— У моего брата есть. — Понятно? Моего брата.

— А у Холли есть колли. Белый колли. Холли, покажи Тому Стара.

Том охотно встал и последовал за девушкой. Вне этих стен, вдали от всех этих взглядов и вопросов он сможет наконец-то вздохнуть с облегчением. Девушка двигалась очень грациозно, и фигура у нее была почти такая же хорошая, как у Робби. Но он и эта девушка были врагами.

В дальнем конце лужайки плакучая ива склонилась над маленьким прудом, в котором плавали золотые рыбки. Здесь в тени лежал белый колли.

— Набегался с утра, устал, — сказала девушка. Собака встала и подняла голову в ожидании ласки. — Хороший мальчик. Славный мальчик.

Том с удовольствием погладил бы собаку. Он не представлял себе семьи без собаки. Но он вспомнил оставшегося дома Графа и не смог прикоснуться к этой собаке. «Дом», — мысленно произнес он, и горло у него сжалось.

Холли, стоявшая на коленях, подняла голову:

— Мы тебе не нравимся, — черные глаза сверкнули.

— Правда, не нравитесь.

— Я знаю о тебе кое-что.

Что она может знать, воображала с рюшем и украшениями.

— Меня не интересует ни что ты обо мне знаешь, ни ты сама.

Открылась раздвижная стеклянная дверь, и раздался голос Артура.

— Я на всякий случай поставил на столик у веранды графин с лимонадом. Я пойду наверх. — Дверь закрылась.

— Послушай, — горячо заговорила Холли, — мне так же не хочется с тобой разговаривать, как и тебе со мной. Но я не хочу обижать родителей, они и без того настрадались. Я принесу пару журналов, мы сядем и притворимся, что читаем. Тогда нам не нужно будет говорить ни слова. Хорошо?

— Согласен, — откликнулся Том.

Она была в комнате Питера. Одним быстрым взглядом Лаура охватила все — плакаты, книги, стереосистему, льняные занавеси на окнах — бежевые с пропущенной по ткани красной нитью. На видном месте, на комоде, стояла фотография Питера. На нем был праздничный костюм, лицо серьезное. Он был снят на фоне каких-то похожих на трубки предметов, украшенных сверху сложным металлическим орнаментом. Лаура остановилась перед фотографией.

Прошла минута или две. Потом Артур заговорил:

— Ему здесь тринадцать. Это был день его бар-мицвы. Вы знаете, что это?

— Я читала, что это что-то вроде конфирмации.

— Да, что-то подобное. Мальчик, прошедший обряд бар-мицвы, считается взрослым, он становится полноправным членом общины. Он умеет отличать хорошее от дурного, осознает заповеди своего народа, передаваемые от отца к сыну со времен Моисея…

Артур замолчал и отвернулся к окну, пряча лицо. Затем снова заговорил:

— В тот день он произнес замечательную речь, все о ней долго вспоминали. Его интересовали проблемы экологии, он создал в школе экологический клуб. Об этом он и говорил: как сыны Израилевы пришли в страну меда и молока, как они берегли землю, дарованную им Богом, как и сегодня мы должны беречь нашу планету, чтобы нашим детям досталась… — Он опять замолчал, не в силах продолжать.

Лаура поняла, что он скорбит по двум сыновьям: мальчику, которого он растил с такой любовью, гордости семьи, и другому, незнакомцу, который сидит сейчас внизу, плоть от его плоти.

Маргарет тихо объяснила:

— Там на заднем плане свитки, на которых написаны законы — первые пять книг Библии, той ее части, что вы называете Ветхим заветом. Украшения называются коронами, они — знак нашего почитания пяти книг.

— Понимаю.

Знакомое лицо, лицо Тимми, наложенное на эти странные предметы, плыло у Лауры перед глазами. Все было так невероятно, гигантское недоразумение. Повисшее в комнате молчание было каким-то звенящим.

— Расскажите мне, как все было с самого начала, — сказала наконец Лаура, — а я потом расскажу вам про Тома. Ведь именно это мы и хотим узнать.

Маргарет села и, вздохнув, начала:

— Проблемы возникли с самого рождения. Питер был очень капризный ребенок, он плакал до истерик и плакал почти не переставая. Но наш первый врач сказал, что ничего страшного в этом нет, что многие младенцы ведут себя так.

