— Я не думала, что все это так ужасно. Я не знала ни одной девушки, которая бы голодала или дрожала от холода в гареме.

— Может быть, они специально ограждали вас от этого.

— Я думала, что в гареме всем хорошо. Мы были со всеми добры: хотя их отцы иногда били их. Посмотри, даже Сафи…

— Да, давайте рассмотрим для примера Софию Баффо.

— Когда-нибудь она станет матерью султана. Она не сможет вернуться в Италию.

— Конечно, нет.

— И я думала, что так же получается со всеми рабами, и никто не будет жаловаться. Ты так не думаешь?

— Госпожа, в данный момент я жалуюсь на недостаток сна.

— Но я пытаюсь разобраться, чем я могу тебе помочь.

— Я бы восхищался вашими благородными помыслами, если бы они не мешали спать — вам и мне, — так как нам предстоит пройти довольно большое расстояние днем, если мы хотим когда-нибудь добраться до цивилизации.

— Все в нашей жизни — по воле Аллаха.

— Салах-ад-Дин тоже так говорил, и его приятель соглашался с ним.

— Что я, маленькая принцесса, могу сделать против воли Аллаха?

— Да. Все в вашей стране подчиняется воле Аллаха.

— Это грех — даже обсуждать его.

— Поэтому давайте не будем больше разговаривать и потратим это время на сон.

— Иди назад в пещеру, Абдула, и спи. Я же не могу.

Я шагнул раз или два в сторону пещеры, но потом повернулся и посмотрел на нее еще раз. Возможно, это мне померещилось из-за усталости, но я что-то видел. Было ли это животное или разбойник, какая разница? И все же, несмотря на свою усталость, я не мог заснуть, пока Есмихан не вернулась в пещеру, представляя себе бог знает что.

— Послушайте, моя госпожа, я испытал самое ужасное в жизни. Даже смерть для меня предпочтительнее. Больше ничего нельзя сказать… — Я вздохнул.

— Но что, если человек осквернит весь гарем?

— Это несравнимо. Я не хочу разочаровывать вас, но до тех пор, пока у мужчины есть его органы, мужчина надеется на месть и может изнасиловать гарем другого человека. Вы не представляете, сколько раз я представлял жену Салах-ад-Дина под собой, кричащую и молящую о милости…

Я не понимал всей жестокости моих слов, пока не увидел бледное от страха лицо Есмихан.

— Это то, что сын Сумасшедшего Орхана собирался со мной сделать, не так ли? — спросила она.

— Я полагаю.

— Я думаю, то, что ты испытал, — ее голос был очень тихим, — это почти то же самое для женщины, если ее изнасилуют.

— О нет, моя госпожа. Это несравнимо. После изнасилования женщина может встать и пойти дальше.

— Ты так думаешь?

— Для меня все намного трагичнее, для меня нет продолжения жизни, а изнасилованная женщина может жить дальше почти нормальной жизнью.

— Нет, Абдула. Я не уверена, что смогла бы жить дальше, если… если бы ты не спас меня той ночью.

— Да, но посмотрите на Софию.

— Сафи — это что-то другое, Абдула.

— Точное название никогда не произносится.

— Я не думаю, что ты можешь сказать: «Что-то, что приемлемо для Сафи, приемлемо и для других женщин».

— Я не сомневаюсь, что вы правы, госпожа.

— Иногда я думаю, что Аллах по ошибке поместил ее по эту сторону гарема — если это будет не богохульством, потому что Аллах никогда не ошибается.

— Да.

— Ее трудно изнасиловать и невозможно кастрировать.

— Замечательное опасное сочетание.

— Но Сафи — это исключение. Все, что я могу сказать, это то, что если бы ты не спас меня той ночью, моя жизнь ничего не стоила бы. Я бы желала умереть — так же, как и ты после обрезания.

— И что я хочу сделать до сих пор.

— Нет, Абдула! Не говори так! Если ты умрешь, мне тоже придется. Потому что никто больше не смог бы меня спасти.

— Если мужчину однажды кастрировали, для него ничего не может быть хуже, — ответил я. — Даже стрела в сердце будет намного лучше.

