На следующее утро на кухне Нэнси пила чай — завтрак она никогда не готовила: зачем утруждать себя, если в больнице все равно покормят, и вообще, какой смысл работать секретаршей у всех этих врачей, если нельзя бесплатно поесть в столовой, или, скажем, набрать леденцов без сахара? Мэйред влетела в кухню — она, как всегда, торопилась, — и Нэнси спросила, прощена ли она.

— Прощена, Нэнси? За что? Господи, за что же?

— Должно быть, я как-то провиниась, если ты просишь съехать с нашей квартиры.

— Квартира моя, и давай прекратим этот цирк. Нэнси, я тебе не жена. Ты подселилась, чтобы разделить со мной арендную плату — чтоб ты платила половину, и я половину — но теперь говорю: спасибо, мне больше это не нужно. Так? Вот и все, и нечего тут обсуждать. — Она поглощала хлопья с молоком, одновременно пытаясь натянуть ботинки. Мэйред от этих ботинок была без ума, а Нэнси они приводили в ужас: какая-то жалкая обувь стоила столько, сколько она получала за неделю.

А что я скажу в Ратдуне? — серьезно спросила Нэнси.

Мэйред изумилась.

— На тему?

— На тему того, почему мы поссорились.

— Да кому какое дело? Кто вообще знает, что мы живем вместе?

— Все: твоя мама, моя мама, твоя тетя миссис Кейзи — все знают.

— Ну и зачем им что-то говорить? — Мэйред искренне недоумевала.

— А твоя мама что подумает? Что я ей скажу?

И вдруг Мэйред вскипела. Нэнси не могла даже вспомнить об этом без дрожи.

— Моя мама — нормальный человек, такой же, как и все матери, как и твоя мать. Она ничего не думает. Ей только надо знать, что я не беременна, не колюсь и все еще хожу на мессу. Помилуйте, вот эти три пункта — единственное, что волнует любую мать. В Индии, в России — где угодно… ну, может, у них там не месса, а что-то другое. И всяких там матерей не волнует, с кем их дочери снимают квартиру, уживаются ли они, или доводят друг друга до ручки, как в нашем случае. Их волнует только самое главное.

— Мы не доводим друг друга до ручки, — тихо сказала Нэнси.

— Я хотела сказать, «раздражают друг друга». Какая разница? Зачем морочить себе голову, объяснять, рассказывать, докладывать? Это всем совершенно до лампочки.

— Я тебя раздражаю?

— Раздражаешь.

— Почему?

— Нэнси, я тебя умоляю, — обиженно произнесла Мэйред. — Ведь мы вчера договорились, что будем вести себя как взрослые люди, обойдемся без глупых ссор и выяснения отношений. Договорились. И вот ты опять начинаешь. Само собой, люди друг друга раздражают. И я, наверное, довожу тебя до ручки. Ну все, мне пора.

День сложился крайне неудачно: Нэнси выяснила, какова арендная плата за однокомнатные квартиры и отдельные комнаты, и оказалось, что цены заоблачные. Конечно, чем дальше от центра, тем дешевле, но ей хотелось поселиться в том районе, откуда можно добираться до больницы на велосипеде. Не хватало еще выкладывать свои кровные за проездной на автобус. Она все думала о том, что сказала Мэйред. Уму непостижимо, почему она ее раздражает. Нэнси не курит, не водит шумных компаний — не то что Мэйред, ее гости приносят каждый по бутылке вина, и потом еще идут в ресторан за курицей и жареной картошкой. Она не включает громко музыку — у нее вообще нет пластинок. И старается изо всех сил быть полезной. Часто вырезает из газет купоны со специальными предложениями и собирает ваучеры на еду или моющие средства. Она подала Мэйред идею ездить в Ратдун, потому что так выходит дешевле — на выходных в Дублине можно спустить целое состояние, а дома живешь бесплатно. И почему она ее раздражает?

Сегодня утром она снова спросила, окончательно ли Мэйред приняла решение, и та беззвучно кивнула. Нэнси предложила обдумать все еще раз на выходных, но та спокойным, тихим голосом (не то, что утром накануне) ответила, что думать нечего, и она надеется, что Нэнси проявит понимание и начнет подыскивать жилье, не откладывая дела в долгий ящик.

От шума голосов она подняла голову. Появилась Ди Берк — на шее у нее красовался шарф колледжа, который она закончила еще два года назад. Она сама закинула на крышу свою большую сумку. Том засмеялся:

— Смотри, станешь чемпионкой по метанию диска.

