Мама невозмутимо смотрела на Селию через стол. И похоже, не думала никуда бросаться.

— Не знаю, зачем ты так говоришь, — произнесла она.

— Потому что это правда, мама, — взмолилась Силия. — Поверь мне, это все правда, а бывало еще не такое.

— Зачем ты выдумываешь?

— Я не выдумываю. Все так и было. И сегодня так будет — мама, это болезнь. Ты, как я вижу, уже пила. Я говорю все это ради твоего же блага.

— Это полный бред. — Она попыталась встать, но Силия схватила ее за запястье.

— Я никому не сообщала: не хотела зря беспокоить, думала, что это пройдет. Может, это только на выходных бывает, когда тебе тяжело управляться. Мама, пойми, пора делать что-то.

— Что значит: не сообщала? Кому?

— Мари, Харри, Дэну.

— Теперь ты будешь всем плести эти сказки?

— Не буду, если возьмешься за ум. Мама, ты слишком много пьешь, это уже болезнь. Тебе теперь надо…

— Ничего не надо, спасибо. Наверное, иногда я перебираю — ладно, обещаю быть осторожней. Это тебя устроит? Допрос окончен? Может, наконец, займемся делами?

— Мама, прошу тебя. Кто хочешь тебе подтвердит. Позвать Барта? Он все расскажет, как было. И миссис Кейси, и Билли Бернс, и все считают, что ты не справляешься…

— Силия, ты всегда была ханжой, даже когда отец был жив. Ты не понимаешь, что в пабе с клиентами надо общаться, надо выпивать с ними — они это любят. Из тебя не выйдет хозяйка паба, ты из другого теста, не то, что мы — не то, что я. А ты слишком правильная, вечно придираешься к людям — и вот в этом твоя большая ошибка.

Какой смысл вешать на дверь табличку «закрыто», разговора не будет. Она готова только признать, и то с трудом, что пару раз капельку перебрала. Она ничему не верит и ничего не помнит.

Ко времени ланча паб стал заполняться. Силия видела, как доктор Берк, отмечавший помолвку сына, угостил маму рюмочкой виски. Лучше бы он, подумала Силия, сказал маме, склонившись над стойкой: «Миссис Райан, у вас глаза красные и морщины возле век; бросайте пить, иначе вы себя погубите». И отец О’Райли мог бы нанести им душепасторский визит и направить маму на курс лечения, и потом, ее спасения ради, велел бы дать обет не прикасаться к алкоголю. Может, врачам и священникам в наше время не мешало бы действовать решительней.

Телефонная будка находилась в укромном закутке паба — неудивительно, что пол-Ратдуна предпочитают звонить оттуда, а не с почты, где много любопытных ушей.

Эмер только приготовила ланч. Вчера они вместе ходили в кино, и сегодня, может, снова пойдут. О видео можно забыть: даже дети поняли, что ста фунтов на все не хватит.

— Что с ней делать? — спросила Силия.

— Она ничего не помнит?

— Ничего. Я все ей в подробностях описала — что она сказала, что пролила, что разбила, кого оскорбила. Не верит ни слову.

— А поддержать тебя некому?

— Считай что нет. Барт слишком воспитанный, остальные тоже постесняются.

— Значит, надо ждать.

— Ждать больше нельзя — я не могу, и мама тоже. Вот ужас. Должен же быть какой-то выход. Как заставить человека прозреть? Как это можно ускорить?

— Мне как-то рассказывали про одного мужчину, который решил лечиться от алкоголизма после того, как увидел на видео, что вытворял на свадьбе своей дочери. Он даже не думал, что все так плохо, пока…

— Понятно. Эмер, спасибо.

— Что? Ты что, собралась ее снять на видео? Одумайся.

— В понедельник все тебе расскажу.

Миссис Фицджеральд пригласила ее в дом. Да, Том здесь. Они пьют кофе — не налить ли ей чашечку? Силии показалось, что у них разговор, которому лучше не мешать. Она сказала, что зашла на минутку. Да, у него есть магнитофон и чистая кассета… или кассета, которую можно затереть. Какую-то радиопередачу надо записать? Ничего, это неважно. Смотри, нажимать надо вот сюда. Разумеется, он проживет без него до завтрашнего вечера. Том был озадачен, но расспрашивать не стал. Она вернулась в паб.

Под прилавком был такой бардак, что маленький магнитофон никто не заметил.

Силия время от времени включала запись — полчаса с одной стороны кассеты, полчаса с другой.

А когда миссис Райан, надрывая голос и не попадая в ноты, солировала в песне, которую едва знала, она даже вынесла магнитофон поближе. Записала и ругань, и оскорбления в адрес Барта Кеннеди.

В какой-то момент в паб заглянул Том Фицджеральд; он увидел свой магнитофон и спросил:

— А это честно?

— У тебя о честности свои понятия, у меня свои, — резко ответила она, и устало добавила. — Она ничего не помнит, правда, — вообще ничего.