— Но только подумай, Абдула, что изнасилование значит для женщин. Даже если изнасилование не значит, что обычно, за ним всегда следует пренебрежение всех мужчин и вечный позор. И мне кажется, такая судьба даже хуже, чем смерть, потому что придется жить с сознанием того, что это может случиться снова и снова, в любой день до самой смерти. Я была так близко к этому, но все же меня спасли, поэтому я не могу полностью осознавать всю тяжесть этого проклятия. Я только поняла, насколько мы все ранимы. Возможно, мужчинам легче все перенести, потому что они знают, что это может случиться только один раз. Женщинам же приходится жить и знать, что все может повториться. В этом случае ты — ты уже свободен от такого страха.

— Вы это называете свободой?

— Свобода в руках Аллаха. Ты уже знаешь, что самое худшее позади, и ты свободен от всех страхов других мужчин.

— Но остались шрамы. О Аллах, шрамы, деформация мышц, мешающая даже простейшим движениям.

— А ты думаешь, мы не страдаем от невидимых шрамов, шрамов нашей души и чести? Эти шрамы более болезненны.

Есмихан отвернулась от меня, и я мог только видеть ее вуаль, прикрывающую округлые плечи.

— Возможно, ты не можешь думать так же, как я, Абдула, и если нет, мне очень жаль, что я обидела тебя. — Она снова повернулась ко мне, в ее глазах стояли слезы. — Все же я очень благодарна тебе за то, что, несмотря на все пережитые страдания, ты смог спасти меня от подобных страданий прошлой ночью.

Я пробормотал что-то невнятное в ответ.

— Я, по крайней мере, должна сказать, что если по воле Аллаха случилось то, что произошло на Пере, я могу только преклоняться перед всемогуществом Аллаха и благодарить его.

— Благодарить! Проклятье на любого бога, который спокойно сидит и позволяет этому случиться даже с псом! Вы можете извиниться и сказать: «Мы цивилизованные праведные люди» и «У нас существуют законы против таких вещей». Но все же это случается и на Пере, и в Египте. «Они там язычники». Ради Аллаха, ни собака, ни овца, ни бык не должны так страдать, не говоря уже о человеке, язычник он или нет. Будь проклят любой бог, кто позволяет это!

Мой взрыв богохульства заставил ее замолчать. Она стояла передо мной, крепко сжав свои губы. В изнеможении я упал у ее ног.

— Нет, Абдула, — сказала она очень тихо, так тихо, что мне показалось, что она молчит, а я читаю ее мысли. — Нет, я даже сейчас не могу поверить, что это случилось не по воле Аллаха. Ты можешь думать, что я эгоистична и даже жестока, но я не могу думать по-другому. Потому что если бы Аллах не пожелал этого, я бы никогда не узнала тебя. И даже после такого недолгого знакомства с тобою я могу сказать тебе, что это была бы самая большая потеря в моей жизни.

Немного позже Есмихан, как во сне, спросила меня:

— Сафи же связана со всем этим, не так ли?

В это время я чувствовал себя плывущим по теплому солнечному потоку и только смог что-то пробормотать в ответ.

— Я видела, как ты смотришь на нее, слышала, как ты произносишь ее имя. Сафи привела тебя к этому, Абдула?

В этот раз я смог только тяжко вздохнуть.

— Не беспокойся. Возможно, ты расскажешь мне эту историю в другой раз.

Повторяющийся сон про дервиша разбудил меня. Возможно, я стонал или даже кричал. Моя госпожа, которая спала рядом со мной, укрывшись вуалью, тоже проснулась.

— Абдула, что случилось? — спросила она.

— Это имеет смысл. В конце концов, это имеет смысл.

— Что имеет смысл?

Я сомневался, что она могла понять смысл чего-нибудь сейчас, в таком сонном состоянии.

— Просто загадка, над которой я давно ломаю голову.

— Что за загадка?

— Так, ничего серьезного. Ложитесь спать, моя госпожа. Мне жаль, что я вас разбудил.

— Я уже проснулась. Кроме того, кажется, уже довольно много времени.

— Солнце идет к зениту. Вскоре нам надо будет отправляться. Отдохните до того времени, соберитесь с силами. Это только мой сон.

— Теперь ты должен рассказать мне. Сны, которые не рассказывают, приносят несчастья. Его нужно рассказать и обсудить.