Он все еще держал в руках квитанцию. «О чем еще я мог бы узнать?»

— Дюжина с кунжутом, что еще?

Грин поднял глаза. Даже не спросив, дама положила в коричневый пакет двенадцать булочек с кунжутом — его обычный заказ.

Он улыбнулся.

— Сливочный сыр, — ответил он, вытаскивая из кармана пластиковый пакет с рисунком «Лоблоз». — Не скажете отцу?

— Нет, конечно. Как он?

— Как всегда — непросто.

— Ну и хорошо. Что еще?

— Это все.

Грин взял свой пакет с хлебом и, направляясь к выходу, вновь взглянул на парковочный чек. На нем стояло время: 10:15. Здесь тоже что-то не совпадало. Когда он должен был быть в суде, он всегда приезжал заранее — не позже девяти.

Он почувствовал, как кто-то толкнул его в плечо.

— Прошу прощения, — извинился мужчина, — галстук хотел ослабить, а то здесь жарко.

— Да, не холодно, — согласился Грин, мельком покосившись на мужчину и вновь глядя на квитанцию. — Здесь всем хочется галстук ослабить.

Он сделал очередной шаг, и его вдруг осенило. Чек. Плата за стоянку. Жарища в помещении. Теперь он вспомнил.

Грин оглянулся на мужчину, ослабляющего свой галстук. Ну конечно же. В душном помещении это хочется сделать в первую очередь. Теплая погода. Шея первой ощущает жару. А желание закрыть ее появляется в последнюю очередь, если только…

— Нет… нет, нет, — забормотал Грин, отчаянно пробираясь к двери на улицу. Он взглянул на часы. — Нет, нет, — вновь произнес он, устремляясь к машине. Бегом.

В торонтской гавани пахло по-особому — совсем не так, как во всем городе. Это была некая смесь едковатого запаха гуано — остатков разлагающегося помета чаек, свернутых кольцами влажных канатов и моторного масла. Звуки здесь тоже были особые — крики птиц, шлепки парусов и ритмичный шелест волн, накатывающихся на высокие пирсы.

Вообще большая часть города странным образом словно и не замечала озера Онтарио, на берегу которого он был построен. Казалось, Торонто задался целью игнорировать тот факт, что стоит практически на воде. В 1950-х одержимые строительством дорожных магистралей политики возвели на побережье скоростную эстакаду — непреодолимый шестиполосный барьер между озером и городом. Двадцатью годами позже, когда к власти пришли, как тогда предполагалось, более просветленные люди, обратившие наконец внимание на то, что город располагается на берегу, была озвучена некая вялая заявка на реанимацию увядающей прибрежной полосы. За этим последовали четверть века наполеоновских планов и политических обязательств, в результате чего на побережье появилось некое подобие Берлинской стены из уродливых жилых высоток.

Единственным местом, которое, пережив все это, сохранило некую первозданность «жизни на воде», было поселение из маленьких домиков на островах в восточной части лагуны. Дэниел Кенникот сохранил в памяти теплые воспоминания о том, как они всей семьей плавали туда на пароме, и о том, как играли с Майклом на пляже. Сейчас он впервые за долгие годы возвращался в эти места. Джо Саммерс позвонила ему на сотовый. Сказала, что это срочно, и не захотела ничего обсуждать по телефону.

Показался белый, грузно пыхтящий паром — в этом было что-то старомодное, умиротворяющее. Чуть меньше чем за четверть часа он пересек залив, и далее предстояла приятная пятиминутная прогулка вдоль южного берега. По обеим сторонам дорожки густо росли деревья, и он с наслаждением вдохнул пьянящий запах весенней листвы.

Ранним утром, когда они вышли из Маркет-плэйс-тауэр на Фронт-стрит, детектив Грин велел Кенникоту отдохнуть.

— У нас пауза? — спросил тот.

— До появления новых улик. Кстати, относительно новых улик — это вам. — Он протянул Кенникоту большой конверт, на котором ничего не было написано. — Боюсь, там не совсем приятные новости. У моего отца появилась мысль насчет поездки вашего брата в тот итальянский городишко.

— Губбио, — подсказал Кенникот. У него задрожали руки.

— Он только вчера это получил. Сожалею. Мы поговорим об этом, только не сегодня. Сейчас я должен бежать. Попробуйте поспать.