— Пусть все знают, что мы женщины независимые — так вот. Да там и вещей почти нет, только пара трусов и учебники, я их как будто читаю.

Нэнси не поверила своим ушам: Ди, дочь доктора Берка из большого, увитого плющом дома — и так запросто беседует о трусах с Томом Фицджеральдом. И даже грубым это не показалось. Впрочем, Ди живет только по своим правилам, и она была такая всегда. Можно подумать, что у такой девушки, как она, должна быть своя машина — но Ди говорит, что при зарплате помощника нотариуса денег на машину не скопишь. И все-таки, по мнению Нэнси, автобус был ниже достоинства кого-то из Берков. В Ратдуне у них такое положение — наверное, им странно, что их дочь ездит с кем попало. Но Ди, похоже, это не заботило. Она по-дружески относилась ко всем: к подозрительному типу, Кеву Кеннеди, завидев которого на улице, Нэнси тут же перешла бы на другую сторону; к зануде Мики Бернсу, который всех замучил скабрезными шуточками. Ди была особенно внимательна к Нэнси; она зашла в салон, села рядом с ней, и, как это часто бывало, принялась расспрашивать ее о работе.

Удивительно, как Ди удавалось держать в уме имена всех врачей, секретарем которых работала Нэнси, и помнить, что один — окулист, другой — хирург-ортопед, а третий — ухогорлонос, что их зовут мистер Барри, мистер Уайт и мистер Чарльз. Даже мама Нэнси не могла всех запомнить, а что до Мэйред — та забывала, как зовут ее собственных начальников, не то что Нэнсиных.

С другой стороны, Ди — добрая, прекрасно воспитанная девушка. Люди ее круга всегда учтивы, думала Нэнси, из вежливости интересуются другими людьми.

Следующим в салон зашел Руперт Грин — в модной куртке.

— Боже мой, Руперт, она итальянская? Фирменная? — спросила Ди, ощупывая рукав, пока Руперт пробирался на место.

— Ага, фирменная, — бледное лицо Руперта зарумянилось от удовольствия. — А как ты догадалась?

— Еще бы не догадаться! Сама такую хочу не могу, в журналах видела. Шикарная штука.

— Наверное, это сэконд-хэнд, или модель устаревшая. Не знаю, в общем, один друг для меня раздобыл. — Руперт был очень доволен, что обновка произвела такой всплеск эмоций.

— Да уж, не иначе сэконд или что-то подобное, иначе твоему отцу пришлось бы продать свою фирму, чтобы ты мог за нее расплатиться, — рассмеялась Ди. Отец Руперта нотариус, и благодаря его связям она получила работу в Дублине. Нэнси глядела на них с завистью. Должно быть, здорово, когда можешь так запросто болтать со всеми подряд. Будто у них свой особый язык, думала она, в таких семьях все легко болтают друг с другом. Внутри ее что-то кольнуло: жаль, что ее отец, уже давно оставивший этот мир, был не юристом, а простым почтальоном. И тут же ей стало стыдно: отец работал много лет, не жалея сил, и радовался, что дети хорошо выучились и смогли стать секретарями или служащими.

Руперт устроился на заднем сиденье, и почти сразу вслед за ним появилась миссис Хикки. Даже зимой с нее не сходил загар; казалось, она была полна здоровья и сил, так что возраст ее угадать было непросто. Нэнси знала, что ей уже под шестьдесят, но такой вывод она сделала, прислушиваясь к разговорам. Джуди Хикки работала в какой-то экзотической лавке, где продавали лечебные травы, зерно и орехи, и кое-что она даже выращивала у себя. Потому и ездила домой на выходные: собрать растения для магазинчика в Дублине. Нэнси там ни разу не была, хотя Ди говорила, что это чудесное место и всем надо увидеть его своими глазами. Но Нэнси осознавала свою ответственность, как секретаря трех ведущих врачей Дублина. Разве ей пристало навещать лавку каких-то шарлатанов?

Джуди села сзади рядом с Рупертом, а на переднее сиденье стал протискиваться Мики Бернс. Смеясь и потирая руки, он рассказал анекдот про волосатые теннисные мячики. Все улыбнулись, и Мики, сказав непристойность, похоже, счел возможным успокоиться. Он с любопытством выглянул в окно.