И Ружена танцевала со старикашкой, ведя мстительную игру против незримого и вездесущего Карела, приходя в ужас при мысли, что он может прийти сюда с Еленой, танцевала щекой к щеке… Но разве оставалась бы она в этом призрачном и бессмысленном мире, если бы не ждала, что придет Карел и все уладится?

— Забавно! — говорила Елена молодому Выкоукалу, когда они пошли прогуляться по тропинке к лесу. — Я боюсь скандалов и сцен, меня от них передергивает, как если бы кто-нибудь провел ножом по стеклу. И как нарочно, я, кажется, располагаю к таким сценам. Сначала Ева Казмарова… она, видимо, достойный человек, бедняжка, но что поделаешь, если я не склонна восторгаться избранными душами? А потом Ружена. Это неописуемо! А ведь мы были знакомы еще детьми…

Перешагивая через валуны, Елена с откровенностью первых дней любви, когда всякая весть кажется новой, рассказывала о семье Урбанов, о том, как Станислав дружил с Ондржеем, о рождестве в Нехлебах.

Молодой Выкоукал смотрел ей в лицо, разрумянившееся от ходьбы и разговора, и усиленно старался угадать, знает она или нет. Веселость Елены была непритворной. Что сказала ей Ружена? В Елене нет плебейской подозрительности, она пока еще чудесное дитя, а не опытная женщина. С божественным спокойствием Елена верит людям. Вот она идет перед ним, твердо ставя стройные, крепкие ноги. Иногда ее плащ, задевая за ветку, шелестел на ходу. Карела умиляло даже ее дыхание, чистое и тихое, как у молодых зверей. Все пленяло его в этой смуглой девушке.

— Какая она была странная сегодня, — продолжала Елена, имея в виду Руженку. — Знаешь, как покойник, когда он приснится живым. Кажется, что это все тот же человек, но он уже какой-то потусторонний, он уже что-то знает и злорадствует, глядя на нас. Такой мне иногда представляется наша нехлебская бабушка. В лунные ночи я вижу ее во сне. Терпеть не могу луны!

Преградив путь, Карел обнял ее.

Кругом был лиственный лес с бородатыми лишайниками по северной стороне стволов, поросший мелким кривым ельником и ежевикой. Было тихо. Парило. Пахло смолой, землей, тленом, грибами, хотя их не было и следа, не пролившимся еще весенним дождем. Воздух был густ и волнующ, музыка из Ул доносилась сюда, словно из глубины вод. Набежала тучка, в топких переплетеньях ветвей прошелестел весенний дождь, и небо над верхушками деревьев снова прояснилось, на листьях щавеля замелькали солнечные пятна. Птицы очнулись, запели зарянки и иволги, засвистели наперегонки с весенним лесным шумом после первого майского дождя.

— С тобой, Еленка, я становлюсь лучше, — сказал Карел тоном взрослого мужчины.

— Но не надо об этом говорить, — тихо отозвалась Елена.

— Почему?

— Так. К чему разговаривать?

Она улыбнулась какому-то воспоминанию и снова положила голову ему на грудь. Он взял ее голову двумя руками, повернул лицом к себе и задал вопрос, старый, как мир:

— Ты меня любишь?

Еленка высвободилась из его объятий.

— Не спрашивай! — смело сказала она и сама стала целовать его.

Как дорога была в этот момент Карелу смуглая девушка, этот веселый друг! Он взял ее под руку. Душу его переполняла радость слиянияс любимой! Молодые, они шли просекой, вторгаясь в затаенную, настороженную жизнь молодого леса; и плащ шелестел в такт девичьей походке, легкой, быстрой и твердой.

— Елена! — начал Карел. — Ты все поймешь, ведь ты умница…

— А… да, да! — отозвалась Еленка. — Когда мне дома говорили: «Ведь ты умница!» — это значило, что к празднику не будет подарка, или что надо вырвать зуб, или что-нибудь в этом роде. Ну, что поделаешь, говори.

