Капитана передернуло. Ни за что на свете он не пожелал бы своему сыну участи шевалье де Бретея. Нет-нет, иметь ребенка в его положении было сущим безумием. Нищих дворян и без его детей предостаточно. Но с другой стороны, стоит только разбогатеть, стоит только жениться на богатой наследнице… В конце концов, он недурен собой, занимает неплохое положение при дворе и носит не последнее имя во Франции. Надо только дождаться, пока его внешность и положение привлекут внимание какой-нибудь богатой наследницы, а затем завести трех очаровательных мальчуганов. Старшего он сделает таким же важным вельможей, как Гиз. Второго — таким же дамским угодником и придворным, как Жорж. А третьего — таким же бравым военным, как он сам.

На лицо Нанси вернулась улыбка, и он подумал, что при дворе не составит труда отыскать богатую невесту. Бог ты мой, да Лувр просто кишит богатыми стервами!..

«А тебе нужна стерва?» — возразил умолкнувший было голос мудрости. «Да ты прирежешь ее на следующий же день после свадьбы!»

«Ну, уж нет!» — возразил сам себе Нанси. «Пусть сначала родит мне сына…»

«И ты так уверен, что это будет именно твой сын?»

Нанси закусил губу. Он слишком хорошо знал фрейлин и придворных дам, чтобы обольщаться их добродетелью. Ну что ж, решено, он не женится. А дети… Что дети? И с чего он вообразил, будто у него нет детей?

А все-таки, взгрустнулось капитану, приятно быть женатым человеком, вот как, к примеру, Брионн. Нашел чистую невинную девушку… «Ну не девушку, — вмешался все тот же ехидный голос, — а вдову»… «Все равно невинную», заупрямился Нанси. «И без гроша в кармане», — не пожелал униматься голос мудрости и здравого смысла.

Хорошо быть Брионном, вздохнул капитан, запивая печаль вином. Или графом де Лош… Нет, о Жорже я думать не буду. О Жорже и, в особенности, о его жене. Пусть делают, что хотят. Пусть живут, как хотят. И развлекаются тоже. Я вмешиваться не буду…

Ха! — хмыкнул Нанси. Сколько раз он собирался ни во что не вмешиваться — и вмешивался. Хотел не думать — и думал. Решил не жениться… И не женюсь! — стукнул кулаком по столу капитан.

Услышав стук и дребезжание мисок, шевалье Александр с трудом поднял голову, а трактирщик подскочил к знатному посетителю.

— Пирог, сыр, бутылку вина и ветчину! — приказал Нанси, поднимаясь с места. — В корзину, живо!

Паж встал из-за стола, неестественно выпрямил спину, вскинул голову. Мальчик явно не догадывался, что он задумал. Раны, усталость, лихорадка и выпитое вино делали свое дело.

— Будешь поставлять обеды в Бастилию для шевалье Александра, — вполголоса распорядился капитан, когда трактирщик подал корзину одному из солдат. — А это — задаток.

Ну что ж, подумал капитан, одно дело сделано. Оставалось совершить второе.

Господин Тестю, комендант первой тюрьмы Франции, пребывал в некотором затруднении. Дело было не в том, что камеры и карцеры вверенной ему тюрьмы уже давно требовали ремонта, и не в том, что в хозяйстве Бастилии обнаружилась крупная недостача, и даже не в том, что кто-то из узников крепости предпринял попытку бежать — стены Бастилии были по прежнему крепки, солдаты и офицеры дисциплинированы и бдительны, тюремные правила просты и суровы. Дело было в одном единственном узнике, переданном на его попечение лично капитаном стражи его величества бароном де Нанси.

Вполне понятное беспокойство овладело комендантом уже при первом взгляде на юного шевалье, разодетого с роскошью принца крови. Этот надменный взгляд из-под полуприкрытых век, эта величественная осанка, эта небрежность, с которой юнец принимал явную почтительность капитана де Нанси, а также два кошелька с золотом способны были смутить даже коменданта Бастилии… Когда же господин Тестю взглянул на письменный приказ, переданный капитаном, его смутное беспокойство переросло в неподдельную тревогу. В приказе, от начало и до конца написанным рукою короля, не значилось никакой фамилии арестованного — только имя. «Приказываю капитану де Нанси взять под стражу шевалье Александра и доставить его в мою крепость Бастилию, где он будет содержаться, пока мне это будет угодно». По такому приказу узник мог провести в Бастилии и два часа и всю оставшуюся жизнь — что не слишком беспокоило Лорана Тестю. Но обращение с арестованным, но его содержание — камера, средства, сношение с внешним миром — с этим-то как прикажете быть?

