— О Боже! — воскликнула на это дочь дона Баффо. — Я расскажу им все, что слышала этой ночью, и ты, Виньеро, не остановишь меня.

— Синьорина Баффо, я предупреждаю вас…

— Они говорили о том, что у синьора Батисты три или четыре жены. Они говорили на его турецком языке. И потом синьор Батиста молился своему демоническому богу. «О, Аллах», — сказал он, и палуба покачнулась подо мной.

Она стояла здесь рядом с люком, сжав кулаки, и ее глаза гневно пылали. Ее золотые локоны непослушно выбились из-под чепца, а грудь страстно вздымалась. Мне даже не пришло в голову, что моя угроза только доказывала рыцарям правдивость ее слов. Я был слишком взбешен, чтобы понимать, что же я делаю, и я не смог удержать свое сумасшедшее желание преподать ей урок.

Не успев как следует подумать, я поднес угли к фитилю орудия. В это же мгновение или даже мгновением раньше девушка вскочила, схватила один из пистолетов рыцаря и, выкрикнув: «Рыцарь!», как боевой клич, бросила ему пистолет. Тот выстрелил. Мой дядя принял выстрел на себя, пуля попала ему прямо в грудь, и в агонии он опустился к моим ногам.

Орудийный залп произвел сильный шум. Обеспокоенный состоянием моего дяди, я не позаботился закрыть уши и несколько минут стоял, оглушенный громом выстрела. Когда я пришел в себя, вода уже потоком хлынула через пробоину в корабле рыцарей.

Сейчас рыцарь уже не терял времени. Он и его команда быстро подобрали свое оружие, и весь корабль был под их контролем. Они связали моего друга Хусаина и бросили его на палубу своего тонущего корабля. Моего дядю, который уже скончался, они тоже бросили туда. Затем они перерубили тросы и, перебравшись на нашу галеру, покинули сцену трагедии так быстро, как могли.

Что касается меня, я был закован в кандалы и брошен в трюм. Как я понял, они собирались судить меня за убийство и предательство в ближайшем венецианском порту. Способы пытки на суше будут гораздо более жестокими. Но я достаточно страдал и в этом темном трюме, вспоминая предсмертные слова моего дяди.

— Сын моего брата, — сказал он, — что же ты сделал? Ты будешь последним Виньеро, который плавал в море. И это будет твоим последним путешествием.

В темноте трюма я потерял счет дням. Я был подавлен, скорбя о гибели дяди, моего единственного родственника, и моего друга Хусаина. Сквозь щели досок палубы пробивалось немного света, и я мог узнавать, когда наступала ночь, по полной темноте, такой же полной, как и мрак горечи утраты в моей душе.

На второй день мы попали в шторм. Я не могу сказать, как долго он длился, вода сквозь щели заливала трюм. В душе я был благодарен рыцарям, что они не посадили меня к гребцам, так как этим бедняжкам приходилось терпеть шторм без всякого прикрытия, только у некоторых из них была сменная рубаха.

В темноте трюма, окруженный крысами и зловонными тюками с тканью и стеклом, меня ужасно мучила морская болезнь. Обычно небольшая прогулка по палубе, молчаливый диалог с волнами, несколько вдохов свежего воздуха быстро возвращали меня к жизни, но здесь не было ничего из перечисленного. Еда, которую Пьеро разрешали приносить мне, была паршивой и не улучшала моего состояния.

Я мог бы посочувствовать монахине и другим людям, которые, должно быть, тоже страдали, но даже мимолетная мысль в этом направлении вызывала у меня сожаление о моих погибших друзьях и злость на предательство Софии Баффо. Я был полным дураком, что помешал ее бегству из зала Фоскари. Если бы я держал рот на замке, Барбариджо проклинали бы ее, а не Виньеро.

После всех этих мыслей я уже не мог жалеть кого-то еще, кроме себя, сидящего в заточении и без друзей, чувствующего боль от железа на запястьях и лодыжках при каждом покачивании корабля.

Хотя мне было неизвестно, сколько дней прошло, но я знал, что мы покинули Адриатику, обогнули нижнюю часть Италии и теперь находимся в открытом море. Я мог это определить по размеру и шуму волн, даже когда они не были большими. Значит, мы вовсе не собирались плыть на Корфу.

Пьеро принес мне подтверждение моей догадки:

— Рыцари решили не рисковать.

