С тех пор как горел тринадцатый цех и Горынек пострадал от ожогов, поврежденная нога у него так и не зажила. Старик не мог ходить; но Лидке приходилось довозить его, по крайней мере, до первого двора, где инвалида ждал радушный прием. Ну и старик этот Горынек! Настоящая живая история! Чего он только не насмотрелся на своем веку! Он помнил Улы в ту пору, когда ночной сторож обходил деревню и трубил в рог каждые четверть часа — в те времена, голубчик, радио еще не давало сигналов. Он помнил деда Казмара и как тот ходил к еврею с куском материи за спиной, тратя полдня на дорогу до Драхова, помнил и бабушку Казмара и как та ела терн, чтобы было больше слюны смачивать пряжу, которую она пряла веретеном. Да, и он видел собственными глазами, как Хозяин вскочил на велосипед и догонял венский скорый поезд, когда была объявлена мобилизация и началась мировая война. Горынек помнил начинающего Казмара и ни за что не пропускал ни одного торжества. Как-никак, а его сын Штепка заведует магазином Казмара в Каире, у него там тоже есть свой пай!

— На Дальнем Востоке для военных нужд, а также в Испании, где идет гражданская война, — продолжал между тем Хозяин, — требуется огромное количество текстильных товаров. В любой части земного шара люди явно нуждаются в обновлении этого рода ценностей. Следовательно, друзья, нужно работать не покладая рук.

«Что же стало с Францеком? — размышляла Лидка, опираясь на тележку отца и держа за руку сынишку. — Жив ли еще он?»

— Миру требуется сукно — мы его наткем, — говорил Хозяин, — рубашки — мы их сошьем, носки — мы их свяжем, марля и бинты — мы их тоже дадим…

— Франко? Фашистам? — откликается чей-то простодушный голос, и голова соседа Палека быстро прячется среди других. Такой вопрос может стоить места. Казмар на лету подхватывает:

— Кто заказывает, тот и получает, — улыбнулся он энергично прищуренными глазами. — Заказчик — вот наш хозяин. Нам в Улах политикой заниматься некогда. У нас не болтают языком, а работают, и этим мы гораздо больше помогаем нашему миролюбивому государству, чем господа провокаторы, которые понапрасну только портят нам репутацию за границей. Да здравствует наша любимая Чехословацкая республика! Да здравствует труд! Да здравствует мир! Через экспорт к благосостоянию! Ура!

Взрыв криков взлетел к синему небу. Штепанек размахивал трехцветным флажком, а Лидка сосредоточенно думала: «Но я не хотела бы шить рубашки для врагов Францека Антенны». И сурово, по-крестьянски, поджимала губы. Когда люди начали расходиться с площади, она схватила ручки коляски, чтобы везти отца, но вдруг вспыхнула и застыла на месте. Казмар сошел с трибуны, словно портрет из рамы, и направился прямо к колясочке Горынека.

— Сердечный привет от вашего сына, — сказал он, наклоняясь к старику, и пожал ему руку. — Я разговаривал с ним в Каире. Ему там недурно живется. Дело в магазине идет. Он делает честь и вам и нам. Побольше бы таких, как он, пионеров экспорта. Это ваш внук?

— Славный мальчуган, — заметила улецкая королева, приласкав ребенка.

— В мать, — улыбнулся Кашпар, биограф Хозяина и заведующий отделом рекламы.

«Он смеется, как покойныйКолушек», — приходит в голову Лидке.

— Что за хулиган кричал там сзади, вы не знаете? — спрашивает как бы между прочим Кашпар у Лидки.

Лидка еще суровее поджала губы.

— Не знаю. Откуда мне теперь знать, — ответила она. (Ишь ты, так я и побегу тебе докладывать, что это был сосед Палек.) — Я ведь не хожу больше на фабрику.

— И хорошо делаете, — одобрил Казмар. — Когда муж работает, долг жены — заниматься детьми.

Королевская чета улыбнулась семейству и отошла, обращаясь то и дело к знакомым рабочим и мастерам.

