— Желтая, — сквозь зубы произнесла Нур Бану, — это вытяжка из соцветия граната, смешанного с квасцами, рожью, миррой, чемерицей и бычьей желчью, а также курдючного жира овцы, чтобы она могла растворяться. Черная сделана из вытяжки колоцинта, брионии, серы и семян капусты на основе смолы.

— И все эти формулы одобрены Айвой?

Брови Нур Бану поднялись еще выше.

— Да, — прошипела она.

Сафи легонько усмехнулась, с радостью поняв, что она на какое-то время приобретает власть над своим телом.

— Тогда я знаю, что они будут работать, — легкость и непосредственность в ее голосе послужили извинением, и брови старшей женщины опустились на свое обычное место.

— Да, теперь ты не забеременеешь долгое время.

Воздух был совершенно другим в мабейне, в этом странном полумире между миром мужчин и миром женщин. Он казался темнее и тяжелее. Пыль не могла быть уничтожена даже проветриванием в течение всего дня.

У Нур Бану было время до прихода Мурата расположить все по ее усмотрению. Это она делала с аккуратностью и хвастовством, как в театре. Светильники зажжены и поставлены во всех нишах. Чашки и подносы с орехами и сладостями были поставлены на низком столике в таком изобилии, что он даже заскрипел под тяжестью лакомств. Подушки на диване были взбиты и уложены для четырех человек: одна для Нур Бану, две другие, положенные рядом, — для Есмихан и Фатимы, сестер, которые тоже будут присутствовать при этой встрече, и четвертая для самого принца.

Ряды прекрасных рабынь (Азиза и Белквис все еще надеялись на что-то и были среди них) стояли у стены со скрещенными на груди руками и склоненными головами, ожидая приказаний их госпожи. Но Сафи не будет свидетельницей настоящего представления, которое начнется с приездом Мурата. Как только послышался восхищенный шепот: «Он идет! Он идет!», двери гарема были тихо, но быстро закрыты, и Сафи пришлось остаться на женской половине.

Из-за шумных объятий и приветствий Сафи сначала не могла ничего расслышать. Первое, что она услышала, был голос, слишком тонкий и слабый для мужчины (но это могло быть из-за скуки, думала она), который произнес: «Дорогая мама, отошли всех этих глупых девушек прочь».

Теперь двери гарема открылись, и рабыни покинули комнату. Сафи могла прочесть все, что случилось, на лицах девушек, которые еще надеялись на что-то, несмотря на предыдущее плохое начало. Они были ужасно разочарованы, и это было столь явным, как будто они смотрели сквозь стекло. Другие приветствовали Сафи улыбками и шептали: «Благослови тебя Аллах», потому что все шло по замыслу Нур Бану.

Теперь оставшиеся наедине члены дома, должно быть, уже сели и Нур Бану предлагала сыну угощения со стола. Мясо от жертвоприношения должно быть уже внесено. Мурат ест его с гарниром из риса, бобов и йогурта с огурцами. Он заканчивает свою трапезу маленьким кусочком своей любимой выпечки из-за вежливости к заботе матери. Теперь шербет. Затем подается розовая вода и ладан для мытья рук. И затем, в конце, мать должна предложить Мурату кальян…

Сафи считала приходы обслуживающих евнухов и проигрывала сценарий снова и снова так много раз, что в ее голове зародилась мысль, что, видимо, что-то может пойти не так, как задумано. Но настоящее действие всегда занимает больше времени, чем воображаемое, и Мурат, наверное, задержался над чем-нибудь до упоминания «кальян», иначе почему до сих пор нет условленного сигнала?

Три громких хлопка следуют очень быстро. Сафи берет кальян у Азизы, и вот она держит его перед собой — сосуд и трубку в правой руке, а маленький серебряный поднос в левой, как ее учили долгое время. Затем Азиза открывает дверь для нее, и она входит в одиночестве в душную комнату.

Медленные размеренные шаги были отрепетированы и кажутся естественными для четырех пар глаз, которые смотрят на нее.

«Четыре, — говорит Сафи себе. — Я знаю, что четыре пары глаз следят за мной и что он смотрит не только на кальян», — хотя она не осмеливалась поднять глаза, чтобы удостовериться в этом.

