— Ты ничего нам о ней не рассказывал, — заметила она.

— Ну и что? Ты сама не говорила, что положила глаз на Билли Бернса, даром что парень женат, — сказал он со смехом.

— Признание получено под давлением, — рассмеялась она в ответ. «Как долго все это тянется, — подумал Том. — Ей уже пора выздоравливать».

Он не раз беседовал с психиатром, и все время с огорчением узнавал, что к Фил по-прежнему не вернулась радость жизни, уверенность в себе и в собственной незаменимости. Врачи в один голос благодарили Тома за неоценимую помощь — не только за то, что он навещает сестру: он являлся той ниточкой, которая связывала ее с Ратдуном. Она не возражала против его поездок домой на выходные. На самом деле, она была даже рада, потому что это сближало ее с семьей: Том привозил последние новости, и что еще лучше, бодрые письма от мамы.

Каждый раз в субботу утром он заставлял маму написать ей письмо. Все время, пока она писала, он сидел с ней рядом, и следил, чтобы она не отвлекалась, не желая слышать никаких отговорок — вроде той, будто рассказывать не о чем.

— Как ты думаешь, почему я просиживаю с тобой каждое субботнее утро? — кричал он. — Потому я считаю, что это важно. Ей надо знать, что мы ее любим, что она тут незаменима. Если она этого не почувствует, то просто не сможет вернуться.

— Ну разумеется, она незаменима; конечно, мы хотим, чтобы она вернулась. Бога ради, Том, не надо делать из этого трагедию.

— А это по-твоему что? Фил в больнице — именно по той причине, что мы не можем ей объяснить, как она нам нужна.

— Мы с твоим отцом считаем, что это полная чушь. Ей всю жизнь только одно и внушали: что она тут нужна, что все ее уважают. В офисе в ней просто души не чаяли. Она такая веселая, всех знает по имени — да там вокруг нее все вертелось.

— Напиши. Напиши ей об этом в письме, — требовал он.

— Но это глупо. Будто здесь ее вовсе нет. Она поймет, что я притворяюсь.

— Но минуту назад ты, кажется, говорила всерьез.

— Разумеется, всерьез, но об этом вслух не говорят, и не пишут.

— Тебя нет рядом с ней, ты не можешь ей это сказать — значит, придется написать. Ты не желаешь, чтобы ее перевели в больницу в семнадцати милях от дома, где ты могла бы навещать ее каждый день — значит, придется написать. Иначе откуда она узнает, и как вообще поймет, что она тут нужна?

— Разве я не желаю, чтобы она была ближе к дому? Так для нее самой лучше — зачем людям знать, зачем сор выносить? — Как часто он слышал эти слова. Может, он всю жизнь будет их слышать, и Фил никогда не поправится…

В самый разгар очередной субботней баталии к ним зашла Силия Райан. Он удивился, но испытал какое-то облегчение. Сегодня мама была на редкость упрямой. Утром она отговорилась тем, что у нее дела в магазине, и лишь когда он принес ей чашку кофе и блокнот, она послушалась. Сегодня в очередной раз ее охватил приступ убежденности в том, что «Фил должна взять себя в руки». Тому на мгновение очень захотелось обратиться к Силии, как к специалисту, с просьбой растолковать маме, что такое анорексия и булимия, сообщив между прочим, что Фил находится в психиатрической лечебнице по причине второй из вышеназванных болезней. Узнай дочь миссис Райан, как опозорилась их семья, мама, наверное, в обморок упадет. Искушение длилось лишь краткий миг.

Силия, как ни странно, попросила у него магнитофон и чистую кассету. Хотела что-то записать. Казалось, она чем-то взволнована. Она не сказала, зачем нужен магнитофон, но он сам людям редко давал отчет, так что не мог ее в этом винить. Она обещала, что вернет на обратном пути.

— Бедняжка, ей с матерью так тяжело, — заметила миссис Фицджеральд.

Том кивнул. Он подумал, что и ему с мамой непросто, но сообщать об этом не стремился; он хотел одного: получить от нее письмо, которое отдаст в понедельник Фил.

— Ладно, она выйдет за Барта Кеннеди, и дело в шляпе.