После торжества Хозяин обедал в вилле с участниками экспедиции и с господами из штаба. Приехал нисколько не изменившийся с возрастом главный директор Выкоукал, правая рука Казмара, все такой же загорелый, только на голом черепе у него теперь торчат белые волосики вместо белокурых. Приехал и его сын Карел, располневший красавец. Старику все же удалось образумить сына, женить на богатой и устроить заведующим красильным цехом в Улах. Пришел и старший врач Розенштам, постаревший за один мартовский день, когда он, настроив радио на Вену, чтобы послушать симфонию Малера, [104]услыхал вместо нее фашистскую песню «Хорст Бессель». Небольшим ростом, своим выразительным треугольным лицом, нервной жестикуляцией он резко выделялся за столом среди остальных гостей, угловато-самоуверенных и по-казмаровски хладнокровных. Из дам присутствовала одна хозяйка дома, как всегда томная и любезная, сегодня более, чем обычно, оживленная радостью свидания с мужем. Она все-таки немного напугалась за него после той аварии в Бенгази. Но «двужильный» только улыбался энергично прищуренными глазами: мороз крапиве не страшен. А что же учительница Ева, не приедет повидать отца?

— Она ведь преподает, — объяснила мачеха, — а при ее добросовестности… Бедная Ева — такая педантка! Никогда в жизни я не понимала этого.

Во всем был Хозяин счастлив, только с детьми ему не повезло.

К обеду, само собой разумеется, был приглашен и летчик Аморт, но он отвертелся. Хочет отдохнуть от старика, сказал он своей молодой жене. Это не человек, а машина какая-то!

За обедом Казмар был в приподнятом настроении. В Италии он очень выгодно приобрел по клирингу партию искусственного хлопка, значительно более дешевого, чем натуральный. Кроме того, он подписал два выгодных договора на военные поставки с итальянским командованием в Абиссинии и с губернатором Ливии. Хозяин вернулся загорелый, обветренный и помолодевший, полный новых планов, начинаний, воодушевленный тем, как в Италии строят новую империю. Дуче приказал вывесить во всех гимнастических залах карты старой римской империи, чтобы у мальчиков из фашистской организации «Валила» великая цель была перед глазами.

— Как у «гитлеровской молодежи», — говорил Карел Выкоукал. — Недавно я был в Дрездене…

— Вот дерьмо! — в Казмаре сказался человек из народа. Хозяин не любил Карела, а не только «гитлеровскую молодежь». — Видеть не могу этих мальчишек в белых чулках! — воскликнул он. — Зато там, в Италии, превосходные ребята, настоящие древние римляне.

— Всякая сила — зло, — устало произнес Розенштам.

— Зло? Благословение божие, если она в руках хорошего человека! Если бы у нас, в наших цивилизованных странах, были такие превосходные шоссе, какие построили итальянцы в Африке вдоль моря, вплоть до египетской границы!

Автострады, которым Хозяин завидует. С величайшим любопытством осматривал он итальянские ирригационные работы в Ливии и работы по осушению понтийских болот в метрополии. Он стоял в Риме на Форо Муссолини, на этом лучшем стадионе мира. Это их Голодная стена [105]из каррарского мрамора. Этим, по словам Хозяина, думают разрешить кризис!

— Боюсь, — простодушно заметил Розенштам, — что значительно радикальнее кризис разрешили на итальянских военных заводах.

— Вы не любите Италии. А сами похожи на итальянца, — шутя заметила хозяйка дома, пытаясь перевести разговор на более безобидные темы. — Не угодно ли мороженого?

— Не скрою, что, когда всю жизнь имеешь дело с искалеченными людьми, — говорит хирург, не ответив на ее улыбку улыбкой, — без особого удовольствия смотришь на итальянские самолеты в испанском небе.

— Там и русские есть, — резко заметил на это Хозяин. — О них вы ничего не говорите.

— У нас здесь вербуют в Интернациональную бригаду, собирают деньги на красную Испанию, и подкупленные социалисты натравливают нас на Франко, я только удивляюсь, как правительство все это терпит, — недовольно сказал главный директор Выкоукал. — Мы когда-нибудь жестоко поплатимся за это кокетство с большевизмом. Выкрик рабочего сегодня утром очень характерен. И кто его только подучил?

Главный директор в упор посмотрел на врача злыми синими глазами.