Более того, они просто не поймут, никто не поймет. Мари напишет из Улуогги или еще откуда-нибудь, где у них духовные упражнения — названия там все время странные какие-то — и поведает, что благословенны те, кто жертвует собой и помогает ближним. Прелестно. Харри из Детройта посоветует ей поступить так, как она сочтет нужным, поскольку лишь она может непосредственно оценить обстановку. И намекнет еще, наверное, что доход у нее неплохой, и великодушно добавит, что пока не претендует на свою долю в семейном бизнесе. Дэн из Англии пришлет письмо, или даже позвонит: станет яростно убеждать, что надо вернуться домой, что работать медсестрой — это не серьезно, и все, что ни делается, все к лучшему. Может, еще тактично заметит, что, наверное, новой хозяйке паба уже не раз предлагали руку и сердце. Ей только двадцать шесть, почему они решили, что ей уже и надеяться не на что? Ведь она их родная младшая сестра. В детстве они казались большими и умными, с ними всегда было так весело; а теперь письма ей присылали и изредка в гости наведывались какие-то чужие люди, которые думают только о себе. И считают ее старой девой.
— А тебя твои родные сводят с ума? — спросила она у Тома; они в это время поравнялись с огромным грузовиком — содержимое кузова, казалось, вот-вот вывалится им на головы.
— Разумеется, — сказал Том. — Родные-то как раз и достают. Посторонние прохожие, атомная бомба, экономический кризис — это все никого не волнует, до ручки доводят именно родичи.
— Или любовь? Или когда ее не хватает? — Силия ни на кого не намекала, она, как и Том, говорила об отвлеченных идеях. Вот поэтому они так легко находили общий язык и не боялись подолгу молчать.
— Пожалуй, но любовь так или иначе связана со словом «семья». Например, ты любишь девушку, умоляешь стать твоей женой; она ни в какую, ты сходишь с ума. Это — семья. Или, скажем, ты жену свою ненавидишь, терпеть не можешь, услал бы в открытый космос на первой попавшейся ракете. И это — семья.
Силия рассмеялась.
— Господи, тебе бы психиатром работать в семейных консультациях.
— Я и сам удивляюсь, что меня до сих пор туда не зовут, — ответил Том, и они в молчании проехали еще пятьдесят миль.
Она была рада возможности выйти и поразмяться. В иных рейсах, как ей рассказывали, пассажиры застревали в пабах на час-полтора, не меньше, но Том Фицджеральд не позволял расслабляться, времени хватало только на то, чтобы посетить дамскую комнату и что-то выпить. Даже кофе взять не успеешь, потому что в пабах его долго готовят, а в «Райанс» в Ратдуне не подают вовсе.
— Силия, что тебе взять? — Ди всегда удавалось первой добраться до барной стойки и привлечь внимание бармена. Силия попросила бутылку «Гиннеса». Ди ничуть не изменилась — по крайней мере с тех пор, как она, раздуваясь от гордости, пришла в «Райанс» похвастать новой школьной формой. Она покрасовалась перед кем только могла, и все угощали ее — кто лимонадом, кто шоколадкой, некоторые даже вручали полкроны. За дочь доктора, поступившую в элитную монастырскую школу-интернат, все могли только порадоваться. Когда в Ратдуне кто-то рождался или умирал, люди всегда звали доктора Берка, и никто не стал бы завидовать успехам его детей: кому, как не им, желать всяческих благ?
Силия передала Мики небольшую баночку с мазью от пролежней, которую взяла в больнице, — так, чтобы Ди не заметила — вдруг решит, что она пытается подменить врача; но ей, наверное, такое даже и в голову не пришло бы. Ди славная девушка, у нее очень заразительный смех, и терпение к тому же ангельское — иначе как можно так живо беседовать с Нэнси Моррис об ее занудной работе и бесконечно выслушивать истории о врачах — о мистере Том, и о мистере Этом. Как только Ди все это выносит, и при этом даже интерес изображает, и помнит все их несчастные имена?
Десять минут прошли, и они снова оказались в уютной полутьме автобуса.
Она увидела, что у Тома в салоне есть кассеты; раньше она их не замечала.
— А это у тебя магнитола? — спросила она с интересом, когда они выехали на дорогу. — Я думала, это просто радио.
