В зале послышался смешок. Кенникот улыбнулся.

«Веди себя непринужденно, — настраивал он себя, — не напрягайся».

— С превеликим удовольствием, — ответил он, и все, включая Саммерса, рассмеялись.

«Вот оно», — думал Кенникот.

Он дюжину раз читал и перечитывал свои записи в поисках чего-либо упущенного. Однако так ничего и не нашел. Но видимо, ей это все же удалось.

— Можно взглянуть на вашу тетрадь, офицер? — спросила Пэриш. — У меня есть фотокопия, но я ни разу не видела оригинала.

— Прошу вас, — отозвался Кенникот.

«Странно. Неужели Пэриш решила, что я мог что-то подделать в оригинале?»

Она подошла к нему. Кенникот следил за ее глазами, пока она медленно листала страницы. Защитница не спешила. Что же она искала?

Наконец Пэриш вернулась к своему столу.

— Ваши записи и предоставленная вами фотокопия совершенно одинаковы, точно?

— Точно.

«Черт», — выругался про себя Кенникот.

Он начинал вторить ей этим дурацким «точно». Это был его первый односложный ответ. Теперь он понял. Она разыграла эту маленькую сценку с записями лишь для того, чтобы попытаться сбить его с толку.

— Офицер, вы уже много раз заглядывали в эти записи до своих сегодняшних показаний.

— По крайней мере раз десять.

— Вы не думаете, что могли что-то упустить?

Это был первый вопрос, не предполагающий односложного ответа. Пэриш только что нарушила одно из правил перекрестного допроса. Никогда не задавай вопрос, на который сам заранее не знаешь ответ.

Но Кенникот понял: это довольно хитрый ход. Если скажет, что ничего не упустил, а найти что-то можно всегда, он отрежет себе пути к отступлению, давая ей неоспоримое преимущество в случае, если она что-нибудь да обнаружит. Если сказать, что заметил нечто упущенное, то придется объяснять свой недочет. В любом случае адвокат вынуждала его защищаться.

Кроме того, Пэриш задала их диалогу быстрый ритм, своеобразную пульсацию. Кенникот знал, что в результате длительной паузы с его стороны, нарушившей равномерный ход беседы, он будет казаться неуверенным в себе. Кенникот услышал, как авторучка в руке Саммерса замерла. Краем глаза он заметил, что на него смотрят Фернандес и Грин.

— Разумеется, в моих записях могут отсутствовать мелочи, — сказал он. — Например, цвет ботинок мистера Сингха. Но, думаю, я вряд ли упустил что-либо существенное.

— Когда вы впервые увидели мистера Брэйса, он пил чай с мистером Сингхом, верно? — Оставив в покое его записи, Пэриш, похоже, целила в «яблочко».

«Ну вот, дождался», — вздохнул Кенникот.

— Насколько мне известно, они пили какой-то особый чай, который мистер Сингх приносил мистеру Брэйсу.

Кенникот старался полностью сконцентрироваться на Пэриш, но его взгляд невольно вернулся к чертежу квартиры. Внимательно следивший за ним Фернандес увидел то, чего до этого не замечал.

«Как же, — спрашивал он себя, — я мог такое упустить?»

Пэриш взяла свою копию записей Кенникота.

— На странице сорок восемь вы пишете: «Брэйс и Сингх за столиком для завтрака. Брэйс — слева, на западной стороне, Сингх — на восточной. Пьют чай». И вы даже сделали небольшую зарисовку того, как они сидели.

— Да, — подтвердил Кенникот. Он не отрываясь смотрел на полномасштабный чертеж. Мысленно перенесся в прошлое. Вместо зала суда вдруг оказался в квартире Брэйса. Первый человек, прибывший в квартиру по звонку об убийстве. Он все это мог мысленно воспроизвести. — Мистер Брэйс не смотрел на меня. Он смотрел на свою чашку, мешал ложкой чай и наливал себе мед. Мистер Сингх сказал, что чай особый — хорошо помогает при запорах.

— В ваших записях этого нет, офицер Кенникот.

Кенникот посмотрел на Пэриш. Он словно только что вернулся из своего короткого путешествия.

— Чего нет в моих записях? — переспросил он. — Про запоры?

В зале послышался смех.

— Нет. Как раз упоминание мистера Сингха о запорах в ваших записях имеется на следующей странице. Но я сейчас говорю о меде и ложке.

— Да, ложки и меда в моих записях нет, — согласился Кенникот. — Но я очень хорошо их помню. Просто не посчитал их важными деталями.

