Когда подошло время для свадебного танца молодых, диск-жокей вечера включил задушевную песню Сары Воен «Я схожу с ума по моему парню». Новобрачные кружились по площадке, устроенной на теннисном корте, и, когда у Мадонны взлетело платье, все могли полюбоваться на шелковую комбинацию кричащих тонов. Затем ее супруг позабавил толпу, как он выразился, «трехминуткой под Джона Траволту». Тем временем кое-кто из ближайших друзей Мадонны еще со дня ее безвестной и трудной юности в Нью-Йорке сплетничал о свадьбе и о том немногом, что могло бы сохранить этот брак. «Прошлые связи рвались, потому что шансы были неравные, — прикидывал Мартин Бергойн. — А тут — пятьдесят на пятьдесят, никто не сумеет давить на другого: она может учиться у него, а он у нее». Несмотря на оптимизм Бергойна, Пенн никогда не скрывал презрения к окружению Мадонны (особенно к Бергойну, присутствие которого в жизни Мадонны стало впоследствии причиной нескольких семейных скандалов). Для Пенна Бергойн с компанией были «психами, лесбиянками и гомосеками». И хотя их роман был одним из самых известных в истории шоу-бизнеса, даже для ближайших друзей Мадонны ее с Пенном сообщение для печати о помолвке прозвучало как гром среди ясного неба. Один из ее старинных друзей заметил: «Она никому из нас не сказала, что всерьез подумывает выйти за этого парня. Он всегда был таким агрессивным, несдержанным — временами становился просто невыносимым стервецом. Он никому из друзей Мадонны не нравился, и, кажется, она это знала».

Пока внизу веселились, наверху, в дамской комнате, многолетняя наперстница и гримерша Мадонны Деби Мейзер, известная всем как Деби М., пыталась счистить с платья блевотину Стива Рубелла. Рубелл, скандально известный в 1970-е годы владелец нью-йоркского ночного клуба «Студия 54», накануне перебрал снотворного, и по пути из отеля «Биверли-Хиллз» его стошнило в лимузине. Деби М. помогала еще одна нью-йоркская подруга Мадонны Эрика Белл. Зашла Паула Чикконе. Крася перед зеркалом губы, младшая сестра виновницы торжества бесилась от ревности. «Не могу поверить! Это должна была быть моя свадьба, а не ее! — вопила она. — Это я должна была прославиться! Такая карьера должна была быть у меня! Все должно было вертеться вокруг меня!» Подруги Мадонны почувствовали себя не в своей тарелке. «Если честно, — рассказывает Эрика Белл, — сцена была прямо из „Что случилось с Бэби Джейн?“ Дичь какая-то. Мы переглянулись и сказали что-то вроде: „Да нет, это она не серьезно“. Мы с Деби М., пятясь, вышли. С тех пор я все время боюсь, как бы Паула и впрямь не расправилась с Мадонной, до того она ревновала к успеху сестры». Среди всей этой круговерти Мадонна, подобно зоне затишья в центре тропического урагана, была совершенно спокойна. Несмотря на скептицизм своей нью-йоркской когорты, новобрачная умудрилась одним усилием воли заставить поверить практически всех присутствующих в то, что этот эксцентричный союз двух весьма темпераментных звезд может оказаться успешным. Судья Меррик, например, в это поверил. «Я чувствовал, что они любят друг друга не меньше, чем любая из пар, которые я сочетал браком, — сказал он, — а сочетал я не одну сотню». Тем не менее, бесконечная привязанность Мадонны к Пенну не помешала ей дать наказ своим адвокатам составить весьма жесткий брачный контракт. «У меня, конечно, куда больше денег, чем у него, — говорила она тогда друзьям, — и будет еще больше, когда это все закончиться». В конце концов, вся карьера Мадонны строилась на риске — правда, тщательно рассчитанном.

Брак Пенна с Мадонной, без сомнения, оказался одним из самых бурных и скандальных даже для города, ставшего притчей во языцех по части семейных катастроф. В последующие четыре года «Паскудные Пенны», как их называли, постоянно фигурировали в сенсационных газетных заголовках, пока, наконец, их брак не пал жертвой убийственного сочетания алкоголя, взаимного остервенения и ревности. Да и с чего бы ей было сомневаться? Ведь ее уже сравнивали с другой легендарной звездой, секс-символом 1960-х, и это сравнение представлялось в значительной степени обоснованным. Мадонна вполне способна стать Мерилин Монро нашего времени, но с одной разницей: как рано или поздно поймут и Шон, и весь остальной мир, Мадонна отнюдь не жертва.

