Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Лиде представилась жгучая брюнетка с высоким гребнем, с красным маком за ухом — вот она отвязывает у пояса желтый цветастый платок с бахромой… И хотя у Лиды не было ни малейших прав на Францека, она все же почувствовала ревность.

— И охота тебе? В такую даль… И что это вы, мужчины, никак покоя не найдете?

Он показал подбородком на мальчика в коляске:

— Ты, Лидушка, любишь его?

Лида удивленно посмотрела на Францека.

— А то как же? Ведь он мой!

— Ну, вот видишь, а мы идем на войну как раз ради твоего парнишки.

— Не дури мне голову…

— И не думаю. Тут уж не до шуток. Если мы сегодня сложим руки и будем сидеть, извиняюсь за выражение, на заднице да спокойно смотреть на эту заваруху, смотреть, как Франко сбрасывает бомбы на испанскихдетишек, тогда завтра эти бомбы полетят на твоего Штепанека, за это я ручаюсь.

Лида судорожно сжала ручку коляски.

— Ты думаешь, будет война? — голос ее упал. — Мой недавно тоже об этом говорил.

— Да ведь она уже идет, — ответил Францек. — В прошлом году в Африке… Беднягп абиссинцы — духовые ружья против юнкерсов! А в этом году она пришла уже в Европу.

— К счастью, она далеко, — не удержалась Лида.

Францек взорвался.

— Черта с два! Земля — шар. Не знаю, как ты этого не поймешь. В Советском Союзе это соображает любая татарка, а там есть старухи, которые только сейчас учатся читать и писать.

Он взял из коляски мяч и, не замедляя шага, принялся беспокойно перебрасывать его из руки в руку.

— Смотри-ка, Лида, — он остановился перед ней. — Вот видишь, зеленая полоска бежит здесь сверху вниз? И с каждой стороны у нее есть соседка: одна — красная, другая — желтая, а рядом с этой — синяя, и так далее; но наверху и внизу все они сходятся в одной точке. Все связано друг с другом на этом пестром земном шаре. Сколько бы красок тут ни было — это все тот же шар. И не будет покоя, покуда рабочие всего мира не объединятся, попомни мои слова — не будет!

Штепанек крутился под ремнями и протягивал ручонки, требуя свой мяч, и Францеку пришлось вернуть его владельцу.

Черные птицы всполошились, рассеялись по небосклону, с придорожных деревьев посыпались желтые листья: завыла улецкая сирена. Сначала она издала хриплый свист, потом подняла свой визгливый голос над стеклянными кубами корпусов, внутри которых стало видно, как задвигались черные кучки людей; визг сирены подымался над казмаровским небоскребом, над казмаровской каменоломней, над горами и долами, сирена воем рвала воздух. Она плакала, причитала, грозила, выла, предупреждала, заполняя все небо до самого леса, дышащего предвечерней сыростью.

— Давненько я тебя не слышал, — обратился Францек к улецкой сирене. — Вот она, волшебная дудочка «Незмара», под которую все пляшут в Улах. — Он принялся вспоминать о красивых белых пароходах Каспия, груженных хлопком и нефтью, как они дают гудки перед причалом.

Штепанек схватился рукой за свою шейку: «Бедная илена хлипит», — и разразился плачем.

— Он боится ее крика, бедняжечка, он еще стольких вещей боится! Он еще не понимает, почему отец рад, когда возвращается с завода.

— А как, работыздесь хватает?

— Теперь опять стало хватать. Сам видишь, сколько народу валит. А почему ты спрашиваешь, Францек?

И Лида подумала: может, он взялся за ум и попробует устроиться здесь?

— Что ж, попробовать всегда стоит, — отвечает Францек. — Может, кто-нибудь и завербуется в Испанию.

— Только не мой! — вскрикнула Лида, будто Францек ударил ее по больному месту. — За это я ручаюсь! Куда ему, нашему папке! Вот глупости-то! Женатый человек…

— Не бойся, Лидушка, я его у тебя не забираю, — с горькой улыбкой бросил Францек и распрощался.

— Заходи к нам! — крикнула она ему вслед. — Гаеки в Заторжанке, не забудь!