Когда под предлогом выполнения необходимых формальностей Тестю постарался выяснить у самого арестанта его, несомненно, благородное имя, он немедленно получил суровую отповедь от барона де Нанси.

— Не ваше дело, комендант! — отрезал капитан прежде, чем юный шевалье успел открыть рот. — Если бы его величество желал огласить имя шевалье, он бы так и сделал. Но, к счастью, наш великодушный король бережет доброе имя своих подданных, — многозначительно закончил Нанси.

Еще больше встревожившись от совершенно не свойственной его величеству деликатности, Тестю внимательно посмотрел на юнца и испуганно прикрыл рот. Только сейчас до него дошло, что юный шевалье был одет в цвета французского королевского дома.

Теперь коменданту стала понятна и невероятная надменность молодого человека, и утонченная роскошь и великолепие его одежд, и необычная почтительность капитана королевской стражи, и редкое умолчание фамилии арестованного вельможи. В самом деле, не мог же его величество написать в приказе фамилию «Валуа»? Подобное могло бы вызвать совершенно ненужные слухи и домыслы. Лорану Тестю как-то приходилось видеть двоих признанных незаконных отпрысков покойного короля Генриха II, но он знал о существовании и других его незаконных детей, пусть и не успевших получить официальное признание короля. Судя по всему, шевалье Александр и был одним из таких бастардов и, следовательно, заслуживал самого почтительного к себе отношения.

— И, кстати, комендант, — словно угадав мысли Тестю, проговорил капитан де Нанси. — Сегодня его величество гневается на шевалье Александра, а завтра… ну, в крайнем случае, через месяц… вновь вернет ему свое расположение.

Тестю понял прозрачный намек. От своего предшественника, да и из собственного опыта комендант немало узнал о последствиях недостаточной почтительности тюремщиков к иным заключенным. Бывало вельможа сидит в тюрьме и год, и два, и десять, а на одиннадцатый год выходит на свободу, возвращает себе привязанность короля, да еще жестоко мстит за себя ни в чем не повинному коменданту.

Нет уж, увольте! За годы главенства в Бастилии Тестю успел понять, какой доход умный человек может извлечь из этой должности, и потому не желал ее терять.

— Я назначу… его светлости… тридцать ливров содержания, как генералам, — неуверенно сообщил комендант капитану королевской стражи.

Нанси одобрительно кивнул.

— И выделю ему лучшую камеру, — добавил Тестю.

На этот раз на губах капитана появилась покровительственная улыбка.

— И вот что еще, комендант, — важно заговорил Нанси. — Сегодня днем к услугам шевалье явятся его лакей и паж. Не препятствуйте им служить шевалье.

Тестю торопливо кивнул.

— И каждый день шевалье Александр будет получать заказанный для него обед, — тем же тоном сообщил капитан. — А то, боюсь, в вашей дыре не сыщешь приличной еды.

— Что вы, ваша милость, — в испуге возразил Тестю. — Кухня Бастилии содержится в полном порядке, а для его светлости я буду подавать еду с собственного стола!

— Ну что же, рискните, — посоветовал капитан. — Однако, — голос Нанси вновь сделался строг, — я должен сделать вам замечание. Не надо называть… шевалье, — капитан словно бы запнулся, как будто обращение «шевалье» по отношению к юному вельможе было для него непривычно, — «его светлостью». Он не «светлость».

Тестю побледнел. Конечно, брат короля не может быть «светлостью». Он — «высочество».

— Но как… как же мне называть…

— У вас есть королевский приказ. Там все написано. Называйте… шевалье, — Нанси вновь сделал небольшую, но весьма многозначительную паузу, — просто «шевалье Александром». Этого достаточно.