— Продолжайте, пожалуйста, — подтолкнул инспектор примолкнувшую было Селию.

— Я пошла поговорить с ним за два дня до казни. Это, разумеется, было неофициально: если бы в тюрьме узнали, что я встречаюсь с членом семьи заключенной, меня бы тут же уволили. Но я обещала Амелии, что поговорю с Джейкобом и предложу ему помощь, если он в ней нуждается. Я хотела перед смертью Амелии честно посмотреть ей в глаза и сказать, что выполнила свое обещание. — Селия встала и подошла к окну, выходившему на Генриетта-стрит. — Насколько я помню, в тот день шел снег. Перед Рождеством зима всегда поднимает настроение, а после Рождества почему-то подавляет. Так вот, я нашла их дом и, пока не передумала, постучала в дверь. Когда Джейкоб открыл, то поначалу меня не узнал: он видел меня не раз, навещая в тюрьме свою жену, но в другой обстановке люди и выглядят по-иному. И Джейкоб принял меня за репортера: после ареста Амелии вокруг дома все время вертелся кто-то из прессы. В конце концов он впустил меня в дом, а там все выглядело так опустошенно и тоскливо — я такого ни до, ни после никогда больше не видела. Пока мы шли на кухню, я заметила, что в комнатах — одни голые стены. И Лиззи нигде не было видно. К тому времени Джейкоб уже пил беспробудно. Во дворе стоял ящик, битком набитый пустыми бутылками. — Селия, погрузившись в воспоминания, тяжело вздохнула и откинулась на спинку стула. — Короче говоря, я объяснила ему, зачем пришла, и спросила, могу ли я чем-нибудь помочь ему с Лиззи. Не задумавшись ни на секунду, он сказал мне, что если я действительно хочу ему помочь, то должна забрать у него Лиззи, и чем скорее, тем лучше.

— Это, наверное, поставило вас в чрезвычайно сложное положение.

— Конечно. Как я могла вернуться и рассказать Амелии, что ее дочь вот-вот потеряет не только мать, но и отца? Однако я теперь своими глазами увидела, что девочке в этом доме лучше не находиться.

Пенроуз тут же подумал: сколько же раз в жизни Селии Бэннерман приходилось принимать решения за других людей?

— Судя по тому, что я там увидела, Джейкоб явно намеревался спиться и как можно быстрее свести себя в могилу, — продолжала Селия, — и присутствие дочери его ничуть не останавливало. А потом он бросил мне пачку писем, посланных Амелии женщинами, которые хотели взять детей на воспитание.

— А я-то думал, что ее разговоры об усыновлении — сплошная выдумка! — с изумлением воскликнул Пенроуз. — Я-то считал, что она ими только прикрывала свои злодеяния.

— Нет, инспектор. Все не так просто. Не всех детей отдали в семьи на воспитание, но некоторых все же отдали.

— Вы показали эти письма полиции?

Селия посмотрела на него так, как смотрит родитель на ребенка, утверждающего, что феи все же существуют.

— Полиция и без того о них уже знала. По их представлениям, чтобы повесить Амелию, им достаточно было уличить ее в смерти одного ребенка. Те, другие дети, что прошли через ее руки, полицию ничуть не интересовали.

— И что же вы сделали?

— Я сказала Джейкобу, что об этом позабочусь, но что мне нужно на это время. Я взяла у него письма и послала их в одно из детских благотворительных учреждений, сложив в пакет вместе с ними анонимное письмо, в котором описала положение Лиззи. Инспектор, пожалуйста, не смотрите так на меня: я и сама знаю, что зашла слишком далеко. Я знаю, что мне не следовало во все это вмешиваться, но положение было отчаянное, а я так хотела помочь. И что же вы думаете? Не прошло и нескольких дней после казни Амелии, как все было устроено. В дело вмешалась Филида Эшби — она была в попечительском совете того благотворительного заведения, и ребенка отдали ее экономке. Все оформили по закону, и все шло хорошо, по крайней мере до поры до времени: жизнь у Лиззи могла сложиться самым прекрасным образом, если бы никто не стал ворошить ее прошлое. Я не знаю, что вы успели услышать из нашего разговора с леди Эшби, но я по-прежнему считаю, что она не должна была влезать в дела, в которых ничего не смыслила.