Сафи поставила кальян и осторожно поднесла трубку принцу, глядя на него только краем глаза, чтобы удостовериться, что она подошла к мужчине. Рука с белыми узловатыми пальцами освобождает ее от этого самого малого бремени и убеждает ее, что она все сделала правильно. Но как только она ставит сосуд на его маленький поднос, Нур Бану говорит ей: «О, моя красавица, я тоже покурю кальян». Это был знак, что события не развиваются так быстро, как надеялись, и что придется, видимо, переложить встречу.

Теперь Сафи казалось, что ее представление было бесконечно. Она вернулась со вторым кальяном и, предлагая его своей госпоже, почувствовала, что Нур Бану тянет время, перед тем как взять трубку в рот, и Сафи сможет поставить сосуд на поднос. Затем ей придется вернуться в гарем — медленно, медленно — взять бронзовую жаровню у Азизы, вернуться и, присев на колени перед каждым курильщиком, положить по горящему углю маленькими стальными щипцами в чашу каждому. Она задержалась на коленях некоторое время, чтобы проверить, хорошо ли закипела вода. Курильщики затянулись, и аромат заполнил комнату. Тогда, и только тогда Сафи смогла пойти в угол комнаты, где жаровня стояла возле ее ног. Так она стояла, скрестив руки и положив их на плечи, наклонив голову, ожидая дальнейших указаний.

Нервная энергетика, созданная тем, что она была постоянно в центре внимания, постепенно покинула ее. Сафи захотелось бросить кальян и сказать вслух: «Эй ты, обкуренный мужчина. Ты что, действительно предпочитаешь это мне?» Но минутой позже, радуясь, что не поддалась этому порыву, Сафи смогла переключиться на разговор. Это было не что иное, как обмен любезностями, и чувствовалось, что Нур Бану уже находилась в состоянии, близком к панике.

Есмихан ничего не говорила. Фатима иногда пыталась помочь хоть как-то поддержать беседу, хихикая при этом, но молодой человек даже не улыбался. Хотя время от времени он произносил слово или два, но они были какие-то вымученные, и по всему было видно, что ему скучно.

Нур Бану приготовила несколько фраз для себя, но она всегда останавливалась на две минуты на репетиции, чтобы сказать: «Хорошо, сейчас он заметит тебя и скажет что-нибудь. После этого — это уже воля Аллаха».

Теперь было понятно, что она действовала не по сценарию, хотя ей всегда хватало слов и она могла проводить много времени, просто обмениваясь любезностями. Нур Бану специально делала длинные паузы, надеясь, что ее сын заполнит их вопросом. Для нее вовсе не имело значения, что это будет за вопрос. Все, что имело значение, это навести его как-то на мысль о Сафи, чтобы он что-нибудь спросил о новой рабыне — ее возраст, как долго она была в гареме, откуда она родом, возможно, ее имя. На этот вопрос не ответят, но позовут саму девушку, которая поцелует край одежды своего господина и затем ответит сама на все вопросы так хорошо, как она только может.

Горьковато-сладкий запах опиума наполнил комнату, но Сафи знала, что он идет из кальяна госпожи, а не господина. Она внимательно наблюдала, когда они готовились. В кальян Нур Бану была положена щепоть коричневого вонючего вещества, но в кальян молодого человека только корица и мастика, смешанные с небольшим количеством отрубей, чтобы состав горел. Это не была фикция, которая должна была обмануть любого курильщика, но была надежда, что вежливость и аромат из кальяна его матери воздержат его от жалоб.

Во время их разговора Сафи не могла не взглянуть, чтобы убедиться, что она дала правильный кальян каждому человеку. Да, яркий блеск серебра был в руке Мурата, в то время как Нур Бану держала зеленую трубку.

Девушка снова быстро посмотрела на молодого господина, и их глаза встретились. Два или три взгляда с интервалом в минуту было достаточно, чтобы уверить Сафи: «Хорошо, в крайнем случае, он не игнорирует меня». Это дало ей пищу для размышлений.

Взгляд, с которым она встретилась, не был глупым. Он светился жизнью и интеллектом. Она даже могла сказать: интересом и юмором. Но было также видно, что все эти хорошие черты были задушены клубами скуки, пассивности, бездеятельности и ученой незаинтересованности, а также опиума. И привести эти качества в надлежащий вид будет не таким уж легким делом.