь с новой стряпухой.

Оба кивнули и продолжили рассуждать о том, как выиграть соревнование по бильярду. Один подбрасывал и ловил мелок.

— Это Тимми Слаймейкер, — сказал Уиллис, — а этот, худой, — Дейви Хертс.

Слаймейкер отбросил окурок, щелчком выбил из пачки новую сигарету и прикурил от садовой грелки, тепло пылавшей сбоку от него. После этого он бросил быстрый взгляд на Линду и спросил:

— Как зовут?

Услышав ответ, он сказал:

— Готовить, надеюсь, умеешь.

Дейви Хертс поднялся и поприветствовал Линду более почтительно; у него было узкое лицо с узким же носом, перепачканные в саже штаны и черные круги под глазами от усталости. Линда поняла, что он молод. Опершись рукой на стол, встал со своего места и Слаймейкер. Он ухмыльнулся, и за слоем жира и грязи, въевшейся в его ладони, Линда разглядела, что ему лет тридцать, не больше.

— Заливную курицу умеешь делать? — сразу подошел он к делу.

— Вы не знаете, где Брудер? — спросила Линда.

— Только сейчас вниз пошел, — ответил Хертс.

— Как Роза? — поинтересовался Уиллис.

Из дома послышался голос:

— Ничего с ней не случится. Так, легкий желудочный грипп.

В проеме двери появилась фигура, и Брудер вышел на свет грелки. Он почти не изменился с их последней встречи — только отрастил блестящую черную бороду; время как будто повернуло вспять, и Линда еле удержалась, чтобы не кинуться к нему.

— Как раз к ужину подгадали, — сказал он.

— Пожрать бы, — бросил Хертс.

— А что есть-то? — спросил Слаймейкер. — Печенку, бекон умеешь жарить?

Потом Линда узнала: Хертс и Слаймейкер — неразлучная парочка, ездили по всему Сан-Хоакину то на одно ранчо, то на другое, собирали клубнику, миндаль, зеленый салат и авокадо, пока не обосновались в Пасадене. Они жили вдвоем в одной из спален дома для работников, вытирались одним полотенцем, причесывались одной дешевой расческой с длинными зубцами; стоило одному дочитать газету, он тут же передавал ее другому, обведя предварительно кружком статьи о водоснабжении, полицейских рейдах в бильярдные, программе в местном театрике. Ни тот ни другой не отличались красноречием; напивался один — напивался и другой, печалились тоже оба одновременно, простывали зимой в одно и то же время, бухая в голос. Хертс был немного более задумчивым, и вскоре Линда заметила, что мрачное выражение лица свойственно ему больше, чем жизнерадостной, круглой как луна физиономии Слаймейкера. Оба не отличались хорошими манерами — частенько ходили небритыми, от них несло бурбоном, грязь из-под ногтей, казалось, никогда не исчезала, — но друг другу при этом они никогда не грубили, а больше всего Линду удивляло в Дейви Хертсе и Тимми Слаймейкере то, что при том количестве сплетен, которыми полнилось ранчо, о них никто ничего и никогда не говорил. Потом она спросила об этом Уиллиса, и он объяснил, в чем тут дело, — у каждого за голенищем был небольшой крупнокалиберный пистолет с ручкой из слоновой кости; пистолеты были совершенно одинаковые — пара. У Хертса и Слаймейкера была известная привычка наставлять пистолет на врага для защиты друга.

— Раз кто-то из них подстрелил работника, который полез на другого с вилами, — рассказал Уиллис, — тот умер на месте, и до сего дня ни Хертс, ни Слаймейкер не сознаются, кто нажал на спусковой крючок.

— Уиллис прокатил тебя? — спросил Брудер.

Она кивнула в ответ, и Уиллис сказал, что он проводит ее на кухню. Когда они проходили мимо Брудера, он отступил, до Линды донесся запах пота мужчины-труженика, она приостановилась, потом пошла дальше. «Будет еще время поговорить, когда все улягутся», — подумала она. Входя в дом, она услышала, как Слаймейкер спрашивает Брудера: «Как она, поправляется? Знаешь, что у нее такое?» — и поняла, что речь идет не о ней, а о Розе.