— Да, их героизм может быть с легкостью определен на Корфу как пиратство.

— Молодая синьорина…

— Клянусь, она приложила свою руку к этому решению. — Я не мог видеть черную голову Пьеро в трюме, но знал, что он кивает. — Если она не может вернуться в Венецию, Мальта ей тоже подойдет хотя бы на некоторое время. Это, конечно, лучше, чем Корфу и брак с корфиатом.

— Молодая синьорина, — Пьеро попытался преподнести мне это тактично, — находится в центре внимания рыцарей.

— Не надо быть тактичным со мной, Пьеро.

Я чувствовал, что мое наказание будет еще более жестоким — хотя это мало меняло дело, — чем тогда, когда этот услужливый раб выручал меня из моих детских проказ. Я прекрасно помню, что не было случая, когда Пьеро не спасал меня, когда я его об этом просил. Но сейчас он не мог ничего сделать.

— Да, я в курсе, — вздохнул я, — что этот долговязый краснощекий капитан пока еще не показал свое старческое слабоумие. Я не единожды слышал звуки танцев на палубе надо мной. Я слышал легкие женские шажки в сопровождении пиратских башмаков.

— И я слышал, капитан рыцарей проклинал небеса, — тихо сказал Пьеро, — что он женился до встречи с дочерью дона Баффо.

— Да, но так будет только до Мальты. Капитан лжец. Мальта — это площадка в борьбе против язычников Северной Африки.

Хотел ли я успокоить Пьеро этой простой констатацией фактов? Конечно же, это не успокаивало ни его, ни тем более меня.

Примерно после недели в море, когда мы нагнали то расстояние, которое потеряли во время шторма, обычные дела на палубе вдруг стали более оживленными. «Корабль, полный вперед!» — команда наблюдающего повторялась в каждом уголке судна. Через мгновение я услышал, что гребцы ускорили темп вдвое и даже больше. Мы делали быстрый разворот.

— Боже мой! Их три! — услышал я крик капитана. — Мы пропали.

— Пираты! Турки! Пираты! — раздавались крики. — К оружию за Христа и Святого Иоанна!

Я боролся со своими оковами, чтоб увидеть хоть немного из того, что происходило на палубе, но мои усилия были напрасны. Насколько я мог понять, суда пиратов были настолько малы, что их невозможно было заметить меньше, чем за десять узлов, особенно с такого корабля, как наш. Это позволяло им незаметно шнырять в море подобно змеям, подбираясь ближе и ближе к жертвам, до того как их заметят. Малый размер суденышек позволял им также очень быстро окружать большие корабли. Таким образом, хотя гребцы работали в полную силу и гребли они по венецианской моде стоя, очень скоро наш корабль оказался в зоне огня турецких посудин.

Рыцари выстрелили, но преимущество было на стороне пиратов. Для таких небольших суденышек у турок было много оружия: по звукам я определил пять залпов на наш один. Наше единственное орудие к тому же могло защищать только передний фланг и было сейчас совершенно бесполезным. Легкие и быстрые, как ветер, три турецких корабля вскоре окружили нас.

Рыцари сражались долго и храбро. Каждый залп турок заставлял наш корабль дрожать, словно осенний листок на ветру, и каждый раз я думал, что это последний залп, который мы сможем выдержать. Все рассказы о кораблекрушениях всплыли у меня в голове, как ночной кошмар. Я вспомнил ужасную мучительную смерть множества заключенных на кораблях: в трюмах или прикованных цепями к скамейкам гребцов. Некоторые, чтобы не утонуть, ломали себе конечности, чтобы освободиться, но такие люди обычно умирали от болевого шока или привлекали своей кровью акул не только к себе, но и к другим членам команды. Так что просто утонуть — было бы для меня завидной смертью.

Самым худшим в этой ситуации была моя беспомощность. Если бы у меня был хотя бы пистолет, я знал бы, что делать, да и принять смерть в бою мне было бы легче.

Однако звуки на палубе немного успокоили меня, я услышал молитвы и причитания женщин. Безоружные, они могли наблюдать за происходящим, и их крики отображали все ужасы, которые они видели. Слушая их голоса, я думал: когда следующий снаряд ударит в наш корабль, я утону с мыслью, что дочь Баффо наказана за свое упрямство. Как, наверное, она сейчас мечтает о мирной бухте на Корфу!