— Вспомним всех его учеников. К тому же он не слишком искал общества женщин, верно? А если просто предположить, что он был геем? Ведь тогда все его чудесные проповеди о терпимости и любви к соседу предстанут в абсолютно новом свете. Нет, полагаю, сейчас развелось слишком много глупых, отвратительных предубеждений относительно таких людей, как твой друг. А я говорю, позволим ему жить, как он хочет, и пожелаем парню удачи. В реакции вашей мамы меня особенно расстроила одна вещь.

Я бросила взгляд на Лизу. Интересно, она находится в таком же замешательстве?

— Она беспокоится лишь о том, чтобы не потерять членство в своей партии, — продолжил отец. — А вот я не могу смириться с тем, что она способна на такой жестокий поступок, полный ненависти, и собираюсь высказать ей все, как только она полностью оправится.

Собирается высказать все маме? Он действительно намерен озвучить свое мнение, хотя прекрасно знает, что маме оно не понравится? И этот мужчина уверял свою жену, будто овощи, варившиеся больше сорока пяти минут и ставшие настоящим безобразием, — его любимое блюдо, хотя по сдавленным звукам во время еды было понятно — это абсолютно не так? Просто не могу поверить в услышанное. Но, наверное, он все-таки скажет обо всем. В конце концов, папа же уже признался, что проклятая Энн Робинсон действует ему на нервы, а по маминой шкале ценностей это даже немного хуже предположения о гомосексуализме Иисуса.

Я усмехнулась про себя. Отец придал мне уверенности, словно я снова приняла экстази. Ему ведь еще жить с мамой, и раз папа в конце концов решил, что пора наконец постоять за себя и заставить с собой считаться, я поступлю так же. Непременно расскажу маме все. Но начну с признания отцу.

Поскольку знаю: он поймет.

После услышанного за последние несколько минут, думаю, вполне возможно, он даже одобрит мой поступок.

— Пап, есть еще одна вещь, которая касается Энта, — сказала я.

— И какая же? Он носит юбки с рюшами под сутаной?

— Хм… наверное, он так и делал бы… Если бы носил сутану. Но он не священник.

— Господи, — пробормотал отец, и крошки имбирной булки из его рта упали на колени, — ни в коем случае не рассказывай матери…

О, так новый прямолинейный отец оказался всего лишь сбоем программы. Только раз его протест вылился во вспышку гнева.

— Нет, лучше я сам, когда она встанет на ноги…

Он оборвал себя, так как раздался щелчок открывающейся двери.

— И что ты сделаешь, когда я снова встану на ноги, Брайан? — потребовала ответа мама, которая на самом деле поднялась с постели. Это окончательно лишило нас всякого мужества.

— Ничего важного, дорогая, — сказал отец, вскочив и подбежав к ней. — Тебе не следовало вставать с кровати. Доктор сказал…

— Плевать на доктора, — рявкнула мама, едва лишь отец оказался рядом. — Почему ты разрешил ему дать мне все те лекарства? Знаешь же, что я о них думаю, — прибавила она, явно перепутав легкое снотворное с героином.

Я смотрела, как отец подвел ее ко второму креслу. Казалось, ее голые ноги, торчащие из-под ночной рубашки, слегка заплетались. Однако мысли мамы при этом были абсолютно ясными — очевидно, сказывалось влияние успокоительного.

— Хочешь чашечку чаю? — спросил отец робко, рассматривая горячие напитки как единственный спасительный путь на кухню.

— Нет, спасибо, — ответила мама, — я бы хотела поговорить с Эми.

Она пригвоздила меня взглядом, который я помнила с тех самых пор, как мне исполнилось девять и меня отправили из школы домой. В тот день я потянула Белинду Перри за косичку так сильно, что та проглотила свою зубную пластину. Я съежилась на диване, заметив, что отец сделал то же самое в кресле. Было печально наблюдать, как быстро он вернулся к состоянию… ну… прежнего папы. Понимаю, почему это происходит. Видимо, слишком просто рассуждать, когда мама лежит в коме наверху.

— А теперь мне бы хотелось услышать правду, Эми, — продолжила мама. — Как давно ты узнала?

— О чем?

— Что твой друг гомосексуалист?

