В душе Блэквуд оправдывал свое вторжение тем, что не будет даже думать о покупке, пока все как следует не осмотрит и не разузнает. Он вышел из машины, пошел дальше, вглубь рощи, и вскоре заметил, что почти треть деревьев стоят голые, без листьев, стволы их обгрызли мыши, а корни вылезают из земли, точно руки покойника из могилы. Остальная роща буйно, неухоженно разрослась так, что зеленые плети ветвей доставали до самой земли. Оросительные каналы пересохли и стали мелкими ручейками, повсюду небрежно валялись деревянные ящики с поблекшими надписями; «Ранчо Пасадена. Лучшее с юга». Чем-то они походили на ловушки для лобстеров, и Блэквуду опять вспомнилась девушка-рыбачка.

Ветер шелестел словно покрытыми воском листьями деревьев, вдали хлопотливо стучал дятел; больше не было слышно ни звука, Блэквуд был совершенно один. По узкой тропинке он уходил все дальше в рощу, и деревья все ближе подступали к нему. Блэквуд никогда не думал, что в саду можно заблудиться; в любом месте он без труда находил дорогу, так что подобные пустяки ему и в голову не приходили. Тем более что сад этот, несмотря на былое изобилие, вовсе не был таким уж огромным. Блэквуд прикинул, что сад не намного больше, чем среднее по размеру ранчо какого-нибудь деревенского джентльмена, остановился, прислушался и различил не только звуки природы: издалека, не очень пока понятно, откуда именно, доносился шум машин. Этот звук технического прогресса, знак развития, был приятен Блэквуду. Он не раз пожалел о том, что у него не хватило ума с самого начала ввязаться в дорожное строительство. Давным-давно кто-то сказал ему: «Вести дорогу — с этим бизнесом ничто не может сравниться». Но почему-то, неожиданно для самого себя, Блэквуд остался глух к этому прозрачному намеку.

Он прошел еще несколько минут, и вот у подножия холма роща закончилась. Перед ним стояло нечто вроде белого храма. Это поразило Блэквуда так же, как если бы он увидел под ногой золотую жилу. Храм был выстроен в греческом стиле, с идущим по кругу перистилем и куполом молочно-белого мрамора, опиравшимся на двойной ряд колонн. Блэквуду пришел на память мемориал Джефферсона, открытый к его юбилею в Вашингтоне в прошлом году. Этот храм в апельсиновом саду был того же стиля (он видел фотографии в «Стар ньюс»), только поменьше, и, уж конечно, выстроен в память чего-то или кого-то гораздо менее значительного, чем мистер Джефферсон, — в этом Блэквуд нисколько не сомневался. Может, он был посвящен Всемогущему апельсину или апельсиновому богу — был такой? Блэквуд отметил про себя, что нужно будет справиться в своей книге мифов Древней Греции Булфинча; не то чтобы этот Булфинч был его — нет, он принадлежал Эдит; была у них пара месяцев, когда она, лежа в его руках, читала вслух историю Купидона и Психеи. Блэквуд поднялся по ступенькам и осмотрел холодный белый ящик под куполом. И только тут ему стало ясно, что это семейный мавзолей, о котором ему говорила миссис Ней. До него дошло, что он стоит почти в открытой могиле, среди мертвых, так и не преданных земле.

От этой мысли Блэквуду стало не по себе; он в ужасе отдернул руку с холодного мрамора, как будто прикоснулся к трупу. Саркофаг был выше его, длинный, примерно как «империал-виктория», с вырезанными на крышке инициалами.

Блэквуд почесал в затылке. Стало ясно, что миссис Ней рассказала еще не все. Он обошел саркофаг, ожидая увидеть даты или какие-нибудь надписи.

— Что привело вас на ранчо Пасадена, мистер Блэквуд?

Голос послышался из-за колонны; Блэквуд обернулся, увидел мистера Брудера и почувствовал, как лицо его заливает краска стыда. Он приподнял шляпу; непослушные пальцы не удержали ее, он нагнулся и подобрал шляпу с ледяного белого мраморного пола.

— Надеюсь, вы не сочтете это за вторжение, мистер Брудер, — сказал он.

— Но вы ведь вторглись.

— Нет, вовсе нет! — В знак возражения Блэквуд даже поднял руки. — Имение мне показывала миссис Ней. Я приехал, чтобы еще раз самому спокойно все осмотреть. Тогда мы не дошли до апельсиновой рощи.

— Миссис Ней говорила мне об этом. Я рад, что вы вернулись.

Ветер раздувал волосы Брудера на фоне белого столба, а сам он стоял в косых лучах солнечного света. В нем было что-то такое фантасмагорическое, что Блэквуд даже протер глаза. Может, он еще не проснулся, может, ему снится сон на Рождество? Но тут тишину нарушил голос Брудера:

— Разрешите, я сам покажу вам рощи?

Он взял Блэквуда под локоть и через лужайку подвел его к апельсиновым деревьям. Блэквуд ступал по сморщенным плодам, усеявшим землю, давил несъедобные апельсины, оставляя за собой дорожку из оранжевых корок.

— Есть вопросы?

— Да, и немало.

Они вернулись во двор рядом с длинным одноэтажным сельским домом, и Брудер прямо рухнул на скамью, закрыв лицо ладонями. Тут только Блэквуд заметил, что плечи его — одна только кожа да кости, ключицы чуть ли не протыкают рубашку, а из воротника торчит тощая шея. Блэквуд, чуткий, точно антенна, сразу понял, что дела здесь плохи. Хорошие времена для ранчо Пасадена давно миновали, но это было еще полбеды; они были в прошлом и для Брудера. Блэквуд понял, что все здесь делалось через силу, и потом, миссис Ней ведь, кажется, намекала, что Брудер далеко не богач?

— Многовато для теплого Рождества, — продолжил Блэквуд, подходя к скамье. — Столько земли, значит, дел всегда хватает, это уж точно.

Вблизи сразу стало ясно, до чего наработался здесь Брудер: небритые волосы торчали из подбородка, точно грубая щетка, щеки ввалились, словно блюдца, на шее вспухли жилы, под красными глазами набрякли желтые мешки, а веки были какого-то пепельно-серого цвета; ему совсем не мешало бы хорошенько помыться и выспаться. Блэквуд сделал еще один шаг вперед, предложил сесть на мягкое переднее сиденье «империал-виктории» и включить обогрев.

— Там еще и радио есть. Не возражаете, если поиграет немного?

В машине обогреватель погнал теплый воздух, пахнувший бензином. Колени Брудера уперлись в приборную панель, и он спросил:

— И что вы собираетесь с ней делать?

— С землей? Ну, разработаю, конечно, — уклончиво ответил Блэквуд, стараясь не проболтаться о том, сколько выгоды может принести этот участок.

Инвестор должен держать рот на замке — Суини Вонючка все время талдычил об этом Блэквуду. Но Блэквуд не смог удержаться и поделился мыслью, только что пришедшей ему в голову:

— Я так думаю, что боковую дорогу от шоссе проложат прямо здесь, по долине, чтобы связать Глендейл с Южной Пасаденой.

— Здесь? По апельсиновой роще?

— Есть такая вероятность. Но вы и сами все увидите, мистер Брудер. Тачки доживают последние дни.

— А дом?

— Выход — это кондоминиумы, мистер Брудер, — ответил Блэквуд и счел нужным добавить: — Сам дом сносить не обязательно. В нем можно устроить меблированные комнаты. Как поставить в особняке стены, я знаю. А можно сделать из него и что-нибудь более полезное для города, например дом престарелых или приют для бедняков. То есть он будет и пользу приносить, и давать отдачу. Понятно, что в наши дни все настолько заняты, что до такого большого дома у людей просто не дойдут руки. В нем нельзя жить в свое удовольствие.

— Значит, не для себя хотите купить?

— Для меня он великоват, — сказал Блэквуд. — В него больше вложишь, чем потом получишь. — Вдруг он гордо улыбнулся и произнес: — А кто его знает… Может, мне и понравится жить в таком дворце.

Брудер ничего не ответил; он так и сидел, тяжело опираясь головой на руки. Из нагрудного кармана его куртки как-то чудн о выпирал апельсин, он вынул его, счистил верхний, оранжевый слой кожуры и положил на ладонь плод в сухой белой кожице.