Через какое-то время — время, которое показалось нам бесконечным и в то же время быстротечным, — мы медленно вышли из этого круговорота. Будучи живыми существами, мы должны были вернуться к реальности или умереть. Земной воздух был слишком разреженным для меня, и я задыхался, когда целовал ей руку на прощание, осыпая поцелуями ее пальцы, ладони и запястья.

— Будь верен мне, любовь моя, — сказала она.

— Моя любовь, — обещал я, — клянусь, что найду способ освободить тебя и мы всегда будем вместе. Клянусь жизнью!

Мы плыли мимо суровых стражей Лесбоса и Лемноса с их утесами, покрытыми пухлыми облаками. Западное солнце проливалось на наш корабль, украшенный великолепием близлежащей красоты, и наполняло ущелья у подножия темно-бордовыми тенями.

Я не замечал всех этих красот природы, моим единственным желанием стало еще раз встретиться с Софией и пошептаться через дыру в перегородке. Всеобъемлющая страсть, которую мы испытали в ту встречу, больше уже не повторялась. Она возвращалась только в виде искорки от гаснущего костра, которая освещала нам разговор. И наши разговоры теперь звучали по-другому, состоя из вздохов и огромных пауз отчаяния между заявлениями, которые все без исключения начинались словами: «О, если бы только…» или «Как бы я хотел…»

Но даже такое общение вдохновляло меня на подвиги, я был готовым на все, для того чтобы достичь результата, чего бы это ни стоило, но у нас было так мало шансов на успех. Я решил обратиться к Хусаину Это не значило, что я решил предать нашу любовь, я только хотел воспользоваться милосердием турок.

Но едва я начал свою речь, сказав: «Хусаин, мой друг, я хотел бы узнать…», как он остановил меня, положив свою могучую руку мне на плечо.

— Мой молодой друг, — произнес он, — даже не проси. Такой выбор был предложен сначала, а теперь слишком поздно. Триполи, где вы могли быть освобождены, уже в сотнях милях от нас. Мы скоро прибудем в Стамбул, и Улуй-Али не собирается менять свой маршрут. Доверьте свою судьбу Аллаху. Доверяйте ему, и мы посмотрим, что он сможет сделать для вас.

Я больше не сказал ни слова, так как его рука на моем плече оставалась молчаливым предупреждением. Воображая, что я был очень осторожным в нашем флирте, только сейчас я понял наконец, что немного больше дерзости поставило бы под угрозу не только наше счастье, но даже наши жизни. К счастью, мое пассивное ожидание не было слишком долгим. Тем же вечером турки стали молиться, преклоняя колени чуть-чуть в другую сторону, потому что мы вошли в пролив Дарданеллы и они повернулись в сторону своего священного города — Мекки. К рассвету на горизонте появился золотой Стамбул, возвышаясь над туманом в сиянии, как второе солнце.

В суматохе, сопутствующей причаливанию и бросанию якоря, я успел еще раз переговорить с моей любовью. Флаги Святого Марка, распятия и образы Девы Марии, снятые со «Святой Люсии», были развешаны кверху ногами на планшире. И любая лодка, которая проплывала достаточно близко, а также наблюдающие с берега приветствовали победу турок. Пятая часть добычи, предназначенная для султана, была разгружена первой и аккуратно перенесена на склад.

Я нашел синьорину Баффо стоящей у перил, на том же месте, с которого она хоронила свою собачку, и наблюдающей за всем этим. Я надеялся, что богохульство над нашими иконами не очень расстроит ее. Я хотел сказать, что небеса могут услышать и ответить на молитвы правильно, как подобает, даже если иконы висят кверху ногами.

Я тихо окликнул ее, она поняла, что я нахожусь рядом, но не обернулась. Она, не отрывая глаз, наблюдала за сценой перед нами: бессчетное количество лодок, маленьких рыбацких и огромных галер, толкалось на воде, как народ на рыночной площади в Венеции. Суета на берегу перед огромными плотинами, как на театральной сцене, и, наконец, сам город поднимался как театральная декорация с минаретами и куполами, величественными дворцами и перемежающими их трущобами. Дочь Баффо уже не помнила о нанесенных ей оскорблениях.

