Фордайс сердито посмотрел на Тома.

— Может, ты позволишь матери говорить самой за себя?

От этого резковатого замечания у Лауры снова подступили слезы к глазам. Она вдруг осознала, как выглядит со стороны: жалкая растрепанная женщина в халате, новоиспеченная вдова с двумя сыновьями, один из которых слабый и больной, второй — непокорный. В глазах Фордайса она увидела жалость.

— Том, — твердо сказала она, — не перебивай, пожалуйста. Я оказалась в сложном положении, и мистер Фордайс пришел мне на помощь.

Фордайс посмотрел на нее с благодарностью.

— Значит, вы ни о чем не подозревали.

— Нет. Он всегда говорил, что не интересуется политикой.

Фордайс кивнул.

— Это вызовет брожение в деловых кругах. Боюсь, многие уважаемые люди попадут под подозрение. Поневоле задумаешься, узнав, что под балахоном и колпаком скрывается человек с положением Тайсона. Впрочем, — отрывисто добавил он, — сейчас вас это мало заботит. Я хотел узнать, не надо ли мне сообщить кому-либо о случившемся и избавить вас от лишних хлопот? Вашим тетушкам, например.

— Нет, я не собираюсь посылать телеграмму в Египет или где они там сейчас находятся и до смерти пугать их. Не буду портить первое в их жизни путешествие.

— Значит, вы сами обо всем договоритесь. Отпевание, наверное, состоится в церкви Фостера?

— Да, Бэд туда регулярно ходил. — Как такое вообще могло быть? Бессмыслица какая-то — состоять в клане и посещать церковь, проповедующую прямо противоположные идеи.

— Я с удовольствием позвоню ему от вашего имени. Сам я посещаю церковь в другом конце города, но Фостера хорошо знаю. Мы вместе учились в подготовительной школе, он был классом младше меня. Собственно говоря, я позвоню ему прямо сейчас. Думаю, вам поможет, если вы сегодня же с ним поговорите.

— Спасибо. Мне бы очень этого хотелось.

Том и Тимми тоже нуждались в разговоре с сильным доброжелательным человеком. Тимми, сидящий с широко открытым ртом — ртом Бэда — был похож на беспомощного птенца.

Спору нет, Фордайс был любезен и вежлив, но в его равнодушных коротких фразах невозможно было почерпнуть утешение. «Наверняка он предпочел бы избавиться от таких клиентов, как мы», — подумала Лаура. Второй раз всего за несколько недель Райсы взвалили на него работу, которая была ему не по душе.

В этот момент Тимми вскочил, вскрикнув так пронзительно, что остальные подпрыгнули.

— Что случилось с Графом, Том, Граф тоже умер?

— Граф? — недоуменно повторил Фордайс.

— Его собака, — Лаура вопросительно посмотрела на Тома, который беспомощно развел руками.

— Он стоял рядом с папой.

— Значит, они и его убили? — взвизгнул Тимми.

— Да, — Том крепче прижал Тимми к себе. — Я привез его домой. Я подумал, мы сможем похоронить его на заднем дворе.

Тимми вырвался из рук брата.

— Где он? Я хочу увидеть его, — потребовал он.

Из кухни прибежала Бетти Ли.

— Нет, золотко, — вмешалась она, — тебе не надо на него смотреть. Я видела его и, думаю, будет лучше, если ты запомнишь его таким, каким он был.

Но Тимми уже бросился мимо нее к выходу. Лаура услышала, как хлопнула задняя дверь, услышала протесты Тома и Бетти Ли и, наконец, плач Тимми, увидевшего тело Графа, которое Том оставил рядом с фургоном.

— Он еще такой слабый, — испуганно пробормотала она. — Только что из больницы. Это для него слишком сильное потрясение.

— Забот у вас выше головы.

Фордайс тут же пожалел о своем банальном замечании. Но он не умел утешать и не знал, как себя вести, когда речь шла о «человеческих проблемах». Он был адвокат, обученный распутывать сложные узлы, и только. Он постарается помочь в преодолении кризиса, который наверняка возникнет на фирме «Райс и сын», оставшейся теперь и без главы, и без старшего менеджера.

Он был рад, что ему, по крайней мере, до сих пор удавалось скрывать от репортеров историю с Кроуфильдами. Лауре только не хватало, чтобы газеты растрезвонили о ней на весь свет. Бедная женщина. Он вздохнул с облегчением, когда в дверь позвонили и вошел Фостер.

