— Ешьте, ешьте, пользуйтесь жизнью! — угощает Ружену Лехора.
— Чем вы питаетесь, воздухом? — холодно недоумевает его супруга.
А пражская барышня Ружена, прижав к себе локти, клюет, как птичка. Говорите что хотите, но это не солидная девушка. Достаточно взглянуть на ее лакированные ногти; видно, никогда не моет полов и заставляет мать делать это, этакая молодая женщина, нет у нее совести. Да еще не стыдится соблазнять женатого человека.
А мастер Лехора просто исходил остроумием. Ружене всегда везло на старичков, счастье всегда ее миновало: видно, она в мамашу.
Итак, Францек уже не будет обедать со своими красильщиками. Францеку в Улах крышка. Никогда больше не ходить Ондржею с ним на футбол. Жаль, хороший был товарищ. Но всегда вредил сам себе. Ондржей в этом не виноват, какое ему дело до этой истории, думать о ней совершенно бесполезно…
Ондржей глотал, но куски застревали у него в горле, приходилось запивать. Ему вспомнился случай, который произошел еще в школьные дни в Льготке. Он и Тонда Штястных разоряли птичьи гнезда, а учитель узнал об этом. Войдя в класс, он сел на кафедру, оглядел класс и сказал: «Ну-ка, птичники,поднимите руки!» Потом он вывел Ондржея за ухо из-за парты, и оба мальчика весь день «стояли столбом» у стены. Но это еще полбеды, по крайней мере, к доске не вызывают; хуже было, когда учитель пригрозил поговорить с отцом.И Ондржей со страхом ждал. Сколько раз, бывало, за обедом, в этот опасный час, когда вся семья в сборе — в другое время Ондржей ни на минуту не оставался дома, — он ждал, напряженно прислушиваясь, что вот-вот отворится дверь, войдет тот, кого он боится, уставит палец на Ондржея и скажет обличающее слово. Мальчишеские страхи! Учитель не пришел, и — нечего бояться! — не придет и Францек, словно Козина [44]из «Псоглавцев» [45], как его показывают в театре. Что он — призрак, что ли, чтобы появиться на пиру?! Выкинул мальчишескую штуку и получил по заслугам. Не может же в самом деле Хозяин позволить публично срамить себя?
Все ели, пили, веселились, о Францеке никто не проронил ни слова. Мы в Улах, надо быть осторожным. Мы в шестнадцатом, у мастера Лехоры. Приятно поговорить с окружающими и в шуме отвлечься от дум. Довольно будней. Для неприятностей — будни, для мрачных дум — старость. Живем лишь однажды, напевает прекрасной Ружене мастер Лехора, несмотря на недовольство своей супруги, и шутливо раскрывает объятия:
— Девушка, отчего вы скучны, как кладбищенский пруд? Чего бы вам хотелось? Пойдемте станцуем танго!
Все встали из-за стола.
— Пойдем, Лидка, на качели?
И, вскочив в плетеные корзинки качелей, Ондржей и Лида закружились в воздухе, догоняя друг друга. Ондржей летел за Лидой, Лида ловко увертывалась от него.
За палаткой цирка паслась белая лошадь, и, взлетая вверх, Ондржей и Лидка каждый раз видели ее, ярко освещенную солнцем. Потом они, смеясь, соскочили на землю. Качели еще продолжали летать в обратную сторону. У Лидки закружилась голова, она чуть не упала. Ондржей подхватил ее, упругое девичье тело прильнуло к нему. Все гулянье жужжало свистульками, как жнивье сверчками, и гремело музыкой. Время в Улах, обычно сплетенное в кнут, которым погоняли людей, сейчас развевалось, как вымпел.
Танцевали на четырех площадках, и оркестры были на разные вкусы: плачущие о любви скрипки цыган, трескучие духовые инструменты, деревенская «музыка» и джаз.
— Что это за похоронную играют! — шутливо сказала одна женщина своей подруге, которую не видела годы. Перед ней на столе лежал целлулоидный воротничок с пришитой «бабочкой». Это был воротничок мужа, муж ушел играть в кегли. Тут же лежал нарядный картуз сына, катающегося на карусели. Около подруги вертелась дочка, девочка с синим колечком, купленным здесь же на гулянье, и мечтательно сосала розовую конфетку. Голубоватое облако закрыло солнце, а в стакане газированной воды с привкусом резины сверкали серебряные пузырьки. Пахло хвоей, дождем, шоколадом и материей флагов — все это сливалось в один общий запах гулянья под открытым небом.