Можно, конечно, поступить как обычно в подобной ситуации: соврать, сомкнув зубы. Произнести что-то вроде: «Господи, мам, я только что узнала и была шокирована не меньше, чем ты. Только я, разумеется, не побежала писать по всему Манхэттену оскорбления в адрес гомосексуалистов, хотя прекрасно понимаю твою реакцию».

Однако я так не сказала.

А вместо этого заявила:

— Знаю уже около двенадцати лет.

Несмотря на сильнейший ужас, я говорила правду. Такая смелость шокировала меня столь же сильно, насколько потрясла маму. Какое-то время никто из нас не мог произнести ни слова. А затем она произнесла:

— Двенадцать лет. Ты знала все это время и привела его в мой дом, позволила сидеть за моим столом?

— Это и мой дом, Шарлотта, — робко подал голос отец. Он пробовал примерить свой новый облик самоуверенного мужчины, но тот не очень хорошо на нем смотрелся.

— Тихо, Брайан. — отрывисто произнесла миссис Бикерстафф. — Не верится. Как ты могла так со мной поступить, Эми?

Она выглядела так, словно ее ранили в самое сердце. Думаю, она не смотрела бы на меня с большим осуждением, даже если бы я проткнула ее ржавым мечом. Все это должно было разозлить меня. Я имею в виду, явное лицемерие. Женщина, которая написала ужасные вещи, исполненные ненависти, на двери церкви и которая, давайте не забывать, устроила возню с проклятым садовником, повстречавшимся ей на выставке цветов в Челси. Потом именно она набралась наглости заявлять, что папа завел интрижку. А теперь к тому же винит меня? От такого я должна была бы вскипеть от злости, но почему-то молчу. И чувствую, как начинаю испытывать привычное всепоглощающее чувство вины. Мне бы хотелось, чтобы внутри меня поднялась злость, ведь я знаю, что только с помощью чего-то вроде ослепляющей ярости (или наркотиков) смогу пройти через подобный кошмар. Но злость так и не появилась, и поэтому мне оставалось лишь униженно разглядывать туфли.

— Раз ты все знала, почему позволила ему так просто стать священником? — добавила мама, показывая, что я задела не только ее чувства, но и чувства Господа Бога. — Будто бы в мире недостаточно зла без того, чтобы они глумились над…

— Хочу тебе сказать еще кое-что, — пробормотала я, испытывая настоящий ужас от того, в чем мне предстоит признаться.

Я не выдержу, если она сейчас пустится в рассуждения о священниках-гомосексуалистах. Поэтому, сделав глубокий вдох, я объявила:

— Это не священник.

Мама изумленно открыла рот, а отец начал кашлять, но я не обращала на них ни малейшего внимания. В окно я увидела Энта, стоявшего прямо за мамой и смотревшего на меня через ажурные занавески. В школе он всегда отличался умением выбрать самое неподходящее время, и это было ужасно забавно. Приятно убедиться, что Энт ничуть не изменился. Но чего, Боже мой, он добивается? Неужели не понимает: узнай мама о его приходе — и гарантированно прольется его кровь? Как Энту взбрело в голову, будто его появление поможет? Я начала отчаянно жестикулировать, чтобы друг ушел, но он лишь сильнее прижался носом к стеклу. Конечно же, родители обернулись и посмотрели в сад, но Энт понял мою жестикуляцию и как раз вовремя успел присесть и спрятаться под подоконником.

— Что происходит? — поинтересовалась мама.

У меня не было подходящего ответа, но, к счастью, Лиза все сделала за меня.

— Какой-то парень. Похож на продавца. Наверное, хотел предложить двойное остекление.

— Ладно, не важно, — рявкнула мама, снова вернувшись к главному вопросу. — Почему ты представила его в качестве священника? Как ты могла позволить мне поверить в это?

— Потому что она боялась рассказать тебе правду, мама, — сказала Лиза, которая, слава Богу, опять вмешалась в разговор.

— О чем ты? — переспросила мама.

— Ну а как бы ты отреагировала, услышав, что Энт эмигрирует в Америку и собирается работать в ночном гей-клубе под названием «Семинария»?

— Ну, я, конечно, расстроилась бы, но…