В полночь Лаура и Том все еще сидели в библиотеке со священником. Врач, с которым Фостер переговорил по телефону, посоветовал дать Тимми горячего молока и сразу же уложить его в постель. Бетти Ли удалось увести его, несмотря на его возражения, и теперь он спал.

— Я помню тебя, каким ты был в первом классе воскресной школы, — сказал Фостер Тому. Он и сам уже так устал, что говорил тихим слабым голосом. — А почему, ты думаешь, я запомнил именно тебя из всех прочих детей и помнил все эти годы? Ну, во-первых, потому, что ты был очень способным мальчуганом, а во-вторых, потому, что я очень хорошо знал твоих родителей. Они всегда живо интересовались делами общины, принимали во всем активное участие.

— Вот этого-то я и не понимаю, — воскликнула Лаура. — Как Бэд мог… и подумать только, его отец был священником.

— Религия, на которой воспитывался Бэд, совсем не та, что исповедуем мы с вами, — спокойно ответил Фостер. — В том захолустье, где он рос, религия была с адским душком.

— Но вести двойную жизнь все эти годы, — и Лаура стиснула руки, словно умоляя Фостера объяснить ей, как такое возможно.

— К сожалению, Лаура, Бэд не исключение.

Том, ерзавший в кресле, пытаясь сдержать себя в присутствии священника, в конце концов не выдержал и дал выход своему гневу.

— Вы оба говорите об отце так, будто он был каким-то чудовищем. Как вы можете так о нем говорить? Ты, мама, особенно. Я не верю тому, что слышу.

— Я ни разу не сказала, что он чудовище. Он был моим мужем. Но то, во что он верил — оружие, кровь, ненависть, — действительно чудовищно. Ненавидеть человека только за то, что он не такой, как ты! А ведь у каждого из нас есть право жить на этой земле.

— Нет! Это все чепуха. Люди не равны, одни лучше, другие хуже.

— Мы ничему подобному не учили тебя в воскресной школе, Том, — вмешался Фостер. — Я читал кое-какие программные документы клана, написанные вроде бы с верой в Бога, но это ересь, вот что это такое на самом деле. Я поражен, что ты сам этого не видишь, — закончил он.

— Я не сказал, что верю в клан, — Том чувствовал себя обнаженным под взглядами двух пар глаз, смотревших на него одновременно с сожалением и осуждением. Он чувствовал себя мучеником, принимающим муку ради Бэда. «Мой отец», — подумал он и продолжал: — Но одни люди лучше других. От этого я не отступлюсь. А те, кто убил моего отца… — Его гнев перерос в ярость. — Я выясню, кто это сделал, и замучаю его до смерти.

— Я понимаю, Том. Да, я понимаю, — все так же спокойно сказал Фостер. — Но это ничего не решит, лишь внесет в твою жизнь новую боль.

У Лауры исказилось лицо. «Боль, — подумала она. — А Фостер ведь ничего не знает о той боли, что уже вошла в жизнь Тома».

Том встал.

— Извините меня, но я больше не могу разговаривать. Пойду наверх. Спокойной ночи, мама. Спокойной ночи, доктор Фостер.

Лаура и Фостер безнадежно посмотрели друг на друга. Больше говорить было не о чем, и Фостер ушел, а Лаура пошла запереть двери на ночь.

У кухонной двери она вдруг почувствовала желание побыть на открытом пространстве, вдохнуть свежего воздуха, и шагнула за порог. Если бы не свет, льющийся из кухни, она бы споткнулась о коробку, лежавшую на ступеньках. То, что осталось от Графа — тошнотворное месиво внутренностей и шерсти, было положено на аккуратно постеленный кусок цветастого кретона, отрезанный от какого-то старого чехла для мебели, хранившегося на чердаке. Наверняка это было делом добрых рук Бетти Ли, подготовившей Графа к похоронам утром. «Бедный Тимми, — подумала Лаура. — О, бедный Тимми».

А затем наступил ужасный момент. «Собака находилась рядом с Бэдом, — вспомнила Лаура, — когда это случилось. Значит Бэд был так же раздавлен, изувечен… Эта картина запечатлелась в мозгу Тома, он будет помнить ее до конца дней своих».

Она почувствовала позыв к рвоте и бросилась к кустам за гаражом, где ее вырвало. Потом она некоторое время стояла, дрожа, и смотрела на великолепие ночного неба, всегда так вдохновлявшее Тома. Но равнодушная, бескрайняя высь не давала ни ответов на вопросы, ни утешения ее душе, и она ушла в дом.