— Это ей не понравится, — заметил он.

— Точно.

— А когда ты…?

— Наверное, завтра утром.

— Тогда после полудня зайду, обломки заберу. — Он улыбнулся. Улыбка у него очень, очень хорошая.

Первые несколько минут мама сидела с каменным лицом. Ерзала от негодования, слушая собственную ругань. Затем решила, что это подделка, но когда услышала свои нетрезвые причитания о том, какой замечательный человек был ее покойный муж, у нее из глаз брызнули слезы стыда.

Сложив руки на коленях, она смирно сидела, словно работник, которого вот-вот уволят.

Из магнитофона раздавался голос миссис Райан: она велела подружкам Бидди Брейди заткнуться и слушать, как она поет. Мама слушала пьяные, нестройные завывания, а из-под сомкнутых век текли слезы. Силия попыталась выключить.

— Оставь, — сказала мама.

Они долго молчали.

— Да, — проговорила миссис Райан. — Понимаю.

— Если хочешь, скажем, что у тебя воспаление легких, или что ты уехала к Дэну в Коули. Тогда никто ни о чем не узнает.

— Какой смысл что-то скрывать. Это значит, снова придется врать, верно? Лучше сразу правду сказать, — нахмурясь, произнесла она.

Мама, если ты действительно так думаешь, то полдела уже сделано, — ответила Силия и, склонившись над магнитофоном, взяла маму за руку.

Он хорошо помнил тот день, когда перекрасил мини-автобус в темно-фиолетовый цвет. Было здорово наблюдать, как под струей краски из распылителя грязно-бежевый оттенок сменяется лиловым. Мама пришла в ужас: как это вульгарно и броско; ведь для мамы худшее из преступлений — привлекать к себе внимание. Все хорошее не замечают и недооценивают, все плохое пускает пыль в глаза, шумит и ездит на машинах диких цветов. Отец Тома просто пожал плечами. «Чего еще от него ждать?» — спросил он жену тоном, который ясно означал, что он не ждет от нее ответа. К Тому отец уже не обращался — он просто высказывался о нем в его присутствии.

— Молодой человек, видимо, думает, что деньги растут на деревьях. Молодой человек и бродяг пустил бы жить у нас в саду. Молодой человек считает, что работать ниже его достоинства.

Том иногда отвечал, или старался не обращать внимания. Это все равно не имело значения. Отец в любом случае был твердо убежден, что молодой человек — пропащий, нестриженый лоботряс. Ничего удивительного в том, что он покрасил фургон в лиловый цвет.

Но, по мнению Тома, удивляться было чему: он и сам не ожидал, что однажды, отчаявшись отмыть машину как следует, выкрасит ее в лиловый цвет. И ничуть не пожалел: она словно ожила, обрела новый характер. Вот тогда он и решил заняться перевозками. Бизнес не назовешь совсем законным, но даже если случится какая-то авария, и он заявит, что просто вез друзей на выходные домой, страховой компании будет непросто доказать обратное. В Дублине никто не видел, чтобы ему вручали деньги. Он не стоял у двери, продавая билеты, как в больших автобусах. Пассажиры почти всегда были одни и те же, лишь один или два раза в месяц кто-то менялся. Никакой сверхприбыли предприятие не приносило; окупались только расходы на бензин и сигареты. Зато курить он мог сколько душе угодно, и на выходные, как и хотел, приезжал в Ратдун. И все благодаря «Лилобусу».

О жизни своих пассажиров в Ратдуне Том знал все, но о том, что с ними происходит в Дублине, он имел очень смутное представление. По воскресеньям все сходили на остановке в центре города. Он хотел было расспросить, где кто живет, чтобы развозить всех по домам, но что-то подсказало ему, что многие предпочли бы незаметно раствориться в темноте города и вряд ли захотят, чтобы остальные увидели, где они живут, какой у них дом или квартира. Том нередко замечал машину, припаркованную неподалеку от того места, куда приезжал автобус; и сидящий за рулем невысокого роста блондин в темных очках радостно махал Руперту Грину. От цепкого взгляда Тома не ускользало ничего, но остальные едва ли обращали внимание на того юношу; однако, ясно, что Руперт вряд ли захочет, чтобы люди об этом узнали. Иногда он видел, как Ди Берк открывает дверцу большой машины, где ее ожидал мужчина значительно более старшего возраста. О нем ни сама Ди, ни ее родные в Ратдуне не упоминали, значит, с большой степенью вероятности можно предположить, что мужчина этот тайный и не очень законный. Но сколько Том ни гадал, ни присматривался, он так и не мог выяснить, чего страшится юный Кев Кеннеди. Раньше он таким не был: Кев славный парень, к тому же единственный из братьев, кто решился уйти из-под отцовской опеки, от бутербродов с ветчиной и радио, которое трещит с утра до вечера. Но уже целый год или около того он сам не свой.