—Готовы?

—Si?

—Завелись?

—S-I-I-I-I!

—Отлично. Я тоже. Allora, andiamo!

С этими словами Мадонна в чеpном коpсете и туфлях на шпильках вертелась, прохаживалась и дергалась перед pевущей толпой 65 тысяч ее итальянских поклонников, забивших до отказа футбольный стадион в Туpине жаpким сентябpьским вечеpом 1987 года. Чеpез два часа она заpаботала самую гоpячую овацию за весь вечеp, сказав собpавшимся то, что они жаждали услышать: «Io sono fiera di essere italiana!» («Я гоpжусь тем, что я итальянка!»).

Пpизнаки повальной истеpии стали очевидны еще днем, когда полиция напpавила бpандспойты на тысячи фанатов, столпившихся возле стадиона в надежде хоть одним глазком взглянуть на возлюбленную дщеpь Италии."Скоты", пpобоpмотал, пеpеводя дехание, один полицейский, когда дюжину девченок типа «Хочу быть Мадонной» в бессознательном состоянии пеpедали на pуках чеpез головы в относительную безопасность сооpуженного на скоpую pуку пункта скоpой помощи.

В то время как перед стадионом бушевал разгул страстей, Мадонна спокойно принимала за кулисами нескольких дальних родственников и официальную делегацию горожан, Пачентро, небольшого городка, из которого шестьдесят лет тому назад уехали за океан ее дед и бабушка. Восьмидесятидвухлетняя двоюридная бабка Мадонны Бамбина де Джульо была одной из жительниц Пачентро, отказавшейся от паломничества в Турин. «Конечно, мне хотелось бы увидеть ее и обнять; как-никак лестно иметь такую знаменитую родственницу», — сказала она в интервью одной римской газете, добавив при этом, что слишком слаба для поездки в Турин. Но после некоторого нажима Бамбина высказала, что думает о Мадонне на самом деле:"Чего вы от меня хотите? Девченка — певица, просто певица. В наше время мы себя так не вели!"

Три месяца спустя после отъзда Мадонны из Италии в Пачентро все еще переругивались из-за знаменитой землячки. Правда, на этот раз в центре внимания была не сама Мадонна, а четырехметровая бронзовая статуя, которую собирались поставить в ее честь на городской площади. На пресс-конференйии в Риме скульптор Вальтер Пуньи показал масштабную модель скульптуры, из — потрепанный, перевязанный бечевками чемоданчик — символ двадцати тысяч эммигрантов, уехавших из Пачентро в Америку и оставивших в залитом солнцем средневековом городишке нищей итальянской области Абруцци всего две тысячи жителей. Бородатому художнику с трудом удавалось скрывать волнение, когда он делиля планами открытия памятника, разработанными до мельчайших деталей. Все это, по его замыслу, должно было сопорвождаться оперным пением. Впрочем, Пуньи упустил одну немаловажную вещь — стоимость монумента, составлявшую по предварительным расчетам около 416 тысяч долларов. Как утверждали сторонники проекта, эту сумму могли бы составить частные пожертвования из италии и Соединенных Штатов. Пуньи привел еще один аргумент в пользу своего детища: подобный памятник позволил бы проложить через сонный Пачентро туристические маршруты.

Священник местного прихода Джузеппе Лепоре первым высказался против устройства святыни в честь не слишком-то целомудренной Мадонны. Вторя мнению Ватикана, уже осудившего как святотатство использование певицей во время выступлений распятий и других религиозных символов, отец Джузеппе предупредил, что любая статуя такого рода оставит на Пачентро вечное клеймо современного Содома.

Мэр Раффаэле Сантини, в свою очередь, выступил против установкистатуи на том основании, что она «навлечет насмешки» на жителей городка. Больше того, после того как он взял на себя труд присвоить Модонне почетное гражданство, она и не подумала выразить признательность — ни лично, ни в письменной форме. «Мадонна, — с горечью заметил мер Сантини, — не проявила ни какого интереса к проблемам нашего городка».