— Да, засиделись мы с тобой. Поздно уже, отец, наверное, с ума сходит, не зная, где я и что со мной происходит. С того времени, как погиб мой брат, он не ложится спать, пока я не вернусь домой. Представляешь себе, больше всего на свете отец боится, что я сяду к кому-нибудь на мотоцикл в качестве пассажира и со мной что-то случится.

— Я его понимаю, — сказал Альба, обнимая меня.

Она прижималась ко мне, и я чувствовал, как часто бьется ее сердце. Кроме того, Альба, по всей видимости, даже не подозревала, какой еще побочный эффект вызвал в моем теле наш столь близкий контакт. Я, по правде говоря, вздохнул с облегчением, когда она отодвинулась от меня и сказала:

— Ладно, уходи. Я… еще никогда не была такой счастливой. Все благодаря тебе!

На прощание я поцеловал ее в лоб.

— С днем рождения!

Я открыл дверь и направился к калитке в окружавшей особняк изгороди.

В свежем ночном воздухе надрывались сверчки и цикады.

Я оглянулся и помахал рукой Альбе, стоявшей в дверях. По правде говоря, я полагал, что это будет последним жестом прощания.

Однако у нее для меня был заготовлен еще один вопрос:

— Как тебе все это?..

Голос ее звучал тревожно. Я понял, что она и сама не понимает, о чем говорит.

— Ты имеешь в виду сегодняшний вечер? Праздник по случаю твоего дня рождения?

— Нет, не только это.

— Тогда позволь мне высказать в твой адрес одно критическое замечание, — заявил я демонстративно наставительным учительским тоном, желая сбить напряженность, повисшую между нами. — В следующий раз, когда будешь делать коктейль, возьми в качестве основы шампанское подешевле. Грех экспериментировать над «Моэ и Шандоном».

— Просто дома другого не нашлось. Но я, в общем-то, не об этом тебя спрашивала…

Даже с расстояния в несколько шагов я видел, как Альба кусает губы, не решаясь сказать самое важное. Наконец она вздохнула и произнесла:

— Как тебе я?

— В каком смысле?

Ситуация осложнялась прямо на глазах, именно в тот момент, когда я уже готов был попрощаться и уйти.

— До сих пор ты знал меня только как одноклассницу, приятельницу по школе. Между нами ведь ничего не было, ну, может быть, за исключением того вечера, когда ты сбежал с концерта. Я бы хотела знать… В общем, что ты обо мне думаешь? Я тебе нравлюсь?

Сам не понимаю, как в эту минуту — в полусне, с играющим в крови шампанским, к тому же после такого необычного для меня вечера, — я нашел подходящий ответ:

— Ты просто замечательная!

Альба рассеянно посмотрела на меня и робко улыбнулась. Судя по всему, она ожидала чего-то более содержательного и убедительного. Помахав мне рукой и послав на прощание воздушный поцелуй, она закрыла дверь.

В этот момент по черному ночному небосводу пронеслась падающая звезда. Я тотчас же вспомнил, какое желание загадал несколько недель назад на том кладбище, которое было теперь от меня невероятно далеко — словно на другом конце земли.

Сказать, что мое тогдашнее желание сбылось, означало бы погрешить против истины. Судя по всему, падающие звезды тоже порой ошибаются.

На обратном пути из Сант-Бержера к дому я испытал приступ уныния и меланхолии. Ощущение было такое, словно ночная мгла погрузила в беспросветную темноту и мою душу. Мне становилось все хуже и хуже, как будто какой-то невидимый, но жестокий зверь выгрызал мою душу изнутри. Я вдруг почувствовал себя сиротой в этой жизни.

На самом деле все обстояло иначе. Если бы в один прекрасный день я смог простить себе ту страшную глупость, из-за которой погиб мой брат, то в остальном в глазах окружающих моя жизнь скорее была похожа на роскошный цветник, чем на терновые кусты. С того времени, как мама переехала от нас на другой конец света, я остался на попечении отца, практически впавшего в летаргический сон. Он позволял мне делать все, что мне заблагорассудится. Учеба шла легко, я был во цвете лет, в меня влюбилась очаровательная девушка. В общем, я имел все основания не жаловаться на судьбу, но в глубине души чувствовал, что нет мне ни покоя, ни спасения.