— Это Константинополь? — спросила она.

— Да, — ответил я, пытаясь привлечь ее внимание к себе знанием мира. Но сказать «да, это Константинополь» мог любой дурак. Было понятно, в мире нет более величественного города.

Тогда я начал показывать ей достопримечательности:

— Туркам нравится называть его Истанбул, что значит «где преобладает ислам». Вот тот прекрасный купол — это Святая София. Он был так назван, как и ты, моя любовь, в знак мудрости Бога, это один из самых великих памятников христианской веры в мире. Однако последние несколько сот лет храм потерял многое из своего прежнего великолепия и служит туркам в их магометанской вере. Вот там, ниже его великолепных куполов, купола поменьше — это Святая Ирина и колонны…

Но София не нуждалась в моих услугах гида. Тоном, который означал, что она разозлится, если я и дальше буду нарушать ее дальнейшее созерцание, она воскликнула:

— О мой Бог! Он великолепен!

Хусаин был очень терпелив со мной и согласился немного задержаться на площади прямо у плотины, после того как мы сошли на берег. Здесь я надеялся увидеть Софию и узнать, куда ее увезут. Порт в Стамбуле — это сущая суматоха, если сравнивать его с портом в Венеции, который настолько организован, как будто люди маршируют перед балконом дожа. В Стамбуле он похож на муравейник — даже три или четыре муравейника, каждый из которых населен муравьями разного размера и разных видов — и все три перемешаны. Столкновения, борьба или просто бесцельное хождение взад и вперед, которые я наблюдал, были просто замечательными. Тюки этих людей казались яйцами, которые муравьи обычно носят на спинах. Даже тогда одно только движение из двадцати, казалось, совершалось правильно и в правильном направлении.

Еще это было похоже на то, как будто множество колод карт всех людей мира были спутаны ребенком, который не знал правил ни одной игры, ему просто нравилось перетасовывать карты. Это привело к очень странным комбинациям: огромный чернокожий африканец сопровождал отгрузку китайских деликатесов в коробках, украшенных инкрустацией из слоновой кости и резьбой; маленький китаец сгибался под тяжеленным грузом слоновьих или носорожьих бивней. Холоднокровный индиец, юркий как змея, нагружен толстой, зажаренной по-итальянски уткой с арабским ладаном, в то время как арабы секретно, тихо, словно привидения в белых робах и тюрбанах, за которыми не видно ни тела, ни крови, с зернышками-глазами, как бы наполненными миррой, несли итальянский товар.

И везде были турки, турки всех возможных видов. Это были турки-богачи и турки-бедняки, турецкие рыбаки, купцы, грузчики, паши, солдаты, адмиралы и должностные лица. Турок в других, христианских странах сразу же хватают за то, что они мусульмане, а здесь, в их собственной стране, никто даже не мог назвать ту самую индивидуальную черту, которая выдает их на чужбине. Зато венецианцы в Османской империи казались чужаками.

Я был рад ступить на эту землю и увидеть все своими глазами. Я знал по собственному опыту, как легко стать частью этой толпы, присоединяясь к всеобщему безумству. И я знал, как легко это безумство может овладеть тобой, и я мог обнаружить себя плачущим над этим унылым перечнем. И к тому же после более чем месяца, проведенного в море, каждый мой шаг по твердой земле вызывал дискомфорт. Мне пришлось присесть на баул с привезенной шерстью, чтобы немного привыкнуть к твердой земле и прийти в себя.

Из всех представителей человеческого рода, присутствующего в порту, один вид явно отсутствовал. Это были женщины любой расы и национальности. Здесь даже не было раскрашенных шлюх, изобилующих в каждом порту Италии. Это было как раз темой разговора двух моряков, которые после трехмесячного путешествия наконец-то оказались на твердой земле, но им пришлось отойти подальше от остальных, чтобы говорить об этом. Я был уверен, что София Баффо в этой толпе мужчин будет выглядеть, как круг среди квадратов.