— Но ведь вы сказали, что совершили ошибку двадцать лет назад — не тридцать.

— Имея в виду, что я виновата в том, что случилось впоследствии, а не в том, что случилось вначале? Да, так оно, видно, и есть. Я гордилась тем, что знала, когда мои ученицы нуждаются в помощи, но оказалось — это вовсе не так. Было бы ужасно, если бы трагедия случилась с любой из моих учениц, но всего ужаснее то, что она случилась с Элизабет. У меня было чувство, что я предала обеих: и Элизабет, и Амелию.

Пенроуз уже не в первый раз отметил, что Селия Бэннерман говорит об Амелии скорее как о приятельнице, а не как о заключенной, но сейчас ему было не до этого — хотелось услышать продолжение рассказа.

— А кто-нибудь узнал о том, что вы сделали?

— Позднее, когда мне уже не грозило наказание, я призналась в этом Филиде Эшби. Наши пути пересеклись — мы обе были членами одних и тех же попечительских советов благотворительных заведений, и естественно, что мне хотелось узнать, как живется Элизабет.

— А после того как девочку удочерили, вы когда-нибудь виделись с Джейкобом Сэчем?

— Да, во время войны, когда умерла его дочь. Я не поверила его словам о том, что он не хочет больше никогда слышать ее имени, — похоже, наивность с возрастом никуда не девается.

— Вы написали ему в Эссекс?

— Нет, я отправилась повидаться с ним лично. Он, не пролив ни слезинки, отправил меня восвояси.

— Но вы ничего не знали о его новой семье?

— Нет, не знала. Он не собирался приглашать меня в дом на чашку чая — поболтать о прежних временах.

— Как же вы тогда узнали о Марджори? Ведь вы сами сказали, что Джейкоб взял фамилию Бейкер, потому что она распространенная. С чего же вы решили, что девушка, помогавшая вам на примерке, имела ко всей этой истории какое-то отношение?

— Действительно, я бы никогда до этого не додумалась, если бы в пятницу по дороге к Мотли не увидела возле их дома на улице некоего мужчину. Я обратила на него внимание, потому что он разговаривал с Марджори Бейкер, и его лицо показалось мне знакомым, но я никак не могла сообразить, кто он такой. Потом я мучительно пыталась вспомнить, откуда я его знаю, но, наверное, так бы и не вспомнила, если бы не стала копаться в прошлом во время состоявшейся ранее беседы с Джозефиной. И вот нынешней ночью у меня вдруг все всплыло в памяти: Джейкоб, конечно, сильно постарел — жизнь к нему явно не благоволила, — но это, несомненно, был он. Потому я и не могла заснуть. Если говорить по-честному, о тех годах мне и вспоминать не хочется.

— Но вы уверены, что это был он?

— Я уверена, что человек, которого я видела с Марджори возле дома Мотли, — Джейкоб Сэч. Остальное напрашивалось само собой: ну разве не логично предположить, что разговаривавшая с ним девушка по фамилии Бейкер его дочь?

Пенроузу слова Бэннерман тоже показались логичными. А если это и было той тайной, из-за которой совершено убийство, значит, подозревать следует лиц, коих она больше всего затрагивает. На секунду он даже усомнился, что был прав, когда инстинктивно отмел Джозефа Бейкера как возможного убийцу своей дочери. А что, если найденным Спилсбери доказательствам его правоты есть какое-то иное объяснение? И тут же он вспомнил о Марии Бейкер: ее бесчувственной реакции на смерть дочери, о случившейся недавно между ними драке, о ее зависти и неприязни. Каково ее прошлое? Насколько страдала она от дурной славы семьи ее мужа? И знала ли Мария о ней? Вместо того чтобы выказывать уважение к горю, которого не было и в помине, ему следовало держаться с ней потверже. Надо немедленно снова встретиться с этой Бейкер.

Когда Пенроуз снова посмотрел на Селию Бэннерман, то понял, что она ждет от него ответа на вопрос, которого он, погруженный в свои мысли, даже не слышал.

— Я спросила: вы уже разговаривали с отцом Марджори Бейкер? — нетерпеливо переспросила Селия.

— Боюсь, что это невозможно, — ответил Пенроуз, и по выражению ее лица догадался, что Селия его правильно поняла.