Варнава откусил еще кусочек превосходного на вкус сыра.

— Похоже, у тебя есть предположение, чем он является?

Ливни еле заметно улыбнулся. Протянув руку, он аккуратно взял за угол самую старую и потрепанную карту и пододвинул к себе. Пламя свечей заколебалось. Положив карту между собой и Варнавой, он показал пальцем в середину.

— Помнишь, что здесь находится?

Варнава наклонился вперед, разглядывая коричневые линии, которыми была обозначена старая городская стена Иерусалима.

— Какого года эта карта?

— Насколько мне удалось установить, от первого года до семидесятого. В любом случае, еще до разрушения Храма.

Его палец все так же нависал над картой.

— У тебя палец слишком большой. Ты имеешь в виду Садовую могилу или Дамасские врата?

— Ворота, — ответил Ливни, улыбаясь шире.

— Я устал гадать, — разочарованно сказал Варнава. — Просто скажи.

Ливни вгляделся в темноту пещеры, потом пробормотал:

— Колонная площадь.

Варнава сощурился. Внутри, сразу за Дамасскими вратами, находилась широкая площадь. Посередине ее стояла высокая колонна, принимавшаяся за точку отсчета при измерении расстояний на дорогах. [84]В ее создании участвовали самые разные люди, но Варнаву в особенности заинтересовал нанесенный на нее знак тектонов, каменщиков. Угольник поверх круга или колонны.

— Так какое же отношение Колонная площадь имеет… — начал было Варнава и умолк.

Ответ был очевиден. Его душа наполнилась радостью. Ливни откинулся на спинку стула и кашлянул.

— Колонная площадь была перекрестком дорог священного города, и ты думаешь… — тихо заговорил Варнава. — Ты думаешь, что крест на папирусе означает перекресток? — подумав, спросил он.

Ливни небрежно махнул рукой.

— Это объясняет, откуда у изображенного на папирусе креста дополнительные перекладины. Это дороги. Это не худшая из идей, пришедших мне на ум за долгие годы, и отнюдь не самая безумная из них.

Впервые за многие месяцы Варнава почувствовал, что сквозь завесу тайны, покрывающую папирус, проглянул крохотный лучик света. Будто его душа сделала еще один неслышный выверенный шаг в темноту Зала тесаного камня.

Наклонившись вперед, он хлопнул Ливни по плечу и засмеялся.

— Как же я все-таки по тебе соскучился, дорогой ты мой друг.

Калай внезапно проснулась и увидела Тираса и Узию, стоящих у округлого входа в пещеру. Но это ее не слишком успокоило. У них же никакого оружия. Что они будут делать, если на них нападут? Кричать? Она еще крепче сжала рукоять длинного изогнутого кинжала.

Завывающий снаружи ветер слабел, ночной воздух был наполнен запахом моря. Она сделала глубокий вдох, но дрожь от увиденного во сне кошмара не проходила. Ужасающие картины все так же стояли перед ее мысленным взором. Наконец она повернулась и посмотрела на Кира.

Он лежал на спине на расстоянии вытянутой руки от нее, сжимая рукоять меча. Грудь его медленно вздымалась и опускалась в ритме дыхания, нормальном для спящего человека, и это ее обрадовало. Заратан спал с безмятежностью ребенка. Спутанные светлые волосы разметались по его лицу, прикрывая глаза. Иногда он судорожно всхрапывал. Одеяло, в которое он плотно закутался, укрывало его, как кокон.

Калай покачала головой. Если придется быстро вставать, то он будет долго кататься по полу, пытаясь размотать одеяло, а убийца тем временем одним точным движением перережет ему глотку. Он когда-нибудь задумывался о таких вещах?

Поразмыслив, она решила, что вряд ли. Его спокойное и счастливое детство прошло с любящими родителями. Он всегда жил в сытости и безопасности. Жил такой жизнью, о которой Калай могла лишь мечтать.