— Прошло наше привольное времечко, — сказала одна женщина другой и снова прыснула. — Погляди-ка вон на того, пузатого. — Она подтолкнула товарку локтем, показывая на танцующих. — Ишь как расплясался, старикашка! А какую себе выбрал молоденькую. Вовсе ему не ровня.
Это был муж актрисы, адвокат Хойзлер, с Руженой.
После выступления ансамбля Марии Далешовой («Какие-то барышни в исподнем озоровали на полянке», — охарактеризовала «Танец труда» одна из подруг) Хойзлер проводил жену в виллу Выкоукала; там он разработал с Выкоукалом проект контракта с фирмой «Люцерна» и последовал примеру обозревательницы мод — пошел «общаться с массами» и, по мере возможности, выяснить, хороши ли ноги у той девушки, которая днем произвела на него такое сильное впечатление.
Со времен «Ред-бара», когда адвокат так подчеркнуто и немного смешно заботился о своей неуравновешенной молодой супруге, прошло семь лет, а за этот срок человек, как известно, меняет кожу. Прославленная актриса, переживая свои сценические судьбы, отдавая сцене свою молодость, в домашнем быту становилась все более заурядной, — видимо, утомленная столетиями условного сценического времени. А Хойзлер тем временем молодел, потрясающе молодел! Ему было под пятьдесят, и им владело беспокойство этого возраста. Забавно было смотреть, как этот сатир, одетый не хуже принца Уэльского, бродил среди продавцов сластей и среди детей, надувающих резиновых поросят, останавливался у катальной горки. Ондржей и Лидка едва не сбили его с ног, — все искал нимфу. Найдя наконец девушку, Хойзлер одобрил ее ноги, застегнул пиджак, вошел на танцевальную площадку, где продавцы от «Яфеты» танцевали танго с улецкими швеями, и перехватил Ружену у мастера Лехоры. Тот вернулся к столику, к своей жене, пившей кофе, отвратительную бурду, и стал подтрунивать над ней:
— Когда ты помрешь, я заведу себе такую девочку, — он показал на Ружену, — худенькую, туфельки «шимми», элегантную, современную. Пышные уже давно не в моде, уж я-то в этом разбираюсь!
Обозревательница мод мысленно писала статью для газеты «Народный страж»:
«В пестрой веренице разнообразных фигур и лиц царит дух полной сердечности, столь характерной для Ул. Гости из Праги и ответственные сотрудники Казмара танцуют с местными красавицами в живописных национальных костюмах. Раздуваются передники, мелькают цветные повязки, и, честное слово, сапожки улецких девушек летают в танце так же легко, как парижские туфельки наших дам на паркете светских салонов. Сообщим нашим читательницам одну небезынтересную подробность: после бурного успеха «Танца труда» наша известная акробатическая танцовщица Мария Далешова сплясала с улецкими парнями. Ох, и лихие же это ребята! Они уверяли, что мадам «ходит, как нашенская»…»
Танцовщица тем временем играла у Выкоукала в бридж.
Танцуя, Ружена чувствовала животик лягушачьего короля. Хойзлер сопел. Если бы даже он захотел посмотреть на нее сверху вниз, ему бы это не удалось, так как Ружена была заметно выше своего партнера и вела его в танце. Сорочка у него была еще лучше, чем у Карела (Карел, Карел!..), галстук из «Рококо», ботинки ручной работы от Брандейса — все самое лучшее, — слегка надушен хорошими крепкими духами — не иначе как «Кингдом», сто двадцать крон за грамм, — ну, для него, видно, это гроши. Чистый он, как хорошо прокипяченный хирургический инструмент в роскошном санатории; волос на голове уже не осталось, и глаза совершенно лишены ресниц, — бедная жена! Смотри, смотри на меня своими рачьими глазами, ты, чудище морское. Знай, старичок: кто однажды обжегся, тот поумнел. Я уже знаю, каков мир.
Вся мерзость разбитой жизни воплотилась для Ружены в этом лягушачьем короле. Но когда к ней подходил кто-нибудь из улецких рабочих, красивый парень в плохо сидящем готовом костюме, Ружена отрицательно качала головой — к чему ей? — и продолжала танцевать с польщенным Хойзлером. Он был из высших кругов,оттуда, с трибуны на площади, он был мостиком к Карелу. Может быть, она узнает от него что-нибудь о Кареле, может быть, он, восхищенный Руженой, упомянет Карелу о ней. И вот Карел начинает ревновать, Карел страдает, Карел безумно страдает, Карел снова любит ее. Карел, Карел, как ты мог так поступить со мной! Знаешь ли ты, что такое любовь? Так растоптать чувства девушки!