— То есть они менее важны, чем запоры?

В зале вновь раздался смех, чуть громче, чем в прошлый раз.

— «Запоры» являются частью фразы, сказанной мистером Сингхом. Это первое, что он сказал, после того как представился. Поэтому я и сделал соответствующую запись. Я записал каждое сказанное мне мистером Сингхом слово. Никто не обмолвился ни о меде, ни о ложке. Я лишь обратил на них внимание.

— И что же в них привлекло ваше внимание? Каковы были ваши наблюдения?

Кенникот вновь мысленно перенесся в кухню-столовую. Он посмотрел на чертеж. Выступая в качестве свидетеля, не следовало торопиться. Будучи адвокатом, он всегда учил своих клиентов три раза слегка притопнуть ногой, прежде чем ответить на вопрос. Но советовать всегда проще, и в этом он смог убедиться сразу, как только сам начал давать показания.

— Чайную ложку Брэйс держал левой рукой, а мед наливал правой. Мне показалось, это как-то странно, но теперь, когда я вновь все вспоминаю, мне пришло в голову, что Брэйс, должно быть, левша.

— Благодарю вас, офицер Кенникот. Вопросов больше нет, — с улыбкой сказала Пэриш. Казалось, ей не терпелось сесть на место.

Фернандес тоже отказался от дальнейших вопросов, и мгновение спустя Саммерс уже поблагодарил Кенникота, и тот покинул свидетельскую трибуну. Все вдруг закончилось неожиданно быстро. Выходя из зала, он вновь бросил взгляд на чертеж.

Он понял, чего добивалась Пэриш. Положение тела Торн в ванне подразумевало, что ранение ей нанесено правой рукой. Однако даже левша смог бы другой рукой ударить ножом беспомощно лежащую в ванне обнаженную женщину.

Однако не это отвлекло его во время дачи показаний. Глядя на масштабный чертеж квартиры 12А, он увидел нечто весьма очевидное. Дойдя до ведущей в зал дверцы-калитки, он вновь украдкой взглянул на чертеж. Все было перед ним. Как он мог такое пропустить?! И это упустили все.

— Сегодня днем я поняла, что совершила большую ошибку, — сказала Нэнси Пэриш, после того как Кевин Брэйс сел на свое место в комнате 301, а мистер Еж закрыл дверь. Когда он вошел, она обратила внимание на стоптанные задники его тюремных кроссовок. — Теперь у нас серьезная проблема.

Брэйс не отворачивался. Похоже, ей удалось привлечь его внимание. Он даже показался удивленным. Вытащив свою тетрадь, он полез за ручкой, но Пэриш, подняв руку, остановила его.

— Нет, — она раздраженно повысила голос, — теперь моя очередь говорить. Вот в чем моя ошибка. Всем своим клиентам я говорю одно и то же. Я называю это «речью». Вас я с этим обошла. Так вот…

Брэйс оставил ручку в покое. Он смотрел на нее.

«Что ж, кое-чего добились», — подумала Пэриш.

К своему огорчению, она почувствовала, что внутренний голос здорово походит на голос ее матери, когда та была чем-то раздосадована.

— Я берусь за дело, потому что хочу выиграть. Именно так и не иначе. А выиграть я хочу потому, что если не выиграю, то не усну. И в этом вся проблема — мне нравится спать. Я ясно объясняю?

Брэйс взглянул на свою тетрадь.

— Не нужен мне ваш блокнот для ответа на этот вопрос. — Пэриш была вне себя. — Я ясно выразилась?

«Это прозвучало, пожалуй, лучше всякого перекрестного допроса», — подумала она.

Брэйс кивнул.

«Лиха беда начало, — мысленно отметила она, — мы уже перешли от письма к жестам».

— А я не могу выиграть дело, когда мой клиент меня не слушает.

Брэйс слегка наклонил голову. Он выглядел смущенным.

— Я неоднократно повторяла, чтобы вы здесь ни с кем не разговаривали о своем деле. Но сегодняшнее заявление Фернандеса по поводу запрета на публикацию говорит о том, что он может вновь вернуться к этому при «исключительных обстоятельствах». А я знаю, что имеется в виду. У него где-то здесь «крыса». И теперь я каждую минуту жду, что он расскажет о некоем сделанном вами какой-то шушере заявлении, которое может провалить все дело. И тогда мы проиграем. И потом я не смогу уснуть. Понятно?