«Есть две вещи, которые следует иметь в виду, когда свидетель прямо и безоговорочно отвечает на вопрос, — всегда учил Грин студентов полицейского колледжа. — Такие слова, как „никогда“ и „всегда“, коварны как для свидетеля, так и для следователя. Когда кто-то заявляет, что никогда не делал чего-либо, это либо правда, либо отчаянная наглая ложь. Можете достойно опровергнуть — ваша взяла; не получится — дело плохо».

— Я вам верю, — кивнул Грин и повернулся к Макгил. — У нас действительно нет выбора. — Он достал из кармана повестку и слегка дотронулся ею до ее руки. — Извините, миссис Макгил. Мне искренне жаль, что не остается ничего другого.

— Вы так и не поняли насчет Кевина и его сына, — сказала она.

— Не сомневаюсь, что он его любит, — ответил Грин.

Макгил рассмеялась своим знакомым гортанным смехом и потрясла головой.

— Кевин любил Кэтрин. Я должна была это принять, и в конце концов у меня получилось. Она не могла смириться с тем, что он все еще любил меня, но это была ее проблема. Однако едва ли эту любовь можно было сравнить с тем чувством, которое он испытывал к Кевину-младшему. Неужели вы не понимаете? Кевин ненавидел собственного отца, а сын для него — все. Двадцать пять лет… Да он не задумываясь пойдет на этот срок, если таким образом хоть как-то сможет отвести угрозу от сына.

Грин перевел взгляд на Уингейт. Она кивала. Ее глаза были закрыты.

— Все решено, детектив, — сказала Макгил, все еще держа в руке повестку. — Я знаю мужа. Он уже все обдумал. — Она посмотрела на Кенникота. — Аманда была в суде, когда вы на днях давали показания, офицер. Она поняла, что вы обо всем догадались, глядя на план квартиры. Моему мужу тоже стало ясно.

Грин посмотрел на Кенникота. В расследовании всегда наступает момент, когда больше просто не о чем спрашивать. Когда все ответы уже готовы. По глазам Кенникота он понял, что они оба пришли к одному выводу.

— Но в одном вы не правы. — Эдна Уингейт открыла глаза. — Мы переезжаем не потому, что я не могу подниматься по лестнице.

Грин невольно улыбнулся.

— Мама… — На лице Макгил тоже была улыбка.

— Лестница тяжеловата для Кевина-младшего. Это единственная причина. Мой инструктор по йоге говорит, что еще ни разу не видел восьмидесятитрехлетнюю с такими мышцами.

Кивнув, Грин чуть было не отметил, что миссис Уингейт уже говорила ему об этом, но осекся. Откинувшись на спинку стула, он перехватил взгляд Сары Макгил. Она тоже слышала это. Повторяемость. Ухоженная внешность матери тщательно скрывала первые признаки глубокой старости.

«Сара Макгил, — думал он, — это вы здесь самая догадливая».

Он взял веточку сирени и протянул ее Эдне Уингейт.

— Когда все это закончится, с удовольствием пошел бы с вами на йогу, — сказал он.

— Интенсивную йогу, — поправила она, поднося пурпурное соцветие к лицу и делая глубокий вдох.

— Да-да, именно интенсивную, — согласился он.

И, как часто происходит с окончанием момента исключительного напряжения, все рассмеялись.

«Сейчас мне так хорошо, что лучше быть не может», — думал Овотве Аманква, лежа в своей маленькой спальне и наблюдая, как по белому потолку проплывают блики фар проезжающих машин. С улицы доносились автомобильные сигналы и вопли разгулявшихся болельщиков, дудящих в свои длинные пластиковые дудки и продолжающих неуемное ликование.

Ему было абсолютно наплевать на «Листья». Он чувствовал себя счастливым оттого, что рядом с ним мирно спали его дети. История, которую несколько часов назад он стал рассказывать им перед сном — о городишке в большой долине, проснувшемся утром под рокот вулкана, и о двух детишках, бросившихся будить местных жителей, спасая стариков, — затянулась надолго. Он видел, как дети боролись со сном, слушая про устремившуюся вниз по склонам раскаленную лаву, в то время как юные герои спешили добраться по извилистой дорожке до последнего домика.