Кенникот пошел в небольшой парк на другой стороне улицы и присел на свободную скамейку. То, что он прочел, его ошеломило. Вот уже восемь лет он был убежден, что его родители погибли в результате несчастного случая — автомобильной аварии. Пьяный водитель, пятидесятилетний тип, который всю сознательную жизнь жил на материальное пособие, выскочил на встречку двухполосного шоссе менее чем в десяти километрах от их загородного дома. Этой дорогой они ездили по вечерам в пятницу на протяжении тридцати лет.

Долгие годы Кенникот старался особо не вспоминать тот зал суда в Брэйсбридже, маленьком северном городишке, где жалкий алкоголик с поникшей головой признал себя виновным. Судья в порванной мантии — это почему-то привлекло внимание Кенникота и вызвало у него раздражение — приговорил его к шести годам заключения: двум одновременно текущим срокам. Ему запомнились лишь отрывки из речи судьи о том, что общество понесло тяжелую утрату, что родители Дэниела и Майкла приехали в Канаду молодой супружеской парой и самостоятельно добились успехов: отец — как успешный бизнесмен, а мать — как талантливый научный сотрудник. А потом, когда все закончилось, они с Майклом, потерянные, стояли на узенькой лестнице убогого домика — местного здания суда — и офицер полиции пожимал им руки.

Артур Фрэнк Рэйк. Кенникот старался забыть это имя, но оно то и дело напоминало о себе в редких письмах, которые ему присылали из Канадской комиссии по условно-досрочному освобождению, с уведомлениями о том, что Рэйк переведен в очередное исправительное заведение, проходит курс лечения от алкоголизма и т. п. Потом его известили, что Рэйк вышел из тюрьмы и живет в Богом забытом городишке еще дальше к северу. В конце концов ему сообщили, что условно-досрочное освобождение Рэйка закончилось, он теперь полностью свободен. И на этом все прекратилось.

И вот в письме из итальянского консульства в Торонто на имя мистера Ицхака Грина он прочел, что Рэйк приобрел загородный дом в Губбио — том самом итальянском городишке, куда незадолго до убийства собирался Майкл.

В тот вечер, когда его убили, Майкл прилетел в Торонто из Калгари. Они собирались вместе поужинать, и на следующий день он уже должен был вновь улетать. Что за Губбио? Кенникот никогда о нем не слышал. Он полагал, что Майкл собирается во Флоренцию, где часто встречался с банкирами. На северном берегу Арно был магазинчик, о котором им однажды сказал отец, — они до сих пор покупали там обувь ручной работы. Кенникот никогда не слышал о сапожнике из Губбио, и Майкл ни разу не упоминал это место. Во время телефонного разговора накануне вечером он был весьма сдержан и сказал, что за ужином им надо обсудить что-то важное. Это оказался их последний разговор.

Грин прилепил к письму желтую записку: «У отца были насчет этого подозрения. Я проверил. В лотерею Артур Рэйк не выигрывал. По окончании срока он просто исчез. Я знаю, как тяжело это читать. Похоже, у нас наконец появилась какая-то нить».

Когда они расставались рано утром, Грин велел Кенникоту не отключать сотовый.

— Что собираетесь делать? — спросил Кенникот.

— Куплю отцу свежих булочек, — пожал плечами Грин.

От одной мысли о еде у Кенникота заурчало в животе. Он всю ночь не спал и давно ничего не ел. Может, у Саммерс дома найдется чем перекусить. Ему понравилась идея их совместного завтрака.

Было уже тепло. Сойдя с парома, он снял галстук и перекинул пиджак через плечо. Найти, где Саммерс живет, оказалось несложно. Как она и говорила, несколько домиков стояли, обращенные фасадами к внутренней гавани. Дверь ее жилища была окрашена зеленым с голубым в виде некоего завихрения.

— Как я узнала в Мексике, этот цветной символ обозначает у майя «запад», — говорила она. — Именно туда и обращена моя входная дверь.

Половицы скрипнули, когда он ступил на маленькое крыльцо. Саммерс распахнула дверь еще до того, как он успел к ней подойти. Она была в свободных джинсах и белой майке. Убранные наверх волосы казались несколько растрепанными, а сама Джо выглядела измученной.