Это небольшое событие отвлекло Линду, и она даже не заметила, как мужской голос произнес:
— А вы, должно быть, Линда Стемп.
Она обернулась — ее удивило, что голос был не Брудера, — и спросила:
— Кто вы?
— Капитан Уиллис Пур.
Лацкан его пиджака украшала чайная роза, а с нагрудного кармана свисала военная медаль на темно-красной шелковой ленточке. Перед Линдой стоял молодой красавец, с головой правильной лепки, полными губами и такими голубыми и плоскими глазами, что казалось, будто их нарисовали. С таким лицом он был мечтой фотографов, его портрет украсил бы любую газету и понравился бы всем подписчикам — и молодым, и пожилым, и мужчинам, и женщинам.
— Где же Брудер?
— Задержали дела на ранчо. Он попросил меня съездить за вами на станцию и сказал, что вы не будете против. Надеюсь, вы не очень расстроились.
Линда недоверчиво покачала головой, сжала в руке сумку и подумала, не ошибка ли это. Она спросила, почему не смог приехать Брудер, и капитан ответил, что на ранчо заболела одна из девушек и Брудер ухаживал за ней.
— Она вдруг неважно себя почувствовала, и Брудер остался с ней, — пояснил он.
В медали капитана станция отражалась, точно в маленьком зеркале, и тут поезд тронулся, и порыв воздуха сорвал с его головы шляпу с желтой лентой и закинул ее в кусты; там же, рядом, опустилась и шляпка Линды, теперь уже без пера. Она потянулась, чтобы достать их, он потянулся вслед, стараясь достать разом обе шляпы. Потом он рукавом стряхнул с ее шляпки пыль и водрузил ее Линде на голову, но шляпку тут же сдуло снова.
— Добро пожаловать в Пасадену, — проговорил капитан Пур и склонился к ней.
На груди у него качнулась медаль, и Линда вдруг насторожилась: ей было неловко, неудобно рядом с капитаном Пуром, как в прошлом году в тот день, когда по Королевской дороге в «рено» на съемки в Соборную бухту проехала Мэри Пикфорд; ее прелестная кукольная головка плыла над полями, она махала белой как молоко ручкой, а фермеры и рыбаки громко охали и боялись, чтобы их жены не заметили, как их глаза загораются плотоядным огнем, а губы сводит от зависти и желания. Тогда это потрясло Линду — она точно знала, что никогда и никого не сможет так же поразить. Линда могла вызвать другое чувство — может быть, не столь яркое, но зато куда более глубокое, — но тогда она об этом еще не подозревала, как не подозревает маленькая девочка о безграничной гордости, которую вызывает у родителей.
— Капитан Пур, мне очень приятно, что вы приехали. Но я все-таки дождусь Брудера.
— Как угодно, — мягко ответил он, — но скоро он не приедет. Вместо себя он послал меня. У девушки что-то с желудком, и, насколько я знаю Брудера, сейчас он прикладывает ей ко лбу мокрое полотенце. Ваш приятель Брудер — очень добрый человек.
У нее, наверное, был совсем потерянный вид, потому что он тут же добавил:
— Все будет хорошо. Он мне говорил, как сильно хотелось ему вас встретить. Говорил, что вы отличная девушка.
— Просто не знаю, что теперь делать!
— Пойдемте же, я отвезу вас, — сказал капитан Пур и с этими словами взял ее под локоть и повел к желтой, скругленной, как спинка жука, скоростной машине.
Он усадил ее на пассажирское место, положил сумку в багажник. Потом запустил двигатель, «золотой жук» загудел и выехал на проезжую часть, где возчик фургона все гладил свою лошадь, стараясь ее успокоить.
— Брудер рассказывал мне, что вы никогда не бывали в Пасадене, — сказал капитан.
Линда утвердительно кивнула. Все вокруг было не свое, чужое, как будто она приехала куда-нибудь во Францию.
— Он, конечно, все вам здесь покажет до начала сбора урожая. Потом будет не до этого. Но если он не сможет, то это сделаю я. Вы же знаете, какой он бывает…
Линда этого не знала.
— Он в саду просто сбивается с ног. Если хотите, я покажу вам сады Буша, свожу на гору Лоу и на страусиную ферму… — Он помолчал немного и добавил: — Но конечно, если только вы хотите, мисс Стемп.
— Да, это было бы очень любезно с вашей стороны.
— Я хочу, чтобы вы чувствовали себя как дома. Мы на ранчо — одна большая семья.
Капитан Пур показал на Центральный парк, место сбора туристического клуба «Джентльмены»; в нем собирались фермеры из Айовы, которые в молодости выращивали кукурузу, а теперь ушли на покой. Теперь они развлекались тем, что кидали подковы, катали по земле шары и, посасывая глиняные трубки, судачили о тяжбах местного значения, про которые писала городская газета. Машина проехала мимо отеля «Грин» — особняка в мавританском стиле, покрытого светло-желтой штукатуркой, где сходились избранные, чтобы выпить чаю со льдом.