И сейчас, на рассвете нового дня, он все еще наслаждался остатками испытанного накануне счастья от пребывания наедине с детьми. Кто бы мог подумать еще каких-то два года назад, что ему может показаться раем жизнь в убогой квартирке с одной спальней на Джерард-стрит, где сквозь тонюсенькое окошко ночь напролет раздаются дребезжащие звуки трамваев, где вместо домашнего пианино — подержанная органола, а из находящегося внизу китайского ресторанчика доносится запах кукурузного крахмала с чесноком.

На улице раздался очередной громкий всплеск эмоций с последовавшим за ним скандированием: «Мы — первые, мы — первые».

«Да, местные хоккейные болельщики не отличаются оригинальностью», — стараясь не побеспокоить спящих детей, покачал головой Аманква.

Не важно, что на кредитках почти ничего не осталось и почти год не было женщины. Главное, что рядом дети и он ощущает, как бьются два детских сердечка и два самых дорогих на Земле тельца мирно посапывают в глубоком детском сне. Благодаря материалам по делу Брэйса ему наконец удалось скопить достаточно денег, чтобы снять квартиру.

— Желаю вам приятно провести время с детьми, мистер Аманква, — сказала ему на минувшей неделе «Ее Честь, Госпожа Правосудие», то есть бывшая жена, приняв решение о возможности его более продолжительных встреч с детьми.

«Спасибо Кевину Брэйсу, убившему в ванне Кэтрин Торн, — думал он. — Что бы я сейчас делал, если бы не такой „прорыв“?»

Без этой сверхурочной работы он бы еще сильнее задолжал с алиментами, и его фото оказалось бы в Интернете среди злостных неплательщиков.

С улицы вновь донеслись громкие крики. Кто-то без устали дудел в синюю пластиковую дудку, несколько человек скандировали: «„Листья“! „Листья“! „Листья“!», другие вразнобой затянули: «Мы — чемпионы». [31]Он тихо подошел к окну. Из бильярдной напротив на улицу высыпали молодые, здорово подвыпившие вьетнамцы, их черные волосы были окрашены в сине-белые цвета «Мэпл лифс».

Он попытался представить, о чем Нэнси Пэриш будет спрашивать детектива Хоу. Минувшим днем все представители прессы обсуждали ее перекрестный допрос мистера Сингха. Аманква улыбнулся. Если бы они только знали, какую работу с помощью индийских корреспондентов «Стар» ему пришлось проделать, чтобы разузнать весь «послужной список» мистера Сингха. Но его старания не прошли даром.

Он вновь вспомнил некоторые эпизоды выступления офицера Кенникота. Как показалось Аманкве, в отличие от других он что-то заметил. Находясь на трибуне, Кенникот смотрел на Фернандеса и на Пэриш за исключением момента, когда Фернандес пригласил его подойти к плану квартиры Брэйса. Аманква обратил внимание, что, вернувшись на свое место, Кенникот вновь мельком посмотрел на план квартиры, а выходя из зала, опять бросил взгляд на чертеж. Что-то он там увидел.

«Что же?» — машинально спросил про себя Аманква, даже не осознав, произнес ли он этот вопрос вслух. Он наблюдал за проезжающим мимо полупустым трамваем. Похоже, хоккейные болельщики постепенно утихомирились.

«До чего же ты там додумался, Кенникот?» — мысленно повторял он, провожая взглядом дребезжащий по улице трамвай, пока тот не исчез за углом.

Он посмотрел на часы: начало седьмого. Решил послать по электронной почте письмо Нэнси Пэриш, но не успел он начать печатать, как пришло сообщение от нее: «Позвони, когда проснешься. Как прошел первый вечер с детьми?»

Он набрал ее номер.

— Привет, Овотве, — поздоровалась Пэриш. — Я думала, ты спишь.

— Уже ни в одном глазу, — отозвался Аманква. — Как раз собирался написать тебе.

— Как прошел вечер с детьми?

— Замечательно. Даже не могу тебе описать, — ответил он. — Все дело в моем имени.

— О чем ты?

— Овотве. Это значит «восемь». Я был в семье восьмым ребенком. Одиночество для меня — пытка.

— Очень рада за тебя. А что ты хотел написать мне?

Аманква рассказал ей, как наблюдал за Кенникотом и как тот, выходя из зала суда, смотрел на план квартиры. Он вдруг подумал и спросил: