«Балованная», — подумал он, когда она недовольно вскрикнула при словах отца, что он не стал менять имя, когда пошел на войну.

— Я вышел из «Гнездовья кондора» и подумал: никакой я не Дэвид. Ну не Дэвид я, и все тут. Я пробовал называться этим именем, только через неделю плюнул и перестал. Я Дитер!

— Так нечестно! — отозвалась Линда на такое вероломство.

Первое время в «Гнездовье кондора» Брудер не раз слышал эти слова.

Вскоре после приезда Брудера Линда за обеденным столом рассказала о встрече с голубой акулой, чуть-чуть преувеличив свою храбрость при виде зловещего блеска ее оскала. «Представляете, нос к носу — здесь акула, а здесь я!» — говорила она. Ужас застыл на лицах родителей, а Брудер если и не испугался, то, по крайней мере, слушал ее со спокойным уважением. Линда чувствовала: ему не дает покоя вопрос, что же она за девушка, а он мысленно говорил себе: «Берегись!» — потому что быстро понял, что она за девушка.

Рассказ об акуле испугал Эдмунда. Он заметил:

— Не надо тебе больше рыбачить одной. Для девушки это слишком опасно.

Линда подумал, что ослышалась, обернулась и переспросила:

— Как это — слишком опасно?

— Ты чуть не погибла.

— Но я ведь могу…

— Эдмунд прав, — поддержал его Дитер. — Не надо тебе, наверное, выходить одной в океан. Вот если только с Брудером…

С возрастом борода Дитера стала тонкой, как кружево, и охватила его лицо замысловатым узором. Военные годы еще больше углубили морщины у него на шее, так что над ними нависала кожа, и, жуя шарик креветки, он то и дело трогал ее пальцами.

— С кем? — переспросила Линда — Да он хоть плавать-то умеет?

— С Брудером? — отозвался Эдмунд.

— Конечно умеет, — ответил Дитер.

— Ну а рыбачить?

Отец заверил, что и это он тоже может.

— А зачем отправлять ее именно с ним? — спросил Эдмунд, но Дитер не ответил сыну.

— Так ты умеешь плавать и рыбачить? — обратилась Линда к молодому человеку.

— Нет, но ты меня научишь.

С этими словами он встал из-за стола, спустился по утесу, снял рубашку и закатал брюки до колен. Линда пошла за ним, остановилась на берегу и стала ждать, что он собирается делать. Она думала, что без нее он вряд ли осмелится войти в океанские воды и, наверное, будет учиться медленно, может быть несколько месяцев, и где-то в самой глубине души уже предвкушала длинную вереницу дней, когда он будет сидеть рядом с ней, осторожно грести и делать то, что она ему велит; когда лицо Брудера будет отражаться в неровном зеркале воды; когда он будет волноваться и осторожно делать свое дело совсем рядом с ней.

Но Брудер, не дожидаясь Линды, кинулся в волну. Она сразу же накрыла его с головой, над водой виднелась лишь его рука, которой он махнул, как ей показалось, зовя на помощь. Она даже не сразу поверила, что такое может быть: гость не пробыл у них в «Гнездовье кондора» и двух дней, как успел утонуть. Линда поспешила вслед за ним, стягивая на бегу платье, и в одном белье поплыла к тому месту, где над ним сомкнулись воды. Она начала шлепать руками по воде, сбивчиво дыша, чувствуя, как тяжелеет и мешает ей белье, как вдруг что-то теплое и твердое схватило ее за щиколотку, перебралось выше по ноге и сквозь воду завиднелась блестящая, похожая на морду выдры, голова Брудера. Он хватал ртом воздух, на его лице блестели от солнца капли воды.

— Ну что, ты даешь мне первый урок? — спросил наконец он и добавил: — Линда… Красивое имя.

На другое утро он вытащил ее из постели и попросил, чтобы она смотрела за ним с утеса. «Сегодня не спасай меня», — добавил он. На берегу он разделся догола и неровно, толчками, но уверенно двинулся к горизонту, в самую даль, далеко за буйки, к которым крепились ловушки для лобстеров; его бледная спина мелькала в воде, как голова дельфина. Он мощно, как пароход, вернулся на берег, Отряхнул воду с посиневшего от холода тела и натянул на себя одежду. «Вот теперь умею», — сказал он, взобравшись на утес, где его уже ждала не только Линда, но и Эдмунд, с купальным костюмом в руке. Он бросил его Брудеру со словами: «Мы здесь раздетыми не ходим». Брудер пошел в дом и вернулся в купальном костюме из камвольной шерсти, который туго обтягивал его торс и бедра, и это выглядело едва ли не неприличнее, чем когда он стоял перед Линдой в чем мать родила.