Лаура кивнула:

— То же самое мне говорили про Тимми. Вы ведь знаете про Тимми?

— Да. Ральф Маккензи сказал нам.

— Ну, а дальше?

— Потом мы переехали сюда. У отца Артура был удар, и все дела он передал Артуру. Артур в то время работал над докторской диссертацией по литературе, работу пришлось бросить, хотя он и сейчас знает больше, чем иной профессор.

— Лаура хочет послушать про Питера, а не про меня, — перебил Маргарет Артур.

— Мы обратились к другому педиатру, потом еще к одному, а Питер тем временем худел и слабел, потом заболел пневмонией, поправился, выздоровел и опять заболел. — Маргарет беспомощно развела руками. — А потом на нас обрушился этот удар, мы, наконец, узнали, что с ним такое. И тогда мы объехали чуть ли не всю страну, побывали во всех известных больницах от Миннесоты до Бостона. Вплоть до самого последнего месяца мы пытались что-то сделать, надеялись помочь нашему милому мальчику. Мы обратились к крупнейшему специалисту в Нью-Йорке, мы…

— Не нужно больше, — попросила Лаура.

Но Маргарет то ли не слышала ее слов, то ли не могла остановиться:

— Помню, о чем я прежде всего подумала в тот день, когда мы узнали, что биологически Питер не наш сын. Врач, очень душевный молодой человек, разговаривая с нами, смотрел в окно на растущее во дворе дерево. А я могла думать лишь о том, что где-то живет другой мой ребенок, и я спрашивала себя, какой он. Наверняка он похож на людей, вырастивших его, так же как Питер был похож на нас. И я подумала, что он возможно здоровый и крепкий мальчик.

— Да, — сказала Лаура, — как вы сами могли убедиться. — Теперь была ее очередь. — Наш малыш слишком много плакал в роддоме, во всяком случае мне так казалось. Я ведь по сути дела ничего не знала о детях. Но когда мы привезли его домой, он перестал плакать и вел себя просто замечательно. Думаю, что до тех пор, пока не родился Тимми, мы не отдавали себе отчета в том, какой беспроблемный у нас ребенок. Ну, а говоря о Тимми, — добавила она почти с тоской, — я могу повторить все то, что вы рассказывали мне о Питере.

«Но что же сказать про Тома, — спросила она себя, сделав паузу. — Они ведь ждут». И после минутного молчания продолжила:

— Том — хороший сын. Трудно, конечно, в двух словах охарактеризовать человека. Хороший сын. Студент. Спортсмен. Они с моим мужем, Бэдом, друзья. И Тимми повсюду ходит с ними. Том заботится о нем, он замечательно относится к Тимми. — Лаура говорила то, что приходило ей в голову, не пытаясь придать своим мыслям характер связного повествования. — Проучившись год в колледже, он, естественно, изменился. Стал более независимым. У него всегда было много друзей. Ах, я так плохо рассказываю.

Маргарет и Артур ловили каждое ее слово. Маргарет ответила первой. Очень тихо она проговорила:

— Нам, по крайней мере, ни о чем не пришлось рассказывать Питеру. Он умер, не зная правды о своем рождении. Что бы это дало, скажи мы ему правду? А вам пришлось рассказать Тому, — она вздрогнула.

— Для Тома это и так страшно тяжело, — вступил в разговор Артур, — а то, что мы евреи, усугубляет его переживания.

Лаура встретила взгляд умных серых глаз. Очевидно, Маккензи сказал им. Но перед ней, осознала она, был спокойный рассудительный человек, не склонный к глупому упрямству или детским обидам. Эти глаза требовали ответа, и она честно ответила:

— Да. Это так.

Все вздохнули. У Маргарет по щеке потекла тушь с ресниц, она стерла ее. Артур высморкался.

— Что же нам дальше делать? — спросила Лаура.

— На данный момент ничего, — откликнулся Артур. — Давайте спустимся вниз.

Через стеклянную дверь они увидели на веранде Холли и Тома. Они читали, сидя на значительном расстоянии друг от друга. Вид у обоих, когда они вошли в дом, был недовольный.

— Я приготовила ленч, — сказала Маргарет, делая героическое усилие, чтобы разрядить атмосферу. — Надеюсь, Лаура, вы проголодались.