— А ты думаешь, чего я над этой колымагой так трясусь? — усмехнулся он. — Все мое вожу с собой.
— А музыку почему не включаешь?
— Думаю, у каждого свой вкус, не хотел бы вам навязывать свой.
— Ну конечно, тебе решать, как же иначе, — запрокинув голову, рассмеялась Силия. — А как же демократия? Пусть все приносят кассеты, какие хотят. Например, одну неделю я, потом кто-то другой.
— Нет уж, стилем кантри я и так сыт по горло, — ответил он. — И если случайно услышу еще хоть две ноты, тут же заеду в самое глубокое болото и всех там утоплю.
— Тогда лучше без музыки, — покорно сказала Силия, и каждый снова углубился в собственные мысли. Силия задумалась: когда лучше провести разговор с мамой? В какое время дня она, бедная, не мучается от похмелья или не тянется снова за бутылкой? Может, утром — не рано, часов около одиннадцати? А Барта попросить управиться в пабе. Впрочем, до ланча по субботам мало кто заходит, можно повесить на дверь табличку «закрыто» — помилуйте, так делает сам отец О’Райли, когда ему просто надо часок побыть одному — помолиться, или кто его знает зачем. Да, пожалуй, и ни к чему приплетать сюда Барта. К тому же он куда с большей радостью повозился бы в саду у Джуди Хикки, которая тоже дома на выходных. Но повесить табличку на пару часов — это только полдела, надо еще как-то связать маму по рукам и ногам, чтобы она усидела на месте и выслушала то, что ей слышать вовсе не хочется: что паб вот-вот разорится, и что ей следует, пока не поздно, лечиться от алкогольной зависимости. Все слишком серьезно, теперь не время хитрить и давать обещания, которых потом не исполнишь. Силия вспомнила, как месяц назад хирург сообщил мужчине сорока двух лет, что у него последняя стадия рака, и что жить ему осталось меньше двух месяцев. Теперь ее точно так же охватывал ужас, и хотелось верить, что прежде, чем придется это сказать, наступит конец света. В больнице, конечно, все было очень странно. Врачи опасались, что потрясение окажется слишком сильным — поэтому Селию и позвали. Но он только притих и спросил: «Это точно?» А они словно онемели, все трое — Силия, знаменитый хирург и анестезиолог. Тогда мужчина произнес: «А я так и не был в Америке. Смешно, правда? Двадцатый век, а я не был в Америке». Он это повторял еще несколько раз, пока не умер; и это, казалось, тревожило его больше, чем сама смерть, или то, что он оставляет жену с тремя маленькими детьми на руках.
А что если мама воспримет все спокойно — скажет, например, что и сама думала, может, ей пора лечиться, и готова добровольно пройти где-нибудь курс лечения. «Размечталась, тоже мне, Алиса в Стране Чудес, — одернула себя Силия. — Ты уже не ребенок, нечего закрывать глаза и ждать, что все совершится само собой».
— Сейчас мы проедем мимо деревца, на котором привязано много цветных тряпочек, — сказал вдруг Том. — Здесь, наверное, святой колодец, или дерево желаний.
— Может, остановимся? Тоже привяжем что-нибудь, — оглядываясь через плечо, предложила Силия. Ей показалось, что Ди Берк плачет — такое лицо бывает у ребенка, который старается подавить рыдания. Но Нэнси Моррис молола языком как ни в чем не бывало — значит, наверное, страшного ничего не случилось.
— Ничего подобного не видал. Может, новый святой — вдруг недавно кого-то причислили. Знаешь, их отчисляют иногда — как, например, святую Филомену; а тут кого-то причислили.
— А что с Филоменой? — поинтересовалась Силия.
— Не знаю, — ухмыльнулся Том, — может, всю правду о ней узнали. На самом деле, сестра моя Фил очень переживала, будто ее кто-то лично хотел задеть.
— Ах да, ее Филоменой зовут. А как она поживает? Давно ее не видела.
— Нормально, — коротко ответил Том.
Силия вновь обратилась к теме дерева желаний.
— Интересно, это поверье — оно христианское или языческое? — спросила она.
— Всякое, — Том по-прежнему был немногословен.