Плохо ли, хорошо ли, но плавать Брудер все же научился, а вот рыбачить пока что не умел. Через несколько дней они с Линдой спустились на берег, прихватив с собой пару бамбуковых удочек и разные рыболовные снасти. Волнения на океане не было, она насадила на крючок зеленовато-синюю рыбку атерину, привесила грузило и вошла в воду. Брудер смотрел на нее с берега. Линда, стоя в приливе, ловко, уверенно управлялась с удочкой, и Брудер вдруг понял, что все, что Дитер рассказывал о дочери, так и есть. И даже больше.

— Вот посмотри! — крикнула она и снова забросила удочку.

Она ощущала в нем безграничный запас терпения, но именно это почему-то делало ее нетерпеливой. Тут ее леска сильно дернулась, а удочка изогнулась, как ручка трости. Линда подняла ее, и леска натянулась так сильно, что казалось, будто она вот-вот лопнет. Она покрепче уперлась ногами в песок и согнула колени, чтобы ее не сбили хлесткие волны. Линда умело орудовала удочкой, двигала ее то вперед, то назад и минут через пять завела леску в последний раз и выудила барракуду с коричневой полосой по хребту. Рыба, длиной почти в три фута, билась в волнах прибоя, Линда подняла ее из воды и понесла к Брудеру; тот попятился. На берегу барракуда извернулась, попала мордой в песок, а у Линды в голове пронеслось, что она никогда не видела, чтобы молодой человек пугался так же, как сейчас Брудер.

— Барракуду сразу же надо прикончить, — сказала она, вытащила из мешка палку и звонко шлепнула ею по длинной, острой рыбьей голове; рыба дернулась и затихла. — А теперь ты! — сказала она.

Он, задумавшись, сидел на камне рядом с удочкой Линды, пока она насаживала на крючок свежую наживку. По дороге домой из Европы, когда Дитер рассказывал Брудеру о своих детях, он называл Эдмунда неприспособленным, тряпкой, а Линду сравнивал со скатом и говорил, что сердце у нее твердое как алмаз. Брудер никогда в жизни не видел ската и не совсем понимал, что имел в виду Дитер; он представлял себе некое темноволосое, грациозное, легкое как ветерок создание, которое тихо сидит себе, никому не мешает, пока его не раздразнят. Это он и вспоминал, когда она удивила его еще раз, сунув ему в руки удочку. Линда положила пальцы ему на запястья, показала, как удерживать обеими руками удилище и разматывать леску. Потом спросила, все ли ему ясно, и потащила его в воду, приговаривая: «Ну давай же, попробуй. Ничего же страшного не случится!»

Брудер вошел в воду фута на четыре, постоял несколько минут, ощущая, как волны накатывают на его тело, как он поднимается и опускается вместе с ними. Ему доводилось собирать люцерну, обрывать с деревьев грецкие орехи, чинить двигатели грузовиков, но вот держать в руке тонкое удилище было совсем непривычно, и он беспокоился, не забыла ли Линда рассказать ему все, что нужно знать об этом занятии. «Ноги поглубже в песок!» — крикнула она ему. Он так и сделал, а потом размахнулся удилищем и, резко выбросив вперед руки, закинул удочку в воду. И тут, на глазах Линды и Брудера, удилище вырвалось из его рук, полетело вперед, точно дротик, и упало в волны ярдах в пятидесяти от них. Брудер вышел на берег, скинул свой облегающий купальный костюм, вошел обратно в воду и поплыл за удочкой. Он нашел ее, вернулся, держа удочку высоко над водой, поднялся из воды, сунул удочку в сложенные ковшиком ладони Линды и сказал: «Ну, показывай еще раз».

Линда попросила его смотреть внимательнее. Она вошла в волны, зарылась ногами в песок, крикнула: «Вот как!» — и размахнулась. Но как только крючок оказался у нее за спиной, леска выгнулась тонкой, почти невидимой дугой, как будто зацепившись за что-то, и раздался тихий стон; она обернулась и увидела, что крючок вонзился в щеку Брудера. Непонятно было, кто из них испугался больше. Они стояли молча, уставившись друг на друга.