Любой мой шаг означал лишь приближение к зияющей бездне. В этой жизни меня ничто не удерживало. Я не понимал, зачем нужно продолжать существовать в этом мире, с которым у меня сложилось полное непонимание.

В общем, домой я пришел в самом мрачном настроении. Встретило меня, естественно, чуть приглушенное бормотание телевизора.

Я тихо прошел в гостиную и увидел отца, дремавшего на диванчике под аккомпанемент заклинаний какого-то культуриста из телемагазина, настоятельно рекомендовавшего всем зрителям приобрести очередной тренажер для эффективного накачивания мышечной массы прямо дома. Если верить этому парню, то пяти минут занятий в день будет достаточно для того, чтобы стать таким же, как он. Меня просто затошнило от этой мерзости.

Я выключил телевизор, набросил на спящего отца плед и поднялся к себе в комнату. Мне становилось все хуже и хуже.

Я рухнул на кровать и закрыл глаза, надеясь, что смогу забыться, вырваться на время из водоворота мыслей и переживаний. К сожалению, ни уснуть, ни забыться мне не удалось. Мир продолжал кружиться вокруг меня. Чтобы уменьшить головокружение, я сел и включил настольную лампу.

На полу около кровати лежал толстый том антологии латинских текстов, посвященных похоронам и загробной жизни. В последнее время я не раз и не два заглядывал в эту книгу. Открыв ее наугад, я наткнулся на размышления Лукреция — поэта, которому, судя по всему, не пошел впрок испитый им нектар любви. Поняв, что его чувства остаются неразделенными, он в конце концов покончил жизнь самоубийством.

Его словам я внимал как предсказанию оракула.

«Смерть — это конец всех мучений и страданий, это самый спокойный сон, это вечный отдых от трудов и забот. Тот, кто жил счастливым, должен уйти из жизни вовремя, как воспитанный гость из дома радушных хозяев. Тот, кто много страдал, должен с радостью принять ту гостью, которой суждено перерезать бесконечную цепь его тягот и мучений. Все мы знаем, что смерть неизбежна, вот почему человека не должно волновать, когда именно она придет за ним. За могилой, за погребальным костром нас ждет лишь пустота».

Я посмотрел на открытое окно и вспомнил, что где-то в шкафу у меня лежит кусок крепкой веревки — метра четыре. Мы пользовались такими на тренировках, когда я ходил в секцию скалолазания. Это навело меня на мысли о Яне Кертисе, вокалисте «JoyDivision». Мне как-то раз довелось посмотреть фильм о его жизни. Картина называлась «Контроль». В конце ее главный герой вешался в собственном доме, после того как, в свою очередь, просматривал фильм, в котором сводит счеты с жизнью вечно несчастный артист. Проведя параллель между Лукрецием и Яном Кертисом, я задумался над тем, что происходит в сознании тех людей, которые решили разобраться со всеми своими проблемами вот таким способом. Источника с нектаром любви у меня под рукой не было, зато веревка находилась в полном моем распоряжении. Я встал с кровати и начал рыться в шкафу в поисках предмета, столь нужного мне в этот момент.

Самоубийцы никогда не внушали мне симпатии хотя бы из-за того, что их поступок доставляет окружающим слишком много хлопот. С моей точки зрения, самоубийство — это акт радикального эгоизма, совершенно непозволительного для воспитанного человека. Впрочем, в ту ночь мне больше всего на свете хотелось понять, что чувствует человек, собирающийся сделать последний шаг в этой жизни.

Изобразив на одном конце веревки нечто вроде петли, я набросил ее себе на шею и сел на подоконник. Второй оставался свободным, но я попытался представить себе, что будет, если я привяжу его, например, к ножке кровати — вещи весьма массивной. Думаю, что вес моего тела, даже помноженный на скорость падения, она должна была выдержать. Я прикинул расстояние до площадки перед входной дверью. По моим расчетам выходило, что веревка мне попалась как раз нужной длины. Ее даже не пришлось бы обрезать или укорачивать узлами.