Она поглядела на него прямым, открытым взглядом, и решимость Карела исчезла бесследно. Он хотел рассказать ей о связи с Руженой Урбановой и тем самым предотвратить неприятности, которые могла доставить ему маникюрша. Несносное существо, и здесь нет от нее покоя. Вот уж не думал он, что Ружена поедет в Улы без него, — Ружена, которая апатично сидела дома, когда он не мог бывать с ней. («Если только она не врала, что сидит дома», — злобно подумал он.) С Руженой он познакомился, когда еще не знал Елены, и ничего Ружене не обещал. Все это теперь прочитанная книга. С Руженой кончено, и все будет в порядке… Так очень складно собирался Карел объяснить Елене. Но была тут еще одна загвоздка, и Карел вдруг неожиданно для самого себя повернул на сто восемьдесят градусов и с откровенностью, достойной лучшего применения, начал исповедоваться Елене о бедной барышне Казмаровой. Еленка, наверное, и не знает, почему было для него так важно, чтобы она поехала с ним в Улы…

— Чтобы провести ночь вместе, — просто сказала Елена. — Как ты думаешь, в отеле никто ничего не заметил?

— А также затем, чтобы положить конец этим нелепым домыслам насчет меня и Евы Казмаровой. (Елена не удержалась от смеха.) Мне хотелось, — объяснял Карел все более патетическим тоном, — чтобы его родители узнали девушку, которую он любит, и чтобы наконец отказались от глупых планов насильно женить его. Это же просто унизительно! Он не продает себя за место инженера в казмаровской красильне!

— Хорош дипломат! — поддразнила его Еленка. — Едет добиваться места у Казмара и берет с собой дочь Гамзы. Нас тут любят, как собака палку, — добавила она, вспомнив образное выражение нехлебской бабушки. — Особенно сегодня, после этой мятежной речи. Попал ты впросак, Карел. Твой папаша даже не пожелал поговорить со мной сегодня за обедом в клубе. Но ты не огорчайся. Твой профиль и твоя фигура от этого не станут хуже. Ты красивый, да, да, красивый.

— Вот и говори, что есть справедливость на свете! — пошутил слегка огорченный молодой человек. — Ты первая девушка, по отношению к которой у меня честные намерения, а ты меня этак высмеиваешь.

— Нет, я не высмеиваю. Ты для меня чужак.

— Как это — чужак?

— Да так. Как если бы в старые времена я была чешка, а ты немец, или я христианка, а ты турок.

— А разве она, эта чужая кровь, так уж плоха для любви? — произнес Карел, приблизив к ней свое лицо с отсветом жаркой страсти, лицо, с которым и впрямь нелегко расстаться девушке, будь это Ружена или Елена.

— Ну конечно, я не влюблюсь в нашего Станю! — засмеялась Еленка. — А ну, догони меня! — крикнула она и пустилась бежать.

Карела не раз раздражала склонность Ружены к трагизму, проявлявшаяся тем острее, чем реже они виделись, и ее привязанность, выраставшая пропорционально расстоянию между ними. Начинать с девушками легко, а вот попробуй избавиться от них! С Руженой это было изнурительно, как корчевание пней. Но Елена смотрела на эти вещи легко, она перепрыгивала через них, как теннисный мяч, падающий на другую сторону корта, и Карел терял уверенность в себе. Он догнал девушку, схватил ее за запястья так, что Елена даже сделала гримасу: «Пусти, больно!» Прося и приказывая, он говорил:

— Останься еще на одну ночь. Поедем утром. Устрой как-нибудь. Ты же можешь что-то придумать!

— Тише! — предостерегла его Еленка.

За соснами стояли Ондржей и Лидка. Он обнимал ее, и они целовались. Услышав шаги, Ондржей поднял голову и огляделся. Нет, это не был Францек. Карел и Елена уже исчезли из виду.

— Тоже парочка, — сказала довольная Еленка, когда они отошли, и с нежным смирением взяла юношу под руку. Но когда он начал снова уговаривать ее, ответила:

— И думать нечего! Мама сошла бы с ума. Ты еще меня не знаешь, я педант.

Уже давно жители горных селений, передав поклоны всем знакомцам, ушли к себе наверх по извилистым тропинкам. Уже давно дипломатические гости сидели в салон-вагоне, прицепленном в Драхове к будапештскому экспрессу. В Улах свертывали турецкий и все прочие флаги, мокрые от разразившегося дождя. Девушки торопливо надевали плащи, вскакивали в сигарообразные коляски мотоциклов, садились рядом с мужчинами, одетыми в кожу, и разъезжались во все стороны. Хойзлера, Тихую и Далешову с мужем паккард мчал в Прагу. Последние автобусы, увешанные людьми, отошли в фабричный поселок. Плотники разбирали трибуну. Первомайский праздник кончился. Впрочем, отзвуки его еще слышались в трактирах и распивочных за пределами «Казмарии», где не действовал сухой закон и начиналась веселая жизнь.