Закрыв глаза, Калай снова попыталась заснуть, но ее охватил необъяснимый страх. Она перенеслась мыслями в Кесарию. Родители погибли, ей приходилось драться с бродячими собаками за отбросы, в которых можно было найти хоть какую-то еду. В глазах этих собак такая же злоба, как и в ее глазах. Приходилось уворачиваться от телег, катящихся по грязным улочкам, бежать, увидев интерес в глазах мужчин, и все время смотреть, выглядывая среди них родного брата. Куда бы она ни шла, ей все время казалось, что в следующее мгновение он выйдет из-за угла, вместе с новой семьей. А может, он сбежал оттуда и тоже рыщет по городу в поисках пищи. Если бы она нашла его, они бы снова были вместе, снова стали семьей и…

Она дернулась, проснувшись от мягкого прикосновения руки к ее волосам.

— У тебя все в порядке? — шепотом спросил Кир.

— Я спала. Зачем ты меня разбудил? — проворчала она.

Сердце колотилось, казалось подступив к самому горлу.

— Ты кричала во сне, — мягко сказал Кир. — Я подумал, может, тебе приснился плохой сон.

Калай моргнула и поняла, что у нее в глазах стоят слезы. Тут же поспешно вытерла их.

— Все нормально.

— Что тебе снилось?

— Ничего. Я… я не помню.

— Спи, Калай, — мягко сказал Кир. — Если что, Тирас и Узия предупредят нас. Нам надо поспать.

— Знаю.

Она снова легла и почувствовала, что он не убрал свою руку. Она все так же касалась ее волос, и это было приятно. Калай не стала отворачиваться и посмотрела на лезвие меча, серебрящегося в лунном свете. Оружие лежало на земле посередине между ними. Кир легонько погладил ее по волосам.

Ей не хотелось ничего на свете, только бы заснуть в его объятиях и проспать не меньше месяца.

Потом ее охватил страх. Дело не в кошмарах, не в ужасном положении, в котором они оказались, когда их преследует человек, который, захвати он ее в плен, заставит ее умирать в мучениях месяцами, если не годами, пока она сама не повесится. Она начала бояться того, что произойдет, когда они все-таки разгадают тайну папируса.

— Кир, ты не боишься того, что мы можем найти в конце нашего путешествия? — еле слышным шепотом спросила она.

Рука Кира замерла.

Тирас обернулся и посмотрел на них немигающим взглядом широко открытых глаз, будто услышал ее слова и заинтересовался возможным ответом на вопрос.

— Нет, — тихо сказал Кир. — Я боюсь того, что нам предстоит потом.

Калай молча смотрела на темный потолок.

Потом?

Эти слова несказанно поразили ее. Кир беспокоился, что им придется делать и говорить, после того как они найдут Жемчужину… или не найдут. Для нее вопрос стоял куда проще. Останутся они в живых или погибнут?

Она засунула кинжал под край одеяла и прислушалась. Снаружи волны продолжали омывать берег, как они это делали с начала времен, абсолютно равнодушные к страхам и надеждам людей.

14 нисана, одиннадцатый час ночи

Я стою в ожидании у дворца первосвященника. Меньше получаса назад Каиафа вызвал меня к себе и поручил передать решение Синедриона префекту. Испытываю ощущение тошноты. Больше всего сейчас мне хочется ринуться во дворец, освободить Иешуа и попытаться сбежать вместе с ним, несмотря ни на что.

Слышится смех. Я поворачиваюсь вправо и смотрю на декурию, десяток римских солдат, стоящих неподалеку. Они отведут Иешуа в Преториум, где он предстанет перед префектом Понтием Пилатом. Солдаты болтают, улыбаются, очевидно даже не подозревая, какой опасности они подвергаются при выполнении этого задания. Для них арестованный — всего лишь еще один еврей.

Я перевожу взгляд на храмовых стражников. Их три десятка, они расположились по всему периметру двора. Каиафа ничего не оставляет на волю случая.

Внутри дворца раздается звук шагов человека, идущего по каменному полу.

Массивные двери распахиваются, и двое охранников выводят наружу Иешуа. Он держит руки перед собой, они связаны. Кудрявые темные волосы свисают из-под белого гиматия, а черные глаза его горят, как два костра.