Но Францек только махнул рукой в ту сторону, где солнышко закатывается за горы, и толпа людей, валивших с фабрики, разделила их. Шли рабочие в кепках, закуривая на ходу, шли девчата, само здоровье и веселье, — теперь они уже матери, — шла казмаровская молодежь, уже другая, не та, что прежде, а любовь на свете все такая же, неизменная; люди текли, как полая вода, и унесли Францека с его смелым лицом, опаленным солнцем, более горячим, чем то, которое светит в Улах. Он исчез, и осталась за ним только бороздка в толпе, только узенькая стежка в девичьи годы. Ах, Францек, Францек! Если бы только он тогда захотел! Но Лиде с коляской надо лавировать в толпе и хорошенько смотреть, чтобы не проворонить папку. Что делать, для нас уже миновали годы безумств… Францек отроду был горячая голова — стоит ли принимать всерьез его страшные речи?

Маленькая семья шагает в тишине садов. В Заторжанке ко многим фруктовым деревьям приставлена лесенка, под ней — корзинка, трепещут ветки, склонившиеся от тяжести плодов. Папа помог Лиде втащить коляску в гору; ах, он такой добряк! Но почему никогда не достается нам тот, настоящий, самый желанный?

Только солнце закатилось за горы — и вот уже чувствуется, как лето целуется с зимой, недаром все сливы запотели. Как бы Штепанек не простыл! Кухня у Лиды в порядке, как и совесть. Огонь сейчас же будет разведен.

— Да, слушай, папа, — говорит она, озабоченно наморщив лоб, — завтра не забудь снять сливы. У соседей уже снимали.

Настают холода, и приятно будет гнать сливовицу и варить рябиновку. Обе так хорошо согревают молчаливыми зимними вечерами.

АЛИНА

Алина — женщина многих фамилий, и потому умнее будет не называть ни одной из них — переменила девять профессий: играла на провинциальной сцене, снималась в фильмах в качестве статистки, была натурщицей, а начав толстеть, обнаружила в себе художественную жилку и занялась шитьем голенастых кукол (их ненавидел Станя), смешных зверюшек и разных талисманчиков на счастье; предприимчивая Алина торговала косметическими средствами, привезенными из Америки, куда она уехала от своего второго супруга, директора Кунеша, со своим третьим мужем, инженером (они вместе строили там железную дорогу); в свободное время Алина флиртовала с индейцами и писала об этом занятные репортажи в чешские газеты, чтобы в Праге о ней не забыли; эта пресловутая Алина теперь — владелица фотоателье, где встречаются все самые знаменитые кунштыри [86](ее выражение). Алина выдохнула дым, отложила папиросу и, опираясь полной холеной рукой с модным браслетом на мраморный столик кафе, проводила насмешливым взглядом Станю и Тихую, которые поздоровались с компанией и, уклонившись от приглашения, вместе вышли из кафе.

— Прямо голубочки, — сказала она, подражая простонародной манере речи, — ей-богу, как два голубка! Только дудки — никто не выдержит такого бега на длинную дистанцию.

— А ну-ка, вмешайся, Алина, — поддразнили ее за столом. — Тебе это — раз плюнуть. Покажи свое искусство.

Алина наморщила нос.

— Они еще не созрели, — отозвалась Алина тоном знатока и задумалась. Она следила за любовными делишками всей артистической Праги: кто кем интересуется, кто за кем начинает ухаживать, кто с кем дружит, кто кому надоел. Она сделала призванием своей жизни — разводить старые и сводить новые пары. Чем чаще в последнее время ей не удавались собственные интрижки, тем успешнее она занималась чужими; как и все мастера, она облекает свое искусство покровом непроницаемой таинственности.

— И вообще, — продолжает она, — этот случай меня не интересует. Кельнер, еще виски!

Вскоре после этого Станя, придя к Власте, застал у нее не более и не менее, как самое Алину с фотоаппаратом. Она явилась, чтобы заснять кадры из личной жизни актрисы для иллюстрированного журнала. «Элегантная и простая, пани Власта Тихая встретила нас в своей уютной квартире».(Круглый столик, торшер.) «Наша знаменитая драматическая актриса нежно ухаживает за своими цветами».(Власта с лейкой, грациозный наклон головы, скромный воротничок.) «Трагедийные актрисы тоже бывают веселыми».(Власта в профиль, дразнит прутиком рассерженного попугая, тоже в профиль.) Короче, тот, кто просматривает иллюстрированные журналы, живо представит себе эти снимки.

вернуться

86

Художники (искаж. нем.«Künstler»).

128
{"b":"148328","o":1}