Сначала Казмар почувствовал себя неслыханно оскорбленным. Узнать такую новость от жены шофера!

— Не могли мне ночью сообщить об этом, мерзавцы!

Пани Казмарова, конечно, пришла в ужас оттого, что будет война. Но еще больше в эту минуту она страшилась гнева мужа и побежала в спальню включить телефон, чтобы Казмар ни в чем ее не обвинил. Когда она вернулась вниз, Казмар уже сидел за рулем студебеккера, и машина выезжала со двора на дорогу.

Он растолкал пилота. Люди еле успевали отскочить в сторону с дороги, когда они вдвоем мчались к аэродрому.

Аморт, похудевший, мрачный, не завтракавший, молчал в углу автомобиля. В нем точно все оборвалось. Казмар буквально оттащил его от жены; и к тому же эта весть о мобилизации. Тени тополей в клубах тумана мелькали, как дурной сон. Крестьяне вели в Улы зарегистрированных лошадей, и они тянулись караваном по шоссе, как тени. Мобилизация! Мобилизация!

— Пока доберемся до аэродрома, туман рассеется, — заметил Казмар.

Пилот промолчал.

А кони шли и шли. Будет, будет война… Маленькие лохматые венгерские лошадки и битюги, грохочущие тяжелыми подковами, усердно шагали по дороге и сердили Казмара своей медлительностью. Иногда какая-нибудь лошадь останавливалась и срывала листочек, другой с дерева; порядок нарушался, и погонщик с проклятиями гнал ее на место, лошадь становилась на дыбы и танцевала перед автомобилем. Человек за рулем и перегревшийся мотор нетерпеливо дрожали. В Прагу! В Прагу! Мобилизация! Будет объявлен мораториум! Банки задержат вклады. Казмар расстрелял бы эту скотину и людей, которые бестолково топтались перед ним посреди дороги в тумане. Мобилизация! Мобилизация! Военные поставки. Когда-то он догонял венский скорый поезд на велосипеде. Времена меняются. Сегодня он сделает это на самолете.

На аэродроме все еще горел маяк. Такой туман. Свет от вращающегося прожектора расплывался в нем, как клякса на промокательной бумаге.

Оба вышли из машины — Казмар торопливо, Аморт неохотно — и захлопнули за собой дверцы.

Дежурный, приложив руку к шапке с галуном, отрапортовал Хозяину, что пять летчиков с грузовых самолетов призваны на военную службу и уже уехали.

«Скорей, пока у меня не забрали Аморта вместе с «юнкерсом», — подумал Казмар.

Но пилот тоже был смущен:

— А если я тем временем получу повестку о мобилизации?

— Вы бы уже получили ее! В полдень будем обратно. Ну так живей, живей, темпы!

Где веселый, ветреный аэродром? Обычно он похож на огромное футбольное поле. Равнина, радующая простором, прозрачный воздух над ней, ветер и солнце. Конус и флаг на контрольной вышке почти беспрерывно полощутся под напором ветра. Ветер словно приносит самолеты из-за гор, через которые перелетает, и с морей, у которых он побывал. Тогда аэродром благоухает озоном далеких стран, все вокруг дышит предприимчивостью. Но сегодня поле лежало в тумане, как спущенный пруд. Слегка попахивало бензином, немного болотом. Пилот остановился. Три человека, такие крохотные на этом гигантском аэродроме, почти терялись в тумане.

— Пар как из корыта, — говорит Аморт. — Я еще не спятил. Я не пойду на это.

Казмар, не слушая его, мерным шагом направился к ангарам. Испарения бензина — это благоухание самолетных стай — сгущались. Аморт всегда их любил. Они всегда тянули его к себе, всегда возбуждали, но сегодня были противны. «Опять, — подумал пилот, — опять!» Вчера утром он стартовал в Венеции.