— Вы видели фотографию Тедди Рузвельта, когда он приезжал к нам в Пасадену? — спросил капитан Пур.
Но, кроме открыток Брудера, Линда не видела ничего. Отель «Грин» возносился над городским кварталом, его северные башенки прикрывали круглые парусиновые навесы. Тонкая, кружевная резьба по песчанику и тиковому дереву украшала балконы и окна, выполненные в виде кленовых листьев. Складные навесы спасали гостей от жары; Линда подумала, что они, верно, богаты, так богаты, что ей это трудно было вообразить. У нее на поясе, под блузкой, висел матерчатый кошелек с монетами — тяжелый, немаленький, размером с зародыш, и пока Линда не оказалась рядом с капитаном Пуром, она считала себя сравнительно обеспеченной. А теперь кошелек с монетами нелепо, заметно выпирал, и вся эта мелочь — серебряных долларов было совсем мало — казалась бесполезной и тяжелой.
Отель располагался в самом начале парка, рядом с фонтаном, обставленным по кругу скамейками, где после рабочего дня любили посидеть банковские клерки и конторщики электроэнергетической компании Пасадены; сплетни о начальниках, о сотрудницах, о женщинах в перчатках, которые звонили в медные звонки, перелетали со скамейки на скамейку стремительно, как сойки в сосновом лесу. Линда заметила, что и клерки, и конторщики, расстегнув мятые и плохо сидевшие на них пиджаки, отдыхали в тени отеля «Грин», а не на закрытой тентом веранде. Она быстро начала замечать все ступени лестницы.
Капитан Пур вдруг сказал:
— Да, мисс Стемп… Я очень попрошу вас называть меня Уиллис. Какой я вам капитан?
Она ответила, что не уверена, будет ли ей удобно это, но он настойчиво произнес:
— Вот такой я человек.
Тут он рассмеялся, как мальчишка, во весь рот, так что даже показалось, что зубов у него больше, чем у других; зубы были белые, ровные, улыбка прямо сияла. Он беспрестанно трогал медаль, как будто напоминая самому себе о днях былой славы, и, перехватив ее взгляд, смутился, как ребенок, которого застали любующимся на себя в зеркало.
Вскоре Линда узнала: если попросить капитана, что бывало часто, он принимается рассказывать о своих военных подвигах, не ломаясь и не хвастаясь, а спокойно, даже просто, осознавая ценность того, о чем он говорит. Нередко он говорил — потому, что его нередко спрашивали, — о том, как удалось выжить в руинах автобазы на реке Маас. «Эту медаль я получил за спасение человека», — говорил он тем, кто, недоверчиво раскрыв глаза, слушал о том, как над автобазой, где он служил, взвился апельсиново-огненный шар. Тогда капитан Пур расстегивал свой воротничок и показывал розовый шрам от ожога, похожий на лоскут свежей кожи, пришитый поверх старой. Шрам его не уродовал; он был мягкий, и из-за этого так и тянуло его пощупать, прикоснуться к этому знаку храбрости, точно к святыне. Тем, у кого щемило в груди от рассказа капитана Пура о его героическом прошлом, он скромно замечал: «Вы бы точно так же поступили на моем месте».
— Вам, наверное, было очень страшно, — заметила Линда, выслушав его рассказ.
— Конечно было, — ответил капитан Пур. — А кому бы не было?
Линде было досадно, что Брудер не приехал за ней, как обещал, но оказалось, что капитан Пур — отличный шофер. Она думала, что он наверняка очень занятой человек, и села прямо, гордясь, что этот незнакомый город ей показывает такой мужчина. Он говорил о том, какие тяжелые были винтовки, о парах горчичного газа, и если у него и правда был дар рассказчика, сейчас он полностью подтвердился. Пока, в этот октябрьский вечер двадцать четвертого года, Линда не знала ничего такого — ни о нем, ни о себе. Ничто об этом не говорило — ни острый луч оранжевого цвета, скользивший в предвечерних сумерках по финиковым пальмам и остролистым бамбукам; ни едва заметные в темноте, удобренные навозом розовые клумбы, на которых уже вянули тронутые осенью лепестки, почва была сухой, рассыпалась в пыль, лошадиные копыта разносили ее по улицам города; ни комья твердой, сухой земли, похожие на реликты давней эпохи, которые летели на мостовую из-под колес лимонно-желтой машины капитана Пура, резво бежавшей по маленькому чистенькому городку в долине. Над ними, поверх гребня Сьерра-Мадре, сияли огни горы Лоу и обсерватории.