— За Барта Кеннеди? Глупости. Никто за него не выйдет. Барт Кеннеди не из тех, кто женится. — Миссис Фицджеральд была совершенно уверена.

— Ты считаешь, что Барт голубой? Да ну, чушь какая.

— Нет, я вовсе ничего такого не имела ввиду. Просто он не из тех, кто женится. Неужели не заметно? Может, мужчины не замечают, а женщины всегда чувствуют. Ред Кеннеди — тот женится, я так думаю, и года не пройдет. Говорят, он ухаживает за одной девушкой. Но Барт — ни за что.

— А я-то думал, она из-за него домой приезжает, — сказал Том.

— Она пытается что-то сделать, чтобы мать не разорилась в пух и прах, вот и все.

— Правда? — Том был рад. Не знал почему, но ему стало легче.

Вечером он отправился в паб и узнал, зачем потребовался магнитофон. Почему-то ему показалось, что не очень-то честно записывать, как бедная женщина что-то бормочет и скандалит за барной стойкой с посетителями своего паба. А ее бессвязное пение записывать и вовсе нехорошо.

— Она ничего не помнит, правда, совсем ничего, — объяснила Силия, когда он спросил, честно ли это. Он представил, как Силия пытается описать матери возлияния, происходившие накануне, и как миссис Райан все отрицает деловым и жизнерадостным тоном, присущим ей на трезвую голову. Больше никто ей об этом не скажет — наверняка она решит, что Силия все выдумывает или преувеличивает.

Осколков на следующий день забирать не пришлось. Мама Силии повела себя на удивление мирно. Она не выходила из задней комнаты, пока Силия и Барт обслуживали посетителей, заглянувших в паб около полудня.

— Она собралась в Дублин. Думаю, так лучше. Там я смогу ее навещать.

— И когда?

— Завтра. Сегодня меня не ждите, поеду с ней. У меня замечательная подруга в Дублине, она подменит меня на работе, хотя завтра у нее должен быть выходной.

— Она из вашего гарема?

— Эмер? Нет, что ты. Она почтенная замужняя дама, у нее семья и дети.

— А ты, если бы вышла замуж, бросила бы работу?

— Ни за что. Бросить работу — ради чего? Чтобы готовить и убираться? И вообще, в наше время нельзя не работать. Иначе как жить? И вообще, я люблю свою работу и не хотела бы ее бросать.

— И надолго…? — Он кивнул в сторону задней комнаты, где сидя на стуле, ждала свою дочь миссис Райан.

— Не знаю. Все от нее зависит, от ее желания.

— А поддержка семьи? Разве от родных ничего не зависит?

— У нее есть только я, и все. Остальные наши красавцы в Австралии, в Детройте и в Англии, так что родные представлены мной.

— Фил, моя сестра, в больнице, и у нас та же беда, — вдруг произнес он.

— Не знала, что Фил выпивает, — сказала она без осуждения или удивления в голосе.

— Да нет — я имел в виду, что в Дублине у нее только я. С ней что-то вроде анорексии, только она ест, а потом вызывает у себя рвоту.

— Это еще ничего: от анорексии люди умирают. Такая тоска на них смотреть — тощие, кожа да кости, и считают при этом, что выглядят как надо. Но булимия — тоже мучение. Бедняжка, вот не повезло.

Он взглянул на нее с благодарностью.

— На них стоит надеяться? На тех, кто уехал?

— Нет, не думаю. А на твоих?

— Начинаю понимать, что вряд ли. Я пытался на них повлиять, но вижу, что их метод — головы в песок, рот на замок, притворимся, что все в порядке.

— Со временем они поймут. Главное — терпение, — мягко произнесла она.

— Значит, твоя мама и моя сестра, которые обе слегка с приветом, могут надеяться только на нас.

— Ой, как им с нами повезло! — Силия Райан от души рассмеялась.

— Жаль, что ты сегодня не едешь, — сказал он. — Мне будет тебя не хватать.

— Когда устрою маму в больницу, заходи в гости — надо же кому-то меня утешить. И можем потом вместе навестить Фил — если хочешь, конечно.

— Спасибо, очень хочу, — ответил Том Фицджеральд.