Самолеты на шасси наставили носы к выходу, и казалось, что они, как орудия, нацеливаются на подошедших. Здесь стоял «юнкере» Аморта «Стрекоза». Пилот перелетел на «Стрекозе» через Альпы, Мессинский и Сицилийский проливы, через синее Средиземное море в Африку, они пролетели вместе над североафриканским побережьем, и все это без радиста, по карте и компасу, этакому старому горшку, и вместе благополучно вернулись обратно. «Стрекоза» слушается его, как живая. Он вел ее быстрым взглядом, ясной головой, чуткими руками, энергичной ногой. Он ощущал ее положение всем своим существом, всегда знал, удачно ли сядет машина. Он сросся со «Стрекозой», как душа с телом. Они жили вместе над облаками, заряженными электричеством; они вместе искали просвета в небе, если им случалось заблудиться в горных туманах; однажды они чуть не погибли. К счастью, раненая «Стрекоза» в последний миг дала об этом знать и спланировала. Они видывали виды и доверяли друг другу. Но сегодня «Стрекоза» была словно чужая. Она казалась огромной и отталкивающе-безобразной, похожей на саранчу с выпученными глазами. Казмар подошел к дверцам. И в профиль «Стрекоза» походила скорее на хищную щуку, чем на стрекозу, которая взлетит и будет своим серебряным трепетным блеском в воздухе манить мальчиков стать пилотами, как когда-то другие самолеты завлекали маленького Аморта. Да, он стал летчиком, его желание исполнилось! Но все можно испортить! Он провел со «Стрекозой» в странствиях три месяца, и пока с него хватит. Ему нужно как следует отоспаться, отдохнуть и прийти в себя, и тогда ему опять захочется взлететь в воздух на «Стрекозе». Он не в силах ни видеть ее, ни обонять запах бензина.

— Машина заправлена?

Да, все сделано, такой он добросовестный болван.

— Не разрешается этого, — вырвалось у Аморта угрюмо. — А кто считает, что в этакой американской прачечной, — показывает он рукой на мглу, — я соглашусь стартовать, тот пусть и летит.

Жаль, что Казмар не научился сам управлять самолетом, как Муссолини, перед которым он преклоняется. Не пришлось бы слушать эти дерзости. Он очень рассердился, но подавил свою ярость.

— Пока выводят машину из ангара, — сказал он сдавленным голосом, — туман рассеется.

— Кому, как не мне, знать эту живописную котловину, — ответил пилот и не тронулся с места.

Зато у Казмара, улецкого короля, чесались руки, и, хотя он был уже не молод, он помог рабочим толкать машину.

Помощь, быть может, и невелика. Но людям это приятно.

— Будь я на вашем месте, Хозяин, — шепчет ему один опытный механик, — я бы сегодня не полетел. Мы-то знаем, что творит туман в Улах. Вы скорей попали бы в Прагу на машине.

— Вот будет у нас автострада, — оборвал его Казмар. — Аморт, что я вам говорил? Солнышко.

— Кто его видит, тот пусть и стартует, — отрезал летчик, — а я что-то ничего не вижу. Почему всегда я? Да и вообще пилот имеет право отказаться от полета, если неважно себя чувствует.

У Казмара надулись жилы на лбу.

— Мобилизация, — рявкнул он, — не понимаете вы, что ли?

Аморт нервно вздрогнул от его окрика и был готов заплакать, но ему тотчас же стало стыдно.

— После двенадцати тысяч километров, которые я налетал, любой пилот одуреет, — заметил он подавленно.

Казмар мгновенно спохватился.

— Любой, но не вы, — возразил он с признательностью и выпятил грудь, точно гордясь пилотом. — Я же знаю, кто такой Аморт.

Казмар дружески обнял его за плечи и, не обращая внимания на то, как летчик упирается всем телом, незаметно подвел к «Стрекозе».

— Сто крон за километр, и едем! — с жаром воскликнул он и подтолкнул пилота к лесенке. Но Аморт остановился на первой ступеньке.

— Мне очень жаль, — сказал он холодно, — но вы сначала заказали бы погоду получше.

У Казмара снова вздулись жилы на лбу.

— А родина! — прогремел он так, что зазвенело в ушах у рабочих. — Для вас она ничего не значит? Дело идет о высших интересах, я не обязан вам рассказывать о своих военных обязательствах. Над Альпами пролететь в тумане вам ничего не стоило, а тут такой кусочек — до Праги! Это же ради республики!

Аморт окинул его юным, робким, серьезным взглядом, взбежал по лесенке и молча сел в свою кабину.

Мотор оглушительно взревел, лопасти винта начали вращаться, и все присутствующие на аэродроме увидели в расплывающемся свете прожекторов, как «Стрекоза» катится и отрывается от земли.

Сегодня у барышни Казмаровой в пятом классе в десять